Горькие туманы Атлантики

11

Крейсерская эскадра медленно продвигалась к Сейдис-фиорду, где было назначено рандеву с кораблями эскорта. Этим кораблям после кратковременной стоянки и совещаний командиров предстояло присоединиться к транспортам; крейсерам же надлежало догнать конвой позже, у северной оконечности Исландии. В океане, в районе острова Ян-Майен, в охранение, согласно плану, вступали и тяжелые корабли дальнего оперативного прикрытия под флагом адмирала Тови, которые выходили или уже вышли из Скапа-Флоу.

Туман не позволял крейсерам следовать привычным, восемнадцатиузловым ходом. На некоторых из них, правда, были установлены радиолокаторы, но командиры не доверяли новинке, предпочитая обычные меры предосторожности, предусмотренные правилами судоходства. Это стоило нервов и времени.

На мостике «Лондона» все казалось мрачным и неуютным. Серая мгла вокруг как бы продолжалась в таких же серых рубках и башнях крейсера. Дождевики лоснились от влаги. С лиц уже долгие часы не сходила угрюмость: шторм утомляет физически, а туман угнетает.

Конечно, можно было укрыться в ходовой рубке, но стекла ухудшили бы и без того минимальную видимость. Да и обзор не тот… А в такую погоду невольно хочется видеть все, что доступно, слышать, угадывать, и потому на открытом мостике каждый чувствует себя хоть немного спокойнее.

В прошлом контр-адмирал Гамильтон не один год командовал крейсером. Он знал по опыту, что командир сейчас нервничал, его раздражало все, быть может, даже присутствие рядом начальника. И Гамильтон, попросив, чтобы ему докладывали сообщения с других кораблей, спустился в флагманскую каюту.

Снял дождевик и тужурку, с удовольствием облачился в мягкую пижамную куртку. Включил электрический камин и, пододвинув кресло, вытянул ноги к накалившимся докрасна спиралям, имитировавшим угли. Где-то внутри корабля — то близко, то в отдалении — низко гудели турбины, валы, электромоторы, время от времени всхрапывали насосы или стучали донки. Но эти шумы не отвлекали, не мешали, а скорей помогали думать. Вместе с едва ощутимым дрожанием палубы под ногами, с запахом краски, пара и смазочных масел они воспринимались привычно и незаметно, словно естественно входили в само существо старого моряка. Изменись внезапно режим работы двигателей, скорость крейсера или курс, он почувствовал бы это телом раньше, чем осознал бы.

Гамильтону, бывавшему редко на берегу, каюта казалась воплощением обжитого, почти домашнего уюта. И если б не тягостные думы, что не давали покоя, не позволяли хотя бы на короткое время отдаться отдыху и теплу… Как там, на транспортах? Они бредут в этом чертовом месиве в кабельтове один от другого, и две их колонны растянулись на несколько миль. Бредут осторожно, вслепую, на нервах, вблизи берегов и подводных рифов. Для практически нулевой видимости ход, правда, сносный: всего шесть узлов. Но при такой скорости трудно бороться с течениями и может снести на камни. Так и случилось с американцем «Ричардом Блэндом», об аварии которого час назад ему доложили. Сев на камни при выходе из фиорда, тот к тому же дал в эфир SOS — за подобную глупость военного командира отдали бы под суд или разжаловали бы. Однако удивляет, что на камни наскочил пока лишь один. Впрочем, утешаться этим рано: туман лежит и впереди, в Датском проливе. С какими потерями выберется конвой из него к чистой воде океана? А в Датском проливе, кроме тумана, минные поля, хоть и свои, плавающие льды… Есть от чего раскалываться голове. Он сам приказал строжайше соблюдать радиодисциплину и теперь тревожился, не имея донесений от транспортов.

«Надо бы написать матери», — вздохнул контр-адмирал. Он привык писать ей в Лондон еженедельно. Делиться огорчениями, раздумьями и тревогами. Несмотря на прожитые годы, а может быть, именно поэтому Гамильтон считал мать единственным другом. Он доверял ей больше, чем сослуживцам, чем сэру Паунду, и уж, конечно, больше, нежели Черчиллю. Впрочем, в этом смысле в британском флоте он вряд ли отличался оригинальностью: Черчилля не любили все моряки.

Организация флота Великобритании была громоздкой. Первым лордом адмиралтейства, то есть военно-морским министром, назначался по традиции штатский. Самим же адмиралтейством — Главным морским штабом руководил первый морской лорд, адмирал флота, по сути, главнокомандующий. Ему подчинялись командующие всеми флотами — Тихого океана, Индийского, Средиземноморского, флота метрополии. Все вместе эти флоты и отдельные соединения, базировавшиеся в колониальных странах, величались Гранд-флитом.

В прошлом Черчилль дважды был военно-морским министром, и моряки о тех временах вспоминали с грустью. Заботами флота интересовался мало, занимаясь больше политикой. И сейчас, будучи премьером, по-прежнему игнорировал нужды флота. Прежде всего в авиации.

Казалось бы, ясно, что авиация стала едва ли не самым грозным оружием не только на суше, но и на море. Она способна наносить удары по кораблям и подводным лодкам, по базам, береговой обороне, по тылам и коммуникациям. И в то же время защищать флот от самолетов противника. Но в британском флоте авиации не хватало, она была сосредоточена в военно-воздушных силах, которые с флотом взаимодействовали плохо и неохотно. Именно это позволило немецкой эскадре прорваться из Бреста, а японским торпедоносцам потопить линейный корабль «Принц оф Уэллс» и линейный крейсер «Рипалс», что ускорило падение Сингапура. Но разве после этого Черчилль сделал выводы? Изменил что-либо?

Вот и конвой отправился в путь без прикрытия с воздуха. А британские военно-воздушные силы в это время, вместо того чтобы сокрушать врага, совершают налеты на германские города, где убивают детей и женщин. Разве для этого создана авиация? Без нее, с одними кораблями, ныне невозможно господствовать на море, а без такого господства Англия потеряет имперские владения, превратится во второстепенную державу. Это ясно даже последнему лейтенанту, и только Уинстон не хочет понять положение дел.

Что ожидает конвой впереди? Указания первого морского лорда путаны и противоречивы. Главная задача кораблей прикрытия — благополучно провести транспорты. Благополучно — это значит, если хотя бы половина транспортов достигнет России. Половина — и Черчилль, и руководители адмиралтейства считают, что в этом случае посылка конвоя себя оправдает.

Крейсерской эскадре предписывалось находиться вблизи конвоя, однако вне видимости его, и сопровождать до Медвежьего, лишь в случае крайней необходимости — и к востоку от острова, но не восточнее двадцать пятого меридиана. Считалось, что в этом районе ответственность за безопасность конвоя от атак надводных кораблей несут английские и советские подводные лодки. Но разве лодкам такая задача под силу?

Адмиралтейство не исключало возможности после Медвежьего рассеять конвой, чтобы суда продолжали плавание поодиночке. Такое решение, по мнению Гамильтона, было бы смерти подобно. Транспорты вооружены лишь легкими пушками и автоматами. Когда они вместе, это все-таки огневая мощь, позволяющая если и не сражаться с надводными кораблями, то хотя бы отбиваться от самолетов и лодок. А в одиночестве транспорт почти беззащитен, его судьба зависит, по сути, от везения и стечения обстоятельств.

Была и еще одна сторона вопроса, которая не давала покоя контр-адмиралу. В Норвегии находились крупные германские корабли во главе с линкором «Тирпиц». Это был вражеский меч, постоянно занесенный над Северной Атлантикой. Рано или поздно с «Тирпицем» надо было кончать, и конвой мог послужить соблазнительной приманкой для немцев: имелись основания предполагать, что германские корабли выйдут на перехват конвоя. Разве можно упустить такой шанс?

Картины возможной битвы отчетливо виделись Гамильтону. Его крейсеры могли бы ввязаться в бой и затем, отходя, навести врага на линкоры и авианосец адмирала Тови, которые и решили бы исход сражения. Иными словами, сыграть роль авангарда адмирала Битти в Ютландском бою. Кстати, с этой целью и транспорты могли б изменить на какое-то время курс. А если бы немцы не попались на удочку, что тоже вполне вероятно, он, Гамильтон, бросил бы в торпедную атаку миноносцы. А на обратном пути германской эскадры попытали бы счастья союзные подводные лодки. Пусть «Тирпиц» даже уцелел бы, он наверняка потом отсиживался бы в базе: после потери «Бисмарка» Гитлер дорожил новейшими кораблями и выпускал их в море весьма неохотно. Таким образом, любой исход встречи с немцами в океане принес бы определенный успех.

Указания адмиралтейства на сей счет изобиловали предостережениями, оговорками, запретами, и Гамильтон не имел ясного представления, что же ему дозволено в случае встречи с «Тирпицем». Он знал, что планы адмирала Тови тоже отвергнуты. Все это мотивировалось главной задачей — проводкой конвоя. Но как можно выполнить операцию, избегая боя? Видимо, адмиралтейство попросту боялось потерь своих боевых кораблей. Что ж, потопление «Бисмарка» тоже обошлось англичанам недешево, но цель оправдала себя. А тот, кто боится потерь, не способен выиграть битву.

Многое не нравилось Гамильтону. Он считал, что британский флот мог бы действовать поактивнее — и в Тихом океане, и в Индийском, и здесь, в Атлантике. И если б еще усилить морскую авиацию… Он искренне полагал, что флот союзных держав намного сильнее германского. Немцы успели к началу войны построить линкоры, большое количество подводных лодок, но не успели все-таки главного: подготовить опытные кадры. Нет у них ни выдающихся флотоводцев, ни асов-подводников, как в первую мировую войну. Правда, есть авиация — грозная и могущественная. Она делает флот Германии гораздо сильнее. И жаль, что Черчилль не может этого уяснить.

Гамильтон не был честолюбивым. Когда ему присвоили звание контр-адмирала, он не пришел в восторг, поскольку к тому времени не занимал адмиральской должности. Когда же позже его назначили на такую должность, это принесло ему не только радость, но и множество разочарований. Он прошел долгий путь от младшего офицера до командира крейсера, привык подчиняться, беспрекословно выполняя указания свыше, веря, что там, наверху, люди, принимающие решения, мудрее и опытнее его. Став адмиралом, он, естественно, чаще стал общаться и с чинами адмиралтейства и вдруг убедился, что служат там такие же офицеры, как всюду, не лучшие и не худшие. Но зато они более тесно связаны и с правительством, и с политикой, вынуждены учитывать не только объективную необходимость, но и настроения кабинета министров, премьера, и потому их решения, в которые он, Гамильтон, до этого верил безоговорочно, подчас расплывчаты, нерешительны, завуалированы, хоть и облачены в категорическую форму приказов. Прикоснувшись к вопросам большой войны, оперативным, а не тактическим, он обнаружил, что людям, вершащим судьбы флота, так же свойственно порой ошибаться, как и всем прочим. Что-то померкло в нем — быть может, бездумная гордость принадлежности к британскому флоту, которой жил он в течение долгих лет.

Организация операции по проводке конвоя лишь усиливала нерадостные впечатления. Что их ждет впереди? Как поступить, если немцы предпримут решительные действия? Вопросы, вопросы… А операция уже началась, конвой уже в море.

Все чаще случались минуты, когда он, адмирал, завидовал не только командиру крейсера, но и рядовым офицерам. У них, конечно, тоже полно забот, но те заботы не вызывают сомнений и горестных мыслей — они конкретны и целенаправленны. От них, тех забот, можно и оторваться на час-другой и легко и свободно подышать сырым, солоноватым воздухом океана, наглядеться на море, которое Гамильтон любил по-прежнему, быть может, уже не только по зову сердца, но и по привычке. Да просто по-человечески порадоваться первым появившимся чайкам после долгого перехода… С тех пор как он стал адмиралом, в нем ни разу не возникло знакомое чувство приподнятости, окрыленности, рожденное простором и стремительным движением корабля. Высокая должность, отягченная множеством самых разнообразных обязанностей, как бы лишила его простых и радостных ощущений, доступных моряку, любящему свою профессию.

Больше всего его тяготила полная зависимость от адмиралтейства. Люди, находящиеся от Гамильтона за тысячи миль, направляли ход его мыслей, подсказывали решения и требовали их исполнения. А ведь ему самому обстановка на месте чаще всего была гораздо ясней и понятней… «Ей-богу, стоит пожалеть, что сейчас не эпоха парусного флота, — ухмыльнулся Гамильтон, отодвигая ноги от раскалившегося камина. — Ни радио, ни какой другой связи… Адмирал в автономном плавании полновластно командовал соединением, сам принимал решения, сам воплощал их в жизнь, погибая или достигая победы… Молодой Нельсон мог позволить себе в разгар сражения поднести подзорную трубу к черной повязке, закрывавшей глаз, потерянный в прежних битвах, и заявить, что не видит сигнала к отступлению на рее флагманского корабля. И выиграть затем бой… А тут засыплют шифрограммами, и еще до первого залпа запутаешься в них, как в лабиринте. Правда, в то время не было самолетов, подводных лодок, и агентурные сведения прибывали нередко через много недель, когда уже не имели значения. Что ж, в нынешний век необходимо координировать действия и флотов, и соединений, и роль адмиралтейства как главного штаба в этом неоценима. Но почему штабные чины в Лондоне так неохотно прислушиваются к мнению тех, кто находится в море?»

«Надо бы написать матери…» — снова подумал контр-адмирал. Однако не пошевелился: в глубине души чувствовал, что раздражен, что потребность высказаться, поделиться раздумьями граничит с тоской и потому письмо может получиться безрадостным и унылым. Зачем огорчать преждевременно мать, доставлять ей лишние волнения? И так, наверное, думает о нем беспрестанно, шепчет на ночь горячечные молитвы… Мать — умница, не хуже штабных чинов понимает, что к чему, но сердце все-таки у нее материнское, женское.

По-прежнему привычно гудели корабельные механизмы. Гамильтона не тревожили докладами, и это означало, что донесений от транспортов нет. Слегка покачивало — убаюкивало, клонило в сон. Вспомнился вчерашний обед на крейсере «Уичита». Присутствовали только старшие офицеры, и обед превратился, по сути, в совещание командиров. Те, кто участвовал раньше в проводке конвоев, делились приобретенным опытом. Он, Гамильтон, ознакомил офицеров с планами адмиралтейства… Американцы были полны оптимизма. Обычная самоуверенность? Или подвох? Впервые английским адмиралам были подчинены крупные американские силы: линкор, авианосец, несколько крейсеров, миноносцы. Не затаили ли офицеры союзного флота в душе обиду? Не думают ли про себя втихомолку: каковы-то вы окажетесь, британские флотоводцы, в бою? Если б он знал…

Кстати, в Сейдис-фиорде надо будет встретиться с командирами крейсеров на борту «Лондона». Уточнить сигналы для маневрирования и заявить откровенно, что возможна встреча с линейными силами немцев… Командер Брум, помнится, жаловался, что в состав непосредственного эскорта включены самые разнородные корабли, даже французский миноносец. А он, Брум, до сих пор не имел возможности встретиться с командирами этих кораблей. Надо ему предоставить такую возможность на борту «Лондона» — иного случая не предвидится… Интересно, есть ли сообщения от английского военно-морского представителя в Мурманске? Вышел ли встречный конвой из русских портов? Не пришлось бы его дожидаться у Ян-Майена: запас топлива на миноносцах ограничен, и их понадобилось бы либо заправлять с танкера, что небезопасно и сложно в море, либо возвращать раньше времени в базу.

Снова наплывало множество адмиральских забот. Когда они кончатся? С концом операции? После войны? А может быть, позже — с отставкой? Но и до конца войны и тем более до отставки — надо еще дожить…

Гамильтон вздохнул и, поднявшись наконец из кресла, позвонил стюарду, чтобы тот приготовил кофе.