Горькие туманы Атлантики

26

Июль даже в Заполярье — лето. К полудню между сопками накапливался зной, а на склонах, защищенных от ветра с моря, струилось марево, в котором, чудилось, жидко плавились низкорослые деревца и кустарники. Артиллерийский гул, время от времени доносившийся с фронта, походил на летние громы. И только по ночам солнце светило тускло и блекло, напоминая об Арктике студеной купоросной синевою озер и стылыми, жгуче-холодными туманами в расщелинах сопок. Ночи казались какими-то застывшими, оцепеневшими, в них замирал даже ветер, скованный мертвенной неподвижностью света.

Командующий любил такие ночи. Может быть, потому, что лишь по ночам ему удавалось часок-другой побродить на воздухе. После надоевшей гранитной скуки подземного КП глаза радовались всему: и небу, и сонному городку, и конечно же простору моря.

Но сегодня командующий был удручен. Несколько часов назад ему позвонили из Москвы и сообщили, что наши войска оставили Севастополь. И хотя этой вести ждали со дня на день, сердце сжало тоской. Адмирал, как все моряки, любил этот город, обласканный южным солнцем и южным морем. Знал, что сейчас там — сплошные руины, но память хранила Севастополь прежний, довоенный — светлый и праздничный. Графскую пристань, Приморский бульвар с памятником кораблям, затопленным по приказу Нахимова, обжитую тесноту Южной бухты и величественную горделивость равелинов. Выжженный зноем Малахов курган и дремотную тишину матросских слободок, утонувших в зелени акаций, винограда и абрикосов; слепые, без окон на улицу, стены татарских домиков; терпкий запах смолы в Артиллерийской бухте, где покоились рыбацкие баркасы и ялики… И вот Севастополь пал. Пал после многомесячной героической обороны. Черноморцам сейчас ох как трудно: для кораблей остались лишь порты Кавказа — Батуми и Поти. Немцев нужно остановить на юге чего бы это ни стоило! Да разве только на юге?..

Из-за горьких раздумий прогулка не взбодрила, как обычно, и после полуночи командующий прилег отдохнуть. Но едва уснул, как его разбудил новый телефонный звонок из Москвы. На этот раз новость была ошеломляющей: корабли охранения и миноносцы эскорта покинули посреди океана транспорты, конвой рассредоточен, судам приказано следовать в советские порты самостоятельно. Главный морской штаб требовал немедленно принять все возможные меры для спасения транспортов и грузов.

Сон и усталость как рукой сняло. Командующий флотом тут же приказал адъютанту срочно вызвать к нему командиров корабельных соединений, командующего авиацией, штабных специалистов, а утром — военно-морского представителя Англии. Только после этого он подошел к карте.

По его расчетам, транспорты находились где-то восточнее двадцать пятого меридиана, у кромки льдов. Во всех случаях — более чем в тысяче миль от главной базы Северного флота. Это означало, что непосредственную помощь судам оказать в ближайшие сутки не представлялось возможным. А эти сутки могли оказаться для транспортов роковыми. Тем более что несколько часов назад из Альтен-фиорда вышли в море германские корабли во главе с «Тирпицем». Не их ли испугались британские адмиралы, отозвав корабли охранения? Весьма вероятно, хоть и выглядит это трусостью, предательством.

Что ж, первый ход напрашивался сам собой: не допустить сближения германской эскадры с транспортами. Командующий написал текст шифровки с пометкой «срочно», который обязывал всех командиров советских подводных лодок, находившихся в море, активизировать поиск немецких линкоров и атаковать их при первой возможности. Он знал, что после гибели «Бисмарка» Гитлер болезненно дорожит «Тирпицем» и не замедлит вернуть его обратно в фиорды, как только выяснится, что за новейшим линкором охотятся лодки.

Следующий шаг — усилить бомбовые удары по вражеским аэродромам в Норвегии. Авиация сейчас представляет главную угрозу для транспортов, и нужно максимально затруднить ее действия…

Мысли рождались ясные, четкие… Адмирал тут же поручал штабным специалистам делать расчеты и готовить боевые приказы. Когда перед утром начали прибывать вызванные командиры, штаб уже мог сформулировать боевую задачу каждому соединению.

— Товарищи командиры! — негромко произнес командующий флотом. — Случилось невероятное: адмиралтейство отозвало от транспортов корабли охранения. Конвой рассредоточен, и судьба его неизвестна. Стало очевидным, что союзный флот свою боевую задачу, мягко говоря, не выполнил. Назрела острая необходимость нашего включения в операцию гораздо раньше срока, согласованного с союзниками.

Совещание было недолгим. Военный совет одобрил решения, принятые командующим. Для проведения операции авиация флота могла выделить около трехсот самолетов, готовых к вылету. К поиску судов привлекалась и полярная авиация — в районе Новой Земли, где исключалась встреча транспортных самолетов с истребителями противника. Лодки, способные выйти в море, направлялись к норвежскому берегу, миноносцы — навстречу транспортам, чтобы их обнаружить и сопровождать затем до портов назначения. Кораблям ОВРа[1] ставилась задача усилить противолодочный поиск на подходах к горлу Белого моря и Кольскому заливу, тральщикам — провести контрольное траление фарватеров, а после этого конвоировать транспорты, когда те приблизятся к берегу или к Новой Земле. Госпитали Мурманска и Архангельска должны были готовиться к возможному приему нескольких сот раненых. Исполнение предлагалось немедленное, оперативное время исчислялось с момента конца совещания.

Когда командиры разошлись, адмирал позвонил в Москву, доложил о принятых мерах. Узнал некоторые подробности отхода кораблей Тови и Гамильтона, но это не прояснило положения транспортов.

День на КП начинался как обычно, с той только разницей, что привычные будничные заботы войны как-то враз отодвинулись на второй план. Спасение транспортов с грузами стало главной задачей флота, и этой задаче все подчинялось в первую очередь.

В девять утра адъютант доложил о том, что прибыл военно-морской представитель Англии. Командующий уже жалел, что пригласил его: вряд ли тот информирован лучше, нежели штаб в Москве. А разговор предстоял не очень приятный.

Британский контр-адмирал вошел с печалью в глазах:

— Я приношу сочувствия… Падение Севастополя…

— Не о Севастополе сейчас речь, — почти резко перебил его командующий. — Вам известно, что корабли охранения бросили транспорты посреди океана и ушли на запад? Более того, адмирал Гамильтон увел с собой миноносцы эскорта! Конвой рассредоточен, причем в самом неподходящем районе: вдалеке от наших баз, у кромки льдов. Суда и грузы, по сути, оставлены на произвол судьбы. Наша лодка встретила корабль ПВО и два тральщика, должно быть, из состава эскорта — они даже не пытаются конвоировать транспорты, а полным ходом следуют на Архангельск. И это в то время, когда наши корабли спешат навстречу судам, спешат, потому что им нужно пройти свыше тысячи миль! Где же логика? И почему адмиралтейство, решив отозвать корабли, не предупредило нас об этом заранее? Я хотел бы выслушать объяснения по этому поводу.

Контр-адмирал нервно похрустывал пальцами, и это тоже раздражало командующего. Время от времени, чувствуя, что вот-вот начнет говорить слишком резко, он мысленно напоминал себе о необходимости быть спокойным и вежливым. Но чего это стоило ему!

— Я недостаточно информирован, чтобы все объяснить, — негромко ответил англичанин. — Я могу лишь догадываться… Очевидно, адмиралтейство решило поберечь боевые корабли: ведь опасность вторжения на Британские острова не миновала.

— Не миновала? — с едва уловимой насмешкой переспросил командующий. — Немцы перебрасывают на Восточный фронт дивизии из Франции и Бельгии, заставляют своих сателлитов увеличивать количество войск, ибо сами напряглись до предела. Неужели адмиралтейство полагает, что Германия способна одновременно воевать в Советском Союзе, в Северной Африке, оккупировать всю Европу, да еще вторгаться на Британские острова? Не слишком ли велик страх адмиралтейства перед противником? Кстати, конвой рассредоточен раньше, чем германские корабли покинули якорную стоянку. Подобного не знала военно-морская история — или я недостаточно осведомлен об истории британского флота?

Англичанин покраснел, на его скулах дрогнули желваки, но он лишь беспомощно развел руками, давая понять, что не намерен комментировать запальчивые высказывания командующего советским Северным флотом.

— Я обещаю вам, — произнес он сухо, — связаться с британской миссией в Москве и передать содержание нашей беседы. Если поступят дополнительные сведения, я тотчас же сообщу о них.

— Да, пожалуйста, в любое время. Вы находитесь в нашей стране и знаете, как сейчас важен для нас груз каждого транспорта. У вас есть вопросы ко мне?

Контр-адмирал смутился, однако пересилил себя и поднял глаза:

— Некоторые союзные офицеры, которые находятся в ваших госпиталях, жалуются на плохое питание…

Командующий понимающе кивнул, тихо промолвил:

— Ваши раненые питаются гораздо лучше, нежели наши люди даже на плавающих кораблях. Мы стараемся поддерживать полный паек только для летчиков и подводников. Но я обещаю сделать все, что возможно.

— Спасибо, — поблагодарил англичанин, поднимаясь.

Командующий корил себя за то, что все же не сдержался, говорил порой резко. Он знал, что в прошлом контр-адмирал — боевой офицер и конечно же не заслужил упрека: судьба конвоя решалась в более высоких кругах. Но вопрос имел и другую сторону: англичане должны понять, что поставка военных грузов — не милость, а союзнический долг, скрепленный общими гарантиями. А долг выполнять следует по-солдатски, как это делают изо дня в день советские люди. Иначе врага не осилишь, примером тому — поверженная Европа. Вот пусть контр-адмирал, затаив обиду, и сообщит об этом адмиралтейству.

Доложили, что немцы снова — в который раз за истекшие сутки! — бомбят Мурманск. Огорчился, что сейчас не может выделить достаточного количества истребителей для защиты города с воздуха. Но в маневрах, которые враг методически повторял, проскальзывала и своя надежда: видимо, немцы не были уверены в том, что им удастся уничтожить транспорты в море, и они заранее наносили удары по порту предстоящей разгрузки.

Будничные дела постепенно заполнили все без остатка время командующего. Лишь перед обедом он позволил себе выйти на воздух на десять минут. Океан показался угрюмым и неприветливым. Горизонт был четким, словно отлит из металла. Там, за ним, в неизвестных далях, брели сейчас транспорты, покинутые эскортом, и их пока не могли обнаружить наши самолеты-разведчики, а миноносцам до этих транспортов — еще идти и идти. Что с ними? Многие ли сумеют уцелеть?

А до горизонта море, несмотря на несколько дозорных катеров-охотников, тоже казалось пустынным. И адмиралу почудилось, будто все, что способно двигаться и стрелять, — и свое, и вражеское — метнулось торопливо на север, к роковому району, чтобы опередить друг друга… «Черт бы побрал это адмиралтейство!»

Лишь почувствовав густую пахучую теплынь окрестных сопок, с удивлением обнаружил, что день-то обычный, по-летнему ясный и ласковый. Да и море было по-июльски ослепительно-синим, в нем только в сторону Кильдина угадывались чуть зеленоватые полосы отмелей. После унылого серого однообразия, которое большую часть года в этих краях царит, после гранита КП буйство красок поражало и заставляло щуриться, хотя глазам хотелось их впитывать так же жадно, как легким воздух, настоянный на запахах листвы, мхов, обогретой солнцем земли. К тому же стоял час отлива, и с осушки тянуло солоноватой горечью водорослей. Адмирал так соскучился в подземелье по видимому простору, что, поднявшись на пригорок, замер, словно боялся неосторожным движением разрушить в себе опять праздничное ощущение мира. Он охотно перенес бы КП обратно в штабной особняк. Но откуда ему руководить операциями флота — определяла Москва. Да и логика подсказывала, что это неразумно: война есть война, и вражеские самолеты пытались прорываться к главной флотской базе так же настойчиво, как и к Мурманску.

День не только радовал взор, но и прогревал до костей, наполняя тело какой-то ленивой усталостью. Здесь, на солнцепеке, командующий особенно остро почувствовал, что не спал уже больше суток. Но впереди предстояла не менее напряженная ночь.

За обедом начальник штаба с грустью поведал подробности оставления Севастополя.

— Военный совет забрала подводная лодка. А там осталось несколько тысяч бойцов. Они отступили на Херсонес, продолжают сражаться, но помочь им практически невозможно.

Почти все, кто обедал в салоне, служили в разное время на Черном море. Там и сейчас остались друзья по училищу или академии, по совместной службе на кораблях. Мысли невольно обращались к ним: живы ли? Все понимали, как там, на юге, тяжко. Совсем непросто оставить последний клочок земли полуострова, занятого врагами, вдали от собственных баз, до которых — сотни миль морем… Понимали — и молчали. Наверное, в мирное время тягостных раздумий о Севастополе хватило бы на несколько суток. Но особенность войны в том, что человек способен почти мгновенно переключаться на другие мысли, если того потребует обстановка. А дел своих здесь, на Севере, тоже было по горло.

И уже вскоре в кабинет командующего поспешно вошел начальник штаба, возбужденно протянул радиограмму:

— Лунин атаковал «Тирпиц»! Отметил два взрыва!

Опытный моряк, Лунин командовал подводным крейсером. Он обнаружил германскую эскадру, удачным маневром занял позицию для атаки и произвел по «Тирпицу» торпедный залп. К сожалению, немецкий линкор в последнюю минуту преждевременно повернул на зигзаге. Но две торпеды, должно быть, все же достигли цели. О повторной атаке не могло быть и речи: немцы всполошились, отвернули, начали сбрасывать пачками глубинные бомбы. Но успех советской лодки трудно было переоценить: Лунин, по сути, добился того, на что не решились британские адмиралы, имея в составе своих соединений авианосец, два линкора, четыре крейсера, около двух десятков эсминцев.

Этот успех подтвердил вскоре и радиоперехват: Берлин приказывал своему адмиралу Шнивинду свернуть операцию, которая оказывается, имела кодовое название «Найтс Мув»[2], и срочно возвратить корабли в фиорды. Итак, первый ход советским Северным флотом был выигран: немецкие линкоры больше не угрожали транспортам. Теперь предстояло максимально ослабить удары по судам вражеской авиации и подводных лодок. Задача, прямо скажем, необычайно сложная: транспорты пока находились вне сферы действия советских истребителей, а оградить их от лодок могли только миноносцы, которые не прошли еще и половины пути. Да и разве напасешься миноносцев на каждый отдельный транспорт наспех рассредоточенного конвоя?! Оставалось одно: загонять под воду всякую обнаруженную германскую лодку, преследовать их до седьмого пота и таким образом вытеснить из тех районов, по каким должны проследовать суда с грузами. Хватит ли для этого сил, а главное — времени? Время, к сожалению, работало сейчас на врага.

И все же настроение командующего заметно улучшилось: первый успех вселял надежды. И он с какой-то веселой восторженностью, которой давно не испытывал, выпалил:

— Ах, Лунин, ах, умница! Загнал немецкий флот в базы! Утер нос братцам союзникам, а?

Когда к вечеру на КП опять появился британский контр-адмирал, настроение у командующего все еще было приподнятым. А когда тот грустно поведал, что к печальному приказу адмиралтейство вынудила угроза со стороны надводных кораблей противника, он с плохо скрытой гордостью ответил:

— Можете сообщить адмиралтейству, что такой угрозы больше не существует ни для транспортов, ни для британского флота.

И рассказал о подвиге Лунина.

— Что может предпринять адмиралтейство в изменившейся обстановке? Сейчас оказались бы весьма кстати самолеты с авианосца и противолодочная мощь миноносцев.

Контр-адмирал обещал доложить об этом своему командованию. Но втайне оба они понимали: адмиралтейство вряд ли вернет корабли к судам. Да и где их теперь искать, эти транспорты? Линкоры и крейсеры — не миноносцы, чтобы просто так бродить в океане. А у миноносцев, должно быть, топливо на пределе. Нет, надеяться на то, что союзники исправят свою ошибку, не приходилось. Да и так ли им важен этот конвой? Немцы ведь рвутся к Волге и Дону, а не к Темзе! Возможно, что именно это и есть решающий довод, хотя о нем, конечно, никто никогда не обмолвится.

Английский моряк был явно чем-то удручен. Стыдился за действия адмиралтейства? Получил нагоняй от начальства? Командующий как бы невзначай поинтересовался, не болен ли тот. И контр-адмирал внезапно признался:

— Немецкое радио передает, будто экипажи британских судов из конвоя охотно сдаются подводным лодкам. Будто они заявляют, что не хотят плавать в Советский Союз и помогать врагам Германии.

— Ну, нашли кому верить! — усмехнулся командующий. — Возможно, кто-то с погибшего судна и попал в плен, вот немцы и хвастаются. О советских людях они тоже всякие небылицы болтают. Гитлеровцам сейчас приходится туго, и они подбадривают свой народ враньем. Плюньте! На судах — настоящие моряки, мужчины, и в плен они попадают лишь в безвыходных положениях.

— Спасибо, — поблагодарил англичанин, приободрившись. — Я рад, что вы такого высокого мнения о британских моряках. Утром мне показалось, что вы думаете иначе…

— Иначе? Нет… Между моряками и теми, кто принимает решения в Лондоне, знака равенства я не ставлю. Это разные люди.

— Спасибо, — еще раз промолвил контр-адмирал и поднялся.

Клонило в сон, но командующему захотелось воспользоваться коротким ночным затишьем в штабе и пройтись по сонному в этот час городку.

Длинные дощатые настилы извивались повсюду, заменяя тротуары. Привычных улиц здесь не было: деревянные дома почти беспорядочно громоздились на склонах сопок, цепляясь за всякую мало-мальски пригодную ровность. Большая часть городка находилась за главной сопкой, невидимая с моря, и потому казалось, что он удивительно маленький, необжитой, какой-то временный, вроде походного лагеря. Лишь у самой бухты отдельной купой высились многоэтажные кирпичные здания, перед окнами которых под обрывом тянулись на сваях пирсы… Город не город, так себе — поселок, от роду которому не больше десятка лет. Однако главная база флота, тоже совсем молодого.

Но командующий после подземелья откровенно любовался городком. Что ж, не хватает жилья, но сейчас не до быта, не до строительства. Пять лет назад и этого не было… Вот окончится война, разгромим гитлеровцев, тогда спланируем и построим город наново. С удобными квартирами, с красивыми улицами. И парк разобьем, обязательно парк! Чтобы люди не тосковали по югу. Садоводы-северяне, читал он, вырастили новую породу рябины, которая хорошо приживается в здешних местах. Этой рябиной и засадим весь город! Берег должен нравиться морякам, быть для них родным, а не наскучившим. И город — родным на долгие годы, если не на всю жизнь. А для флота природа создала здесь прекрасные бухты — лучших корабельных стоянок и не придумаешь! И значит, городок пока — прародитель города будущего. Так же, как нынешние корабли, которых — увы! — не хватает на все операции, — начало будущего могучего Северного флота.

Городок спал. Ночное низкое солнце медно отсвечивало в окнах домов, а в расщелинах сопок лежали холодные тени. Время от времени встречались матросские патрули. Матросы отступали с узкого настила, пропуская задумчивого командующего, потом удалялись маршрутом, известным лишь им. Нет, городок спал условно. На макушках сопок, из орудийных двориков торчали, нацелившись в небо, стволы зениток. В бухте на пирсах размеренно похаживали часовые. А в море, на горизонте, маячили силуэты сторожевых кораблей.

Корабли опять напомнили о конвое. Кажется, предприняли все возможное, взвесили все вероятности, а сердце по-прежнему гложет тревога. Положение транспортов неизвестно, а догадки, не подтвержденные фактами, — ненадежный советчик. Только бы выиграть время, хоть бы сутки!.. Он с радостью оказался бы сейчас на одном из миноносцев, идущих на север, навстречу транспортам. Там, по крайней мере, все ясно: и боевая задача, и как ее выполнять. А тут… Надо приказать, чтобы разведывательные самолеты ни на минуту не прекращали поиск.

Брел по спящему городку, по скрипучим деревянным настилам адмирал, поглощенный думами о конвое, уставший, но брел он все же, вдыхая чистый студеный воздух, под открытым небом — и это был единственный отдых, который позволил себе командующий флотом за минувшие двое суток.