Горькие туманы Атлантики

13

Командный пункт Северного флота располагался в скале, под десятками метров векового гранита. Гранит обеспечивал надежную безопасность, однако командующий часто вспоминал уютный особняк штаба: из его окон были видны и бухта с причалами, и окрестные сопки, и небо. Здесь, в подземелье, адмирал, несмотря на молодость, утомлялся. Воздух, прошедший через систему вентиляции, утрачивал свежесть и северную, бодрящую прохладу; глаза уставали от электрического света; в соседних помещениях почти непрерывно стучали аппараты Бодо, попискивали зуммеры телефонов, и все это вовсе не походило на привычный гул корабля. Адмиралу, любившему море и мостик, не хватало простора, широкого окоема, прозрачности и студености далей.

До начала оперативного совещания оставалось сорок минут, и командующий решил пройтись пешком до причалов. Он соскучился по плеску волны, по влажному запаху океана, который хотелось вдохнуть полной грудью И конечно же, переброситься несколькими словами с матросами и офицерами — словами живыми, а не сухими из штабных донесений, — о своем, корабельном, моряцком… Адмирал лишь недавно стал командующим флотом и еще не привык к кабинетам, а тем более к подземелью.

Взглянул на часы, пожалел, что не хватит времени пообедать на каком-нибудь корабле, посидеть в уютной кают-компании. Потянулся уже за фуражкой, когда появился адъютант, доложил, что в приемной дожидается военно-морской представитель Великобритании.

Командующий вздохнул:

— Проси…

Высокий грузноватый контр-адмирал вошел с приветливой улыбкой. Седые виски под короткие баки, смуглая от многолетнего загара кожа. Видно было, что этому человеку знакомы и нелегкая флотская служба, и ветры многих широт. Но здесь, в советском Заполярье, ему приходилось выполнять обязанности более дипломата, нежели моряка, и контр-адмирала, по всему видать, удручала необходимость вести временами светские разговоры.

— Я не устаю любоваться красотами вашего Севера, — промолвил он с заметным акцентом, по привычке проглатывая звук «р», заранее, должно быть, заготовленную фразу. — Красные мхи на сером граните — это великолепно, как на полотнах старых норвежцев. А вчера офицер из ваших командос подарил мне эдельвейс. Говорят, этот цветок приносит человеку мужество.

Командующий кивнул на кресло, предложил папиросы. Спросил:

— Есть ли сведения о конвое?

И англичанин взглянул на него с благодарностью — видимо, за то, что тот сразу перешел к делу, а не стал продолжать болтовню об эдельвейсах и мхах.

— Сведений нет, — ответил он живо, почти радостно, ибо речь шла о том, в чем контр-адмирал разбирался и что было ему по душе. — Думаю, это хороший признак: у судов, очевидно, нет надобности лишний раз выходить в эфир и тем самым подвергаться опасности обнаружить себя.

— Хорошо бы… — согласился командующий, хотя отсутствие сведений о конвое волновало и тревожило его. — При возможности сообщите адмиралтейству, что мы готовы встретить конвой в своей оперативной зоне. Сообщите также, что наши подводные лодки развернуты вдоль норвежского побережья, дабы помешать немецким кораблям выйти из фиордов.

— Сообщу, как только будет связь, — с готовностью промолвил контр-адмирал и, замявшись на мгновение, словно ему приходилось перешагнуть какой-то рубеж, внезапно поинтересовался: — Я слышал, немцы усиленно атакуют Севастополь… Какие шансы у города выстоять?

«Так вот зачем ты пожаловал!» — с неприязнью подумал командующий. Однако взял себя в руки, чтобы голос казался спокойным.

— Да, немцы штурмуют город, не считаясь с потерями. Должно быть, решили идти ва-банк. Не исключено, что наши войска Севастополь оставят, поскольку боевая задача защитников крепости исчерпана.

— Насколько в таком случае осложнится обстановка в районе Черного моря? — не унимался контр-адмирал.

«Ну, договаривай! — мысленно злился уже не на шутку командующий. — Что еще интересует адмиралтейство и прочих твоих начальников? Удержим ли мы Кавказ? Выстоит ли Советский Союз вообще? И стоит ли англичанам оказывать помощь своему сражающемуся союзнику?» Невольно припомнил недавнее послание Черчилля Сталину по случаю годовщины Отечественной войны. Господи, сколько восторженных, восхищенных комплиментов изрек британский премьер в адрес Красной Армии! Не скупился он и на клятвенные заверения в том, что английский народ окажет советскому народу всяческую возможную помощь. Что ж, в чувствах народа Великобритании не сомневался никто. А вот желания руководителей Британской империи… Наверное, всякий раз, направляя к нам транспорты с грузами, взвешивают каждый километр нашего отступления, каждый оставленный нами город. Вот и контр-адмирал, смущаясь непривычной для себя роли, хочет выяснить: остановят ли немцев на юге наши войска, удержат ли нефтеносный Кавказ? Подоплеку его вопросов не трудно расшифровать. И задает он их, видимо, не по собственной инициативе. Кто знает, быть может, судьба Севастополя будет определять в ближайшее время решения адмиралтейства во всем, что касается обещанной Черчиллем помощи.

Контр-адмирал ждал ответа. Так что же, в конце концов, интересует англичан? Если наши оставят Севастополь, насколько осложнится обстановка в районе Черного моря?

— В такой же мере, как в Индийском океане с падением Сингапура, а в Средиземном море с падением Тобрука, — сказал командующий. — Но Великобритания ведь не утратила решимость выиграть войну?

Разговор, по сути, окончился. И хотя контр-адмирал не получил точного ответа на свой вопрос, он, по всему видать, обрадовался тому, что его неприятная, совсем не моряцкая миссия завершена. На лице англичанина вновь появилась улыбка.

— Честно говоря, я с удовольствием вышел бы с вашими кораблями в море, навстречу конвою. Я засиделся на берегу, а в моем возрасте это вредно.

— Увы! — развел руками командующий тоже с улыбкой. — За вашу безопасность я отвечаю сразу перед двумя народами.

Визит британского представителя ухудшил и без того неважное настроение командующего флотом. Конвоем интересовалась Ставка, а он по-прежнему знал лишь то, что транспорты вышли из Хвал-фиорда. Никаких других сведений адмиралтейство не сообщало. Возможно, Ставка информирована даже лучше, чем он: через Наркоминдел. А каково ему? Он нес ответственность за судьбу транспортов на пути от Медвежьего до советских портов, но мог пока ограничиться лишь общими приготовлениями флота. Хватит ли этих приготовлений, если немцы предпримут действия, не предвиденные союзниками? Война есть война, и мудрость военачальника именно и заключается в том, чтобы предусмотреть все возможные ходы противника, равно как и возможные изменения обстановки на море.

Несмотря на молодость, адмирал умел принимать решения — точные, разумные и последовательные — в самых сложных условиях. А неизвестность его угнетала, ибо лишала возможности действовать. Не потому ли ожидание на войне — тяжкое испытание? Не много людей в подобных случаях сохраняют спокойствие. Спокойствие, как ни странно, приходит позже — в бою: когда задача ясна и нужно ее выполнять.

Он снова взглянул на часы, вздохнул, что уже не осталось времени даже поспешным шагом дойти до причалов и вернуться обратно. В машине ехать не хотелось, и командующий решил попросту побродить у сопки, в глубине которой находился штаб, побыть хоть четверть часа на воздухе.

Небо ослепило его. Оно казалось легким, струящимся, сотканным из невесомых праздничных колеров. Море в этих краях обычно бывало тяжелого серого цвета — лишь в особо яркие дни наполнялось густой холодною синевой. Сейчас же в этой синеве нежной теплынью проскальзывала кое-где даже голубизна.

На горизонте смутно просматривались в дымке силуэты дозорных морских охотников и сторожевых кораблей. Там уже был открытый океан, театр военных действий, там могли появиться вражеские подводные лодки и самолеты, даже эсминцы и крейсеры. И моряки, находившиеся в дозоре, внимательно следили за небом и морем, прослушивали глубины «ушами» гидроакустических приборов, готовые по сигналу тревоги немедленно атаковать врага, оповестить об опасности флот. Вид этих маленьких тружеников, бороздивших воды, чтобы в случае нападения принять первый удар на себя, вернул раздумья командующего к будничным заботам.

Северный флот начал создаваться лишь за восемь лет до Отечественной войны. Сюда, в край сурового моря, угрюмых сопок и бухт, перегнали тогда с Балтики несколько подводных лодок. Позже появились здесь тральщики, сторожевые корабли, малые и большие охотники за подводными лодками, торпедные катера и вспомогательные суда. За восемь лет успели создать систему береговой обороны, построить аэродромы. Но самыми крупными надводными кораблями флота оставались эскадренные миноносцы. «Эх, сюда бы два-три крейсера!» — вздыхали не однажды моряки. Вздыхали, хотя и понимали, что строить во время войны дорогостоящие крейсеры стране не под силу. Даже те, что были заложены на стапелях, довелось порезать: страна остро нуждалась в металле, особенно в высокосортной стали, из которой возводятся корабли.

Главную наступательную силу флота по-прежнему составляли подводные лодки, торпедные катера и авиация. А перед миноносцами, которых тоже не хватало, возникало постоянно множество боевых задач. Поддержка сухопутного фронта, самого северного его фланга, артиллерийским огнем. Дальний океанский дозор и борьба с вражескими подводными лодками вдали от берегов. Сопровождение транспортов, причем приходилось их охранять не только в Баренцевом, но и в Карском море, куда все чаще стали проникать немецкие лодки и рейдеры.

Карское море было особой заботой штаба флота. В сорок первом году не успели сменить зимовщиков на полярных станциях, это делать приходилось теперь. А гитлеровские корабли, вплоть до линкоров, охотились за нашими ледоколами и судами, обстреливали островные поселки, высаживали туда диверсионные группы. Защитить полярников в западной части Арктики, освобождавшейся в летнее время от льда, мог только флот.

И все же наличный корабельный состав флота боевые задачи выполнял в основном успешно. Североморцы — подводники, летчики, катерники — наносили врагу сокрушительные удары, тоннаж потопленных ими судов беспрерывно рос, и немцы пялили глаза от удивления и от страха: они принимали в расчет лишь голую арифметику, признавали только количественное превосходство в технике. Гитлеровцы не способны были понять, откуда у русских берутся и силы, и дерзость, и мощь. Опасаясь за свой флот, Гитлер строго-настрого приказал, чтобы новейшие тяжелые корабли отстаивались в удобных норвежских фиордах — за линиями бонов и противолодочных заграждений, под прикрытием береговых батарей и авиации. Советский Северный флот прочно удерживал в своей оперативной зоне боевую инициативу.

Но командующий знал и другое: как трудно североморцам! Корабли находились в море неделями и возвращались в базы лишь на короткое время, чтобы пополнить топливо, боезапас и пресную воду, сдать раненых в госпитали, наскоро, не думая об отдыхе, подремонтировать оружие и механизмы. Случалось, что корабли не возвращались совсем…

Вот и сегодня командующий фронтом наверняка потребует воздушной и огневой корабельной поддержки, а он, адмирал, и миноносцы, и около трехсот самолетов должен держать в готовности для проводки конвоя. В любое время могут понадобиться сосредоточенные бомбовые удары по немецким аэродромам в Норвегии, активный противолодочный поиск в море, чтобы если не потопить, то хотя бы загнать под воду, на глубины, непригодные для атак, всякую обнаруженную лодку. А транспорты к тому же прикрыть и с воздуха. И в который раз для надежности протралить подходы к Кольскому заливу и к горлу Белого моря… С приближением конвоя может возникнуть множество различных оперативных задач — решать их придется быстро и неотложно. Но когда? Где? Какими силами?.. Он по-прежнему ничего не знал о конвое, и это связывало его по рукам. «Черт бы побрал британское адмиралтейство!» — подумал в сердцах, зажигая новую папиросу.

Увидел, как в бухту, резко сбросив обороты моторов и потому клюнув форштевнем воду, втянулся торпедный катер. «Наверное, командир катерников. Не опоздает ли на совещание? Вряд ли, должно быть, договорился с комбригом подводников, и тот ожидает на причале с машиной. Еще и притормозят по дороге, чтобы в штаб заявиться с истинно флотским шиком: за минуту до совещания». Адмирал улыбнулся, вспомнив обоих офицеров, с которыми прошел по морям не одну тысячу миль. Он любил этих людей, любил моряков и порою чувствовал перед ними товарищескую вину за то, что скрывается под скалой, в то время как те сражаются в окопах Рыбачьего, в море и в небе.

А солнце буйствовало совсем не по-северному. Тепло излучало не только небо, но и прогретые скалы. От мхов на граните тянуло тяжеловатым грибным духом. На склонах сопок, защищенных от океанских ветров, веселила глаз нещедрая полярная зелень. Высветленные сопки меняли свой цвет — от светло-серого до дымной, редеющей синевы. В какой-то миг командующему почудилось, будто за этой синью угадываются по-летнему хмельные, медвянистые леса, хотя он и знал, что за сопками до самого горла Белого моря тянется пустынная Кольская тундра. «Прав англичанин: красотища! — осматривался вокруг адмирал, словно попал в этот край впервые. И тут же нахмурился: — Не стоило ему ехать в такую даль только затем, чтобы любоваться красотами Севера».

В море, у входа в залив, кружилось скопище чаек. Что обнаружили там они: рыбешку? или моряцкий труп? Эта неприятная мысль снова вернула адмирала к действительности, его слух, минуту назад поглощенный лишь робкими шорохами ветра в расщелинах скал, тотчас же уловил отдаленный артиллерийский гул. В море? На фронте? Или опять бомбят Мурманск? «Нет, конвой конвоем, а надобно думать и о других заботах. Наверное, самолеты, ожидающие конвой, все-таки успеют пробомбить передний край немцев. Да и истребители, видимо, в состоянии поочередно барражировать над заливом и Мурманском. Надо посоветоваться с авиаторами. Главное — все рассчитать по минутам, а летчики и аэродромные службы не подведут».

Услышал смех и замедлил шаги. За обломками скалы, на уютной каменистой полянке, недавно прибывшие девчонки-связистки изучали полевой телефон. Черные суконные юбки на них были уже тщательно подогнаны по длине, светло-синие голландки стянуты в талиях, а беретики со звездочками девушки носили не по-матросски, к правой брови, а как-то неуловимо каждая на свой лад, идущий только к ее лицу. И все же тельняшки в вырезах голландок, ботинки, грубоватые казенные чулки не позволяли их одежде вырваться из стандартного однообразия военной формы. Эта форма красила даже весьма неприметных мужчин, девушек же, наоборот, огрубляла, обезличивала, скрадывала их врожденную нежность и женственность. И командующему стало жаль юных связисток. Им бы бродить до рассвета с парнями, слушать робкие слова признаний, замирать от предчувствия счастья! Но они предпочли добровольно взвалить на свои плечики мужские, солдатские заботы — защищать Родину от врага. Их можно ныне встретить не только при штабе, но и в береговых частях, в медсанбатах, на аэродромах, в морских бригадах — на переднем крае. Знал адмирал, что порою девушек засылали и во вражеский тыл… Нет, не благодарности были достойны они, а преклонения. Глубокого уважения, верности и преданности мужской, бережливого, братского отношения. «Нужно предупредить командиров частей, чтобы девушек оградили от зубоскальства, от грубости, от навязчивых ухажеров. Дабы у этих девушек к тяготам воинским не прибавилось бы житейских».

Между связистками гоголем похаживал моложавый мичман. Он, должно быть, давно позабыл о занятиях и, млея от внимания и успеха, пересказывал старые, «бородатые», морские побасенки.

— Туманы в наших краях случаются, девоньки, прямо-таки непролазные: как мыло! Ни продохнуть, ни разжевать, ни выплюнуть. Помню, стояли мы однась в отдаленной бухте, в гнилом углу. Ну, туману и натянуло с сопок. А день в аккурат был субботний, банный. Постирались мы, как водится. Послали одного салагу на палубу шкерты растянуть — для просушки бельишка, значит. Так он, салага-то, возьми да и забей гвозди в этот самый туман… Развесили мы барахлишко, а тут приказ: срочно сниматься с якоря. Дали ход — батюшки! Корабль уходит из бухты, а бельишко там остается: висит в тумане. Боевой приказ, конечно, превыше всего. Когда через сутки вернулись в бухту, день стоял ясный — ни тумана, ни барахлишка.

— Так и пропало бельишко? — хихикнула одна из связисток.

— Ага. Его, оказывается, ветер вместе с туманом погнал аж к Шпицбергену. Так что в наших тельняшках теперича белые медведи гуляют. И на флот в комендоры просятся.

Девушки смеялись, довольные, видимо, не столько услышанным анекдотом, сколько нечаянной передышкой. А мичман вошел в раж, не унимался:

— А то таким же манером кок забил гвоздик и чумичку повесил. Так на том корабле экипаж до сих пор голодает — нечем борщ разливать. А морякам при плавании в тумане прибавилось забот и опасностей. Особливо вперед смотрящим сигнальщикам.

— Это каких же опасностей, товарищ мичман?

— А чтобы чумичкой, забытой коком, в тумане по лбу не стукнуло! — только и ждал подобного вопроса мичман.

Командующий не стал себя выказывать, хоть и видел явный непорядок. Больше того, он сам улыбнулся, словно травля мичмана вернула его на какое-то время в привычную корабельную обстановку. Сколько подобных побасенок слышал он, адмирал, за годы службы! Без них не обходились ни одна кают-компания, ни один матросский кубрик. Каждому новичку, пришедшему на флот, наперебой старались поведать, как мичман связисткам, и о вахтенном штурмане, который в Ленинграде, входя в Неву, принял за сигнальные фонари цветные огни трамвая на Васильевском острове; и о молодом политработнике, что пытался — конечно же, по совету корабельного остряка — прибить гвоздиками к артиллерийской башне, это к броняшке-то, объявление о комсомольском собрании; и уж, безусловно, добрую сотню вариаций все о том же тумане. Правда, на кораблях порой приходилось ограждать новичков от чрезмерно рискованных шуток и розыгрышей. Но мичман, видать по всему, болтает с девушками по-доброму, не обидит их. А веселое слово во время войны — ценно вдвойне.

Из Ленинграда, слышал он, большинство учреждений эвакуировали, а вот театр оперетты оставили. Чтобы суровые будни бойцов хоть немного скрасить и острым словом, и бодрой песней, и презрительной насмешкой над гитлеровцами. «Надо будет поговорить с работниками политуправления: хорошо бы создать концертные бригады и здесь, на Севере. На флоте служат сейчас и писатели, и композиторы, и артисты — вот пусть и занимаются своим делом, воевать помогают искусством. А непосредственно драться с противником и без них найдется кому».

С этими мыслями командующий медленно побрел обратно. К штабу уже подъезжали машины, водители, высадив начальство, тут же давали газ, чтобы скопление командирских автомобилей не привлекало чьего-либо взора.

«Все-таки нужно добиться от англичан сведений о конвое», — возвращался адмирал раздумьями к прежним тревогам. Он застегнул ворот кителя и уже быстрей зашагал к узкому входу в скалу. Заметив его, торопливо подтягивались часовые.