Горькие туманы Атлантики

23

«Кузбасс» догнал конвой в десятом часу ночи… Транспорты оставляли позади себя кровоточащий след — последние мили перед встречей с ними теплоход шел среди сплошных обломков, пятен мазута и перевернутых шлюпок. Издали «кузбассовцы» видели, как небо над конвоем то и дело распарывалось разрывами снарядов и трассами пуль. Потом бой утих. Но когда транспорты открылись взору, на многих из них еще клубились дымы недавних пожаров.

Митчелл, все еще возбужденный и праздничный, после того как экипаж отметил день его рождения, внимательно разглядывал караван в стереотрубу. Он первый сообщил о том, что впереди транспортов идут переменными курсами крейсера. Это обрадовало моряков, а Лухманов с веселой философичностью обронил:

— Что ж, лучше позже, чем никогда.

Митчелл тем временем оторвался от окуляров стереотрубы и внес поправку в свою прежнюю запись на краске рубки: 34—9. Потери уже превысили число погибших судов в предыдущем конвое, проследовавшем по этому же пути месяца полтора назад. Но цифра, выведенная лейтенантом, никого не удивила: обломки вокруг «Кузбасса» и без того красноречиво свидетельствовали о бесконечных атаках вражеской авиации.

Концевые корабли эскорта и спасательные суда, замыкавшие ордер конвоя, приветствовали возвращение советского теплохода флажными сигналами. «Восхищены вашим мужеством!» — читал сигнальщик сочетания по международному своду сигналов. «Рады вашему возвращению!» «Отлично сработано! В ближайшем порту с вас причитается».

— Это еще неизвестно, с кого… — проворчал Савва Иванович. — Небось если все обойдется, на бравых офицеров королевского флота посыплется звездопад!

— Что, жалко чужих орденов? — ухмыльнулся Лухманов.

— Чего мне жалеть их, бог с ними. Только рано пока впадать в телячий восторг.

Восторженными приветствиями соседей больше всех, пожалуй, гордился Митчелл: частица мужества экипажа принадлежала ведь и ему. К тому же он знал, что заслужить одобрение его соотечественников не так-то легко: англичане ревниво считали себя лучшими моряками в мире. И он поблагодарил судьбу, что его направили именно на советское судно, а не на какое-нибудь панамское или даже американское. Впрочем, на американских транспортах офицеров связи не было: там просто в состав экипажа входили офицеры военно-морского флота, которые руководили артиллерийскими расчетами и поддерживали связь с британским командованием.

Жаль, что на «Кузбассе» одна только девушка — Тося. На другом советском судне, идущем в конвое, целый расчет орудия состоит из женщин. Разве не приятно уловить в их нежных глазах восхищение? Хотя, если вдуматься, эти женщины достойны еще большего восхищения, чем мужчины. «Что ж, мы бы и восхищались друг другом!» — улыбнулся лейтенант и опасливо покосился на Савву Ивановича: не видит ли тот его мальчишеского настроения, которое не к лицу боевому офицеру?

— Лейтенант Митчелл! — прервал его праздничные размышления Лухманов. — Свяжитесь с коммодором. «Прошу разрешения занять свое место в походном ордере».

— Есть! — радостно отозвался тот.

Конвой хоть и поредел заметно, однако растянулся, раздался вширь, заполнив собою весь окоем. Старые пароходы, которых было немало, работали на угле, густо коптили, и дымы их создавали впечатление неокончившихся пожаров. Дымы сливались затем с потускневшим пологом неба, вызывая обманчивое ощущение ночного времени — в этих широтах стоял период сплошного полярного дня. Бесшумно покачивались на волнах льдины. Но порой они сталкивались, глухо раскалывались и скрежетали, и тогда чудилось, будто льдины до сих пор спали, а теперь вдруг проснулись, разбуженные ударом, и испуганно ропщут, взывая о милосердии. Они казались тоже частицей затаившейся ночи.

Транспорты двигались курсом норд-ост, к близкой, должно быть, кромке паковых льдов. О них напоминали захлесты ветра, острые и студеные, снежные заряды, которые все чаще заволакивали горизонт. Когда заряды редели или уносились на юг, в мутный простор океана, вдали вырисовывались громоздкие контуры мачт крейсеров, идущих впереди каравана. Все вокруг невольно пронизывало сердце чувством безмерной затерянности, и просто не верилось, что здесь, на краю планеты, их могут отыскать самолеты или подводные лодки врага.

Ответа от коммодора не поступало, но Лухманов вел «Кузбасс» к той колонне, в которой следовал раньше. Обгоняя транспорты, проходя вблизи них, он видел, как на палубы высыпали союзные моряки и пялили глаза на «Кузбасс», как на чудо: они до сих пор, очевидно, не верили, что, отстав от конвоя, можно выжить и уцелеть.

Из радиорубки принесли бланк: «Искренне рад. Жму руку. Капитан Гривс».

— А почему там замешкался Митчелл? — спросил недовольно Лухманов.

— Коммодор и командир эскорта ведут оживленный радиообмен с крейсерами. Вклиниться в разговор невозможно.

«Ладно, займу свое место в колонне самостоятельно. Не может же коммодор на запрос ответить отказом! А позже обо всем ему доложу». Словно отгадав его мысли, с соседнего транспорта замельтешили световые тире и точки. Сигнальщик вслух принимал их:

— Поздравляю с возвращением. Отстаю, уступаю ваше прежнее место. Желаю благополучного плавания.

— Поблагодарите, — приказал капитан сигнальщику, и тот застучал в ответ створками фонаря.

«Кузбасс» опять находился в конвое, в походном ордере. На какой-то миг мелькнуло праздничное ощущение, будто вернулись домой, в родную семью. Но тут же угасло, потому что Лухманов с сожалением передал в машинное, чтобы ход сбавили до шести узлов. Снова начиналось плавание медлительное и тягостное. Да и сам теплоход словно почувствовал это: он как-то сразу понизил тон выхлопных патрубков, грузнее осел в тяжелую воду. Волны у его бортов тоже тотчас же перестали греметь и взрываться и теперь проплывали мимо нехотя-равнодушно, точно довольные тем, что теплоход наконец-то угомонился, смирился и уже не крошит их с силой форштевнем. После быстрого хода шесть узлов показались Лухманову почти дремотным покоем. И вместе с этим покоем к нему возвратилось предчувствие опасности и тревоги.

Окончив маневры и заняв место в колонне, он смог наконец внимательно осмотреться. Внешне ничего не изменилось в конвое. Все так же понуро брели сухогрузы и танкеры, все так же рыскали на окраинах каравана маленькие корабли эскорта. Больше уверенности в удаче придавали, пожалуй, лишь крейсеры, силуэты которых едва виднелись на горизонте. Впрочем, не только крейсеры… Позади остался Ян-Майен, воды вокруг которого считались наиболее опасными для плавания: немецкие лодки почему-то облюбовали этот район для своих массированных атак. Миновал караван и остров Медвежий и шел теперь северо-восточнее его. Еще суток двое пути, и конвой повернет на юго-восток, к советскому берегу. Должно быть, к эскорту и охранению присоединятся советские военные корабли. Конечно, и после этого опасность для транспортов не исчезнет, но в Баренцевом море немцы уже не так безнаказанно смогут нападать на суда. По мере приближения транспортов к берегу наверняка все активнее будет действовать авиация Северного флота. «Двое суток — видимо, именно они окончательно предрешат исход операции. Значит, эти двое суток надобно продержаться во что бы то ни стало…»

— Крейсера все вдруг повернули на вест! — громко доложил сигнальщик, и Лухманов почти машинально вскинул к глазам бинокль.

На фоне северной части неба крейсера теперь хорошо просматривались. Длинные, приземистые, они, казалось, почти невесомо скользили по горизонту на запад, удаляясь от каравана. Лухманов вряд ли опознал бы каждый из них по силуэту, но он видел их раньше в Хвал-фиорде и знал, что это английские «Лондон», на котором держал свой флаг контр-адмирал Гамильтон, и «Норфолк», американские «Уичита» и «Тускалуза». Вместе с ними также легко скользили миноносцы эскадры, такие же вытянутые и зализанные, такие же хищные, — уменьшенные копии крейсеров. Их трубы то и дело выдыхали темные шапки дыма — корабли, по всему видать, форсировали ход.

Рядом наблюдал за ними Савва Иванович, и Лухманов высказал предположение:

— Конвой проскочил Ян-Майен, и немецкие лодки наверняка бросятся за нами в погоню. Видимо, крейсера прикроют нас с запада.

Савва Иванович не ответил. И в этот миг на мостик вбежал задохнувшийся Митчелл. Побагровевший, растерянный, он обессиленно схватился руками за угол рубки, словно боялся рухнуть.

— Что случилось? — шагнул навстречу ему Лухманов. Какое-то время лейтенант все еще глотал воздух, чтобы обрести дыхание, потом, взглянув на капитана с мучительной тоской, с обидой, с непониманием, сбивчиво произнес:

— Корабли охранения… получили приказ оставить конвой… Срочно уходить на запад… На мой вопрос коммодор только выругался — сам не понимает. Боится, германская провокация. Запрашивает адмиралтейство, просит подтвердить приказ.

— Но ведь эскадра уже уходит на запад! — угрюмо заметил Савва Иванович. — Значит, адмирал Гамильтон не сомневается в достоверности приказа?

— Не знаю… Я возвращусь в радиорубку.

— Пойдемте вместе, — предложил Лухманов.

Его встревожила больше растерянность лейтенанта, нежели то обстоятельство, что эскадра уходит на запад. Ведь и раньше крейсера следовали в отдалении, к транспортам они приблизились лишь недавно, когда «Кузбасс» исправлял повреждения в одиночестве. Могли же они опять поменять позицию! Да и предположение, что эскадра прикроет конвой от подводных лодок со стороны Ян-Майена, тоже вполне реально. Почему же так трагично настроен Митчелл? Почему взбешен коммодор? Может, они знают больше, чем он, капитан «Кузбасса»?

Втроем они едва втиснулись в крохотную радиорубку. Здесь было жарко и душно от накаленных ламп, нагретой резины и запаха горелой канифоли. Корабельные звуки почти не проникали сюда, но в трепетных стрелках приборов чудился отголосок всех воплей мира, охваченного войной. Эти стрелки властно приковывали взгляд, будто в их едва уловимых отклонениях можно было разгадать все, что несли в себе бесчисленные радиосообщения на тысячах самых разных частот. А может быть, угадать и свое ближайшее будущее — то будущее, что так встревожило сейчас и коммодора, и Митчелла, и все экипажи — в этом Лухманов не сомневался — бредущих в конвое транспортов.

— Свяжитесь с коммодором, — попросил лейтенант вахтенного радиста.

— Все время на волне, — ответил тот. Потом обернулся к Лухманову и негромко доложил: — Адмиралтейство предупреждает, что в море находится линкор «Тирпиц» с эскадрой.

— «Тирпиц»? — с возбужденным изумлением переспросил Митчелл, и на его лице мелькнуло что-то вроде улыбки, словно лейтенант давно ожидал подобное сообщение и теперь откровенно радовался ему. Эта мимолетная улыбка не прошла мимо взгляда Саввы Ивановича, и помполит, не понимая, чему тут радоваться, вслух поразмыслил с затаенным вызовом:

— Может, адмиралтейство напугалось «Тирпица» и потому отзывает крейсера от конвоя? Так сказать, сохраняет Гранд-флит, а нас оставляет на растерзание немцам?

— Мистер комиссар! — вспылил Митчелл. Но тут же постарался взять себя в руки: — Вы не есть моряк, и вопросы морского оперативного искусства…

— Не моряк, это верно, — спокойно согласился Савва Иванович. — Однако такие вольты, бывает, случаются не только в морском искусстве, а и в моей области… Вот этого, по правде говоря, и боюсь.

Лейтенант не понял намека. Торжествующе взглянув на помполита и Лухманова, он запальчиво и в то же время с достоинством постигшего истину изрек:

— Все понятно: адмирал Гамильтон уходит соединиться с адмиралом Тови. Вместе они обрушатся на германский флот. Это будет новый Ютландский бой, который нам обещал сэр Гамильтон!

«Сколько в нем еще мальчишеского! — подумал снисходительно Лухманов. — Напичкан по горло хваленой историей английского флота, а бои, должно быть, все еще видятся ему такими, какими изображают их в учебниках: без крови, без смертей и увечий, без проклятий и стонов — лишь с победными флагами на стеньгах да с театральными жестами и репликами прославленных адмиралов, которыми потом восхищаются поколения школьников».

Он стал протискиваться к выходу, но радист жестом остановил его. Напряженно вслушиваясь в наушники, радист торопливо заполнял бланк. Затем тревожно промолвил:

— Коммодор дублирует приказ адмиралтейства: ввиду угрозы надводных кораблей транспортам рассредоточиться и следовать в русские порты самостоятельно.

— Что? Как рассредоточиться? — не понял сразу Лухманов. И вдруг вскипел: — Значит, конец конвою? Спасайся, кто может? Нас же поодиночке передушат, как кроликов!

— Наверное, это временно, — неуверенно заметил Митчелл, — после боя транспорты соберут опять…

— На дне морском соберут! — яростно выпалил капитан и, видя, как побледнел молодой офицер, осекся, вытер тыльной стороной ладони повлажневший лоб. — Простите, лейтенант, вы-то, во всяком случае, ни к чему этому не причастны.

Он вышел из радиорубки и вернулся на мостик. На вопрос Птахова лишь потерянно отмахнулся, и старпом не стал ни о чем переспрашивать… Лухманову показалось, что над океаном и над конвоем повисла гробовая тишина, словно и волны, и транспорты, и экипажи остолбенели, пораженные приказом адмиралтейства. Наверное, на всех судах сейчас мучительно раздумывали над этим приказом, не понимая, что происходит вокруг, не решаясь выполнить указание коммодора. От подобных раздумий хотелось завыть!

Сигнальщик доложил о том, что флагманский миноносец «Кеппел» направился к крейсерам, и командер Брум приказал всем миноносцам эскорта присоединиться к нему. «И эти уходят… Кто же остается с нами: тральщики и корветы? Но разве эта корабельная мелкота способна защитить транспорты? Впрочем, если конвой рассредоточится, защита уже не понадобится: каждое судно в отдельности охранять невозможно». Приказы адмиралтейства, таким образом, приобретали последовательность.

Савва Иванович, вернувшийся из радиорубки, хмуро протянул новые радиограммы. Командир эскорта командер Брум передал на суда прощальный привет: «Извините, что приходится покидать вас в такой обстановке. Желаю удачи. Впереди, кажется, кровавое дельце». Радиограмма, конечно, вряд ли добавляла бодрости на судах. «Называется — помахал ручкой!» — чертыхнулся Лухманов. Но коммодор ответил командиру эскорта, теперь уже бывшему, за всех — ответил благородно, истинно по-джентльменски: «Большое спасибо. До свидания. Желаю боевых успехов!»

— Не нравится мне эта петрушка, — промолвил капитан тихо, чтобы его услышал только Савва Иванович. — Боюсь, мы влипли: немцы не такие дураки, чтобы не воспользоваться моментом. Не пройдет и часа, как они вцепятся в транспорты всеми зубами.

— Может, в таких условиях действительно лучше рассредоточиться? — вопросительно поразмыслил вслух помполит.

— Это смертельный риск. Немцы могли ведь выслать «Тирпиц» именно затем, чтобы отвлечь от конвоя корабли охранения. А разгром неприкрытых транспортов предоставить самолетам и лодкам.

— Но ведь там же сидят мудрецы, флотоводцы! — сердито возразил Савва Иванович, имея в виду британское адмиралтейство. — Должны же думать и ведать, что делают!

— А если им наплевать на конвой, на военные грузы, вообще — на Советский Союз? У них и война и расчеты — свои.

Тягостным был разговор, нелегкими — раздумья, сомнения и подозрения… В конце концов Савва Иванович тронул за локоть Лухманова:

— Ладно, капитан, успокойся… Не мы дирижируем этой музыкой, а вот за «Кузбасс» отвечаем мы. Ты бы отдохнул часок, пока есть возможность: на тень уже стал похож.

— Думаешь, усну? — усмехнулся тот, тронутый заботой помполита.

— Ну хоть в рубке приляг на диванчике. А я кликну Тосе, чтобы чаю тебе принесла.

Миноносцы, прорезав строй каравана, увеличили ход и теперь стремительно удалялись на запад. Митчелл провожал их неотрывным взглядом. Когда Савва Иванович оказался рядом с ним, лейтенант возбужденно и радостно пояснил:

— Миноносцы усилят эскадру для боя с германским флотом!

— Они покинули нас, — не разделил его радости помполит. — Вы одобряете действия командиров?

— Я завидую им! — не скрыл своих чувств лейтенант. — Они идут навстречу подвигу!

Он смутился своей горячности и внезапно умолк, хотя его восторженности и пылкости хватило бы еще намного. Савва Иванович не удивился бы, услышав от молодого офицера какую-нибудь красочную фразу о том, что миноносцы и крейсера вскоре обрушат гнев и силу Великобритании на вражеский флот, который осмелился высунуть нос из фиордов… Что ж, он понимал чувства Митчелла. Сам когда-то, во время гражданской войны, ждал с нетерпением боя. Да и сейчас, пожалуй, не прятался бы за спины, не пас бы задних, окажись на фронте. А вот экипажу «Кузбасса» приходилось осторожничать, скрываться в туманах и высоких широтах, у кромки льдов. Трудно ли понять обиду Митчелла? Он — боевой офицер, молод, горяч. Ему ли не стремиться к встрече с врагом?!

Отцовская теплота к юному лейтенанту согрела Савву Ивановича. Может быть, потому, что невольно подумал и о своем сыне, который воевал теперь неведомо где: последнее письмо от него было из-под Смоленска, а фронт с тех пор откатился на добрую тысячу километров к востоку. Жив ли? Об этом старался не думать…

— Ты еще молод, сынок, — сказал он Митчеллу с дружеским участием старшего, — успеешь синяков и врагу наставить, и собственных вдосталь наполучать. Как говорится, на твой век хватит.

— Головной корвет отвернул вправо на сорок пять градусов! — крикнул погромче сигнальщик, находившийся на крыле мостика с другого борта. — Следовать за собой запрещает!

«Вот как? Выходит, рассредоточение начали первыми не транспорты, а корабли эскорта?» И тут же изумленно оглянулся: за много месяцев совместной службы с капитаном Савве Ивановичу впервые послышалось, будто Лухманов грубо и зло выругался.