Гость из будущего. Том 2

Глава 15

Дорога от киностудии до моего дома занимала максимум две минуты, и всё это время не покидало стойкое ощущение, что кто-то настойчиво буравит взглядом мою спину. Переходя дорогу и сворачивая за угол, я несколько раз резко оглянулся, но никого не заметил. И тут на ум моментально пришёл вор Горбатый, который по идее должен был выиграть большие деньги, сделав ставку на победителя в футбольном Кубке Европы. А значит, рано или поздно, кто-то от подпольного букмекера наверняка захочет со мной посчитаться. Ещё местные бандиты, затаив на меня обиду, тоже могли разработать план мести. Другими словами, я сам того не желая, знатно наследил.

«Опасно становится жить, — ухмыльнулся я про себя. — На киностудии кто-то точит зуб, да и здесь за стенами советской фабрики грёз появились недруги. И этим недругам сунуть заточку в бок, всё равно что отнять мелочь у ребёнка». Поэтому я ещё раз окинул взглядом улицу и хоть в эти минуты, в девять часов вечера, людей было более чем предостаточно, всё равно осторожно шагнул в арочный проход, который вёл во двор дома. Однако в арке чувство опасности постепенно испарилось.

До своей коммунальной квартиры я на удивление добрался без происшествий. Зато дома меня ждал сюрприз. Вообще надо сказать, что в последнюю неделю моя коммуналка как-то незаметно превратилась в филиал «Ленфильма». Сосед напротив, Юрий Иванович, работал на моей картине художником и декоратором, и в этом ему помогала его жена тоже неплохая художница. Другие мои соседи: Галина Васильевна работала костюмером, а её дочь Анютка — заведовала киношной хлопушкой. И хоть в кино она пока ничего не соображала, то тут, то там, слышалось: «Ах, Годар, ах, Антониони, ах, французская новая волна». Добавьте сюда мою Нонну и её подруг, сестёр Вертинских, которые гостили здесь ежедневно, то разница между съёмочной площадкой стиралась напрочь.

А сегодня, как только я преступил порог коммуналки, из кухни послышался хрипловатый баритон Владимира Высоцкого, который пел о Большом Каретном переулке:

Где твои семнадцать лет?

На Большом Каретном! — дружно подпевали мужские и женские голоса, которые принадлежали другим гостям.

Где твои семнадцать бед?

На Большом Каретном! — опят пел хор голосов.

— Хорошая песня, и самое главное, что простая, над каждой второй строкой можно не задумываться, — сказал я, войдя в помещение общей кухни, где за длинным столом кроме Нонны и моих соседей сидели: сёстры Вертинские, Крамаров, Видов, Стеблов, Пороховщиков, Прыгунов, Высоцкий и актриса Ирина Губанова. — По какому поводу праздник песни и вина?

На столе, который предстал моему взору, кроме нехитрой закуски, к сожалению, в магазинах другой и не было, стояли три бутылки сухого вина. «Ну, хоть не пиво с водкой, и на том спасибо», — подумал я.

— Отдых после честного трудового дня, — ответил сосед Юрий Иваныч. — Целый день кабинет оперативников переделывали под квартиру фарцовщиков и спекулянтов. Здорово, что ты заранее придумал сделать окно с балконной дверью. Вышло правдоподобно, по-домашнему.

— Ладно, повод принимается, — улыбнулся я, вспомнив, как из-за этой балконной двери наорал на бригаду рабочих.

— Мы тут тебе, Феллини, сказать хотели, — промямлил Савелий Крамаров, стрельнув одним глазом на Высоцкого, — ты на Володю не сердись, он завтра всё отыграет как по нотам.

— Вспылил парень, с кем не бывает? — заступился за товарища Лев Прыгунов.

— Я, дорогие мои артисты, не имею такой привычки, сердиться, — сказал я, усаживаясь рядом с Нонной. — Поэтому, Владимир Семёнович, делаю предпоследнее китайское предупреждение. Завтра съёмка, а мой ассистент буквально сбился с ног. Ведь дошло до смешного! Телефон для него стал как икона, телефонная книга — триптих, стала телефонистка мадонной, расстоянье на миг сократив. Да, я сам ночей не спал, — соврал я.

— Я просто не привык, чтобы меня режиссёры на съёмочной площадке били, — пророкотал будущий кумир миллионов.

— В нашей многострадальной стране исстари так повелось: если режиссёр бьёт, значит, любит, — захохотал я, накладывая себе отварной картошечки и кильки в томатном соусе. — За что пьём? — спросил я, налив в гранёный стакан из трёхлитровой банки «Берёзовый сок», который в советском союзе делали из воды, лимонной кислоты и сахара.

— А давайте выпьем за театр! — предложила Настя Вертинская, чем вызвала взрыв одобрения у гостей и хозяев коммуналки.

— Нет уж, — заворчал я, — давайте выпьем за кино. Театр — это хорошо, это древнейший вид искусства. В театре многие актёры оттачивают своё мастерство, и иногда своей игрой выходят на уровень гениальности. Но если этого актёра не запечатлеть на плёнку, то от его гениальности в истории человечества ничего не останется.

— А от нашего кино, хоть что-то останется в истории человечества? — неожиданно поинтересовался Шура Пороховщиков.

— Кое-что обязательно, — улыбнулся я. — Особенно песни. И, кстати говоря, в 13-ом эпизоде у нашего Володи Высоцкого будет другая вещица.

— Интересно, какая же? — с вызовом спросил Высоцкий. — Кто автор?

— Пока неважно кто автор. Дайте-ка мне родную шестиструночку! — попросил я свою гитару, которая в данный момент лежала на подоконнике рядом с уснувшим котом Чарли Василичем. — Сейчас я вам изображу намёк на тему.

Народ на кухне, узнав, что я буду музицировать, сразу как-то оживился и загудел. Сначала Анюта забрала себе на колени кота, а затем мой сосед Юрий Иваныч дотянулся и до гитары. Нонна отсела чуть-чуть назад, чтобы было куда протянуть гитарный гриф. А Владимир Семёнович посмотрел на меня так ревниво, что мне даже стало как-то не по себе. И я моментально представил, как бы он удивился, если бы узнал, что сейчас прозвучит его же собственная песня, правда пока ещё не написанная, ждущая момента своего рождения. «Так чего тянуть? — подумал я. — Лично мне ждать некогда. Мне сейчас требуется такое кино, чтобы народ валом повалил в кинотеатры, чтобы мальчишки без билетов лезли напролом, словно на экраны вышел запрещённый иностранный детектив».

— Пока названия у песни нет, есть только первые шесть строк, — буркнул я, проведя по струнам. — Музыка является стилизацией под русский народный и цыганский хороводный романс.

— Может, всё-таки оставим мою вещицу? — несмело попросил Высоцкий.

— Не спорь с режиссёром! Ха-ха, — остудил его Савелий Крамаров. — Давай, жги, Феллини.

Я подмигнул Нонне, которая, кстати, прожигала меня своими огромными серыми глазами и, резко ударив по струнам, зарычал:

Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю

Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю.

Что — то воздуху мне мало, ветер пью, туман глотаю,

Чую с гибельным восторгом пропадаю, пропадаю, — на этих словах я краем глаза заметил, как все присутствующие буквально вжались в свои табуретки и стулья, и у каждого в глазах промелькнула горечь от своего тяжёлого детства.

Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее,

Вы тугую не слушайте плеть!

Но что-то кони мне попались привередливые,

И дожить не успел, мне допеть, не успеть.

Я ещё раз жахнул по всем струнам и резко замолк. Почти минуту полная тишина стояла на нашей коммунальной кухне. Только чёрно-белый кот Чарли Василич, ничего не понимая, крутил своей смешной мордочкой.

— Дааа, — пророкотал Высоцкий, — сильная вещь. Я так никогда не напишу.

— Никогда не говори никогда, — хохотнул я. — И вот тебе, Владимир Семёнович, режиссёрское задание: к 22-ому июля, когда будем снимать эпизод на хате у воров, напиши ещё два куплета песни. Если сочинишь эти куплеты, то песня твоя, — улыбнулся я и про себя добавил, что мне чужой славы не надо.

На следующий день, во вторник 14-го июля к 10 часам утра, на съёмочной площадке в кинопавильоне №2 для съёмки пятого эпизода было готово практически всё. Всё, кроме совести моего ненаглядного ассистента режиссёра Геннадия Петрова. От созерцания двух девушек, которые должны были отрываться в танце в обществе трёх фарцовщиков под звук рок-н-рольной песни Элвиса Пресли «Джони Би Гуд», мои кулаки непроизвольно сжались. Причём к самим милым барышням, внешность которых вполне соответствовала данной роли, я никаких претензий не имел, а вот надрать уши своему другу Генке мне не терпелось прямо при всей съёмочной бригаде.

— Милые девушки, — сказал я, дважды хлопнув в ладоши. — Я верю, что вы умеете танцевать твист.

— Мы ещё польку-бабочку можем, — заявила одна из девиц, у которой была шикарная грудь третьего размера.

Кстати, грудь второй подружки тоже была не менее хороша. Наверное, поэтому Генка-прохиндей клюнул на них и отключил мозг именно в тот момент, когда наоборот мозги требовалось врубить на полную катушку.

— И в польку-бабочку я тоже верю, — я медленно встал со своего режиссёрского стула и вошёл под свет осветительных приборов. — Вы поймите, что человеку, который после трудного рабочего дня пришёл в кинозал, хочется увидеть взрыв эмоций. Посмотреть что-нибудь не бытовое, яркое. В данных предлагаемых обстоятельствах вы — стиляги, которые живут и веселятся на разрыв аорты. Мне нужен самый настоящий дикий танец, танец-протест против существующей социальной системы.

— Антисоветчина нужна, чего не понятно-то? Ха-ха, — хохотнул Савелий Крамаров. — Вот так надо плясать! — гаркнул он и ловко стал выбрасывать попеременно ноги перед собой. — Оп! Оп! Оп! Хааа!

— Это хорошо, это годится. Далее, Владимир Семёнович, — я посмотрел на Высоцкого, который тоже двигался без должного энтузиазма, — тебе начесали кок, словно Элвису Пресли, а танцуешь ты так, как Иосиф Кобзон на фестивале похоронной симфонической музыки.

— Покажи как надо, — буркнул он, — я не возражаю.

— Показываю первый и последний раз! — крикнул я и, забрав гитару у будущего кумира миллионов, встал, широко расставив ноги в стороны, как Элвис Пресли перед ликующей толпой. — Включай музон! — скомандовал я кому-то из съёмочной бригады.

«Ну, правильно в СССР же не показывали кадры с концертов американского короля рок-н-ролла», — усмехнулся я и, когда заиграла музыка, стал очень смешно, покачивая бёдрами, переступать ногами, словно у меня случился кратковременный паралич обеих конечностей. Сразу же на ум пришёл оскароносный «Форрест Гамп», когда больной мальчик танцует под гитару будущей мировой звезды.

— Гоу-гоу! Гоу, Джани, гоу! Гоу! Гоу, Джани, гоу! — заорал я в предполагаемый микрофон, дергаясь как под электрическим током. — Гоу! Джани би. Гуд! Всё. Отрубай! — махнул я, моментально взмокнув, так как это только бездельникам кажется, что танцевать легко и просто.

— А мне как двигаться в танце? — спросил Лев Прыгунов, у которого и без запрещённого рок-н-ролла было антисоветское лицо.

— Импровизируй, ты же актёр, а не банщик, — хмыкнул я и рявкнул, — репетируем ещё раз!

После чего я быстро уселся на своё место главного режиссёра и скомандовал, чтобы включили музыку. «Владимир Высоцкий, пародирующей Элвиса Пресли — такого ещё в советском кино не было, — улыбнулся я про себя. — Это будет по-настоящему новое слово в кинематографе и в искусстве, которое останется на десятилетия».

Однако когда загремел заводными аккордами под сводами кинопавильона «Джони Би Гуд», хорошее настроение тут же улетучилось. Ведь две девушки из массовки ещё сильнее зажались и, даже твист в их исполнении выглядел уныло и жалко. И на фоне лихо отжигающих актёров, которые уловили суть танцевального этюда, они смотрелись просто инородным телом.

— Остановите музыку, — прорычал я, понимая, что драгоценный съёмочный день может вылететь в трубу. — Объявляю 40-минутный перерыв.

— Тухло дело, девочек надо менять, — шепнул мне главный оператор Дмитрий Давыдович Месхиев. — Может сегодня хотя бы перебивки отснять?

— Сними панораму по хрустальной посуде и крутящиеся бобины магнитофона, но на сегодня съёмка не закончена, — я погрозил оператору пальцем. — Я сейчас поднимусь в кафе и найду первую попавшуюся актрису. На худой конец, переоденем нашу гримёршу Лидию Сергеевну, по крайней мере, это будет смешно: немного располневшая Мэрилин Монро танцует рок-н-ролл с советскими фарцовщиками.

— В чём дело? — зашипел на меня Генка Петров, когда я направился в кафе.

— Дело в том, что руки у тебя золотые, а вот голова…

— Причёска что ли сбилась? — заволновался мой армейский друг.

— Причёска что надо, мозгов под ней нет! — шикнул я. — Ты разве не видел, что девочки не тянут? Сейчас заплатишь им за съёмочный день, извинишься и проводишь их до проходной.

— И не подумаю, что они обо мне тогда подумают? — уперся Петров.

— А если я тебе ухо сейчас откручу, что они подумают? Ты мне тут прекращай использование служебного положения в личных интересах. У тебя же подруга есть.

— Мы поссорились, — пробубнил он.

— Помирись. Тебе с этими красотками всё равно ничего не светит, — хмыкнул я. — Вон смотри.

Я кивнул в сторону съёмочной площадки, где Высоцкий, Прыгунов и Крамаров уже мило общались с двумя девушками из массовки, которых по дурости привёл сюда Генка Петров.

— Подсказать с кем они сегодня пойдут в ресторан? — улыбнулся я и подтолкнул Генку в спину, чтобы тот не был размазней и решал подобные вопросы самостоятельно, не отходя от кассы.

Затем, чтобы меня вновь не сбили с панталыку, вылетел за дверь съёмочного павильона. Отдавать без боя съёмочный день, к которому долго и упорно готовился, я был не намерен. Однако как назло, добежав до лестницы, которая вела на третий этаж, мне никто подходящий для роли на пути не попался. Точнее мимо меня проползли техники с какими-то проводами, которые были в данный момент без надобности. И вдруг на лестнице я заметил великолепную женскую фигуру: стройную и высокую. Только солнце светило несколько неудачно, не давая разглядеть лицо. «Хоть бы не крокодил», — подумал я и выкрикнул:

— Девушка, стойте так и не двигайтесь! А то я уже запыхался.

— Это вы мне? — повернулась ко мне брюнетка с короткой стрижкой и с большими миндалевидными глазами.

«Вот это удача! — пронеслось у меня в голове. — Это же Виктория Фёдорова, дочь репрессированной Зои Фёдоровой! Она ещё сыграет в фильме „До свиданья, мальчики“, который скоро начнёт снимать в Евпатории Михаил Калик. Затем будет короткометражка „Двое“, где Виктория снимется с Портосом всех времён и народов. А ещё актриса сыграет в красивой мелодраме „О любви“, где партнёрами Фёдоровой станут Олег Янковский и Валентин Гафт. Вот это повезло, так повезло».

— Привет, — выдохнул я, — какими судьбами в Ленинграде?

— Приехала на кинопробы. А мы разве знакомы? — удивилась актриса.

— Некогда знакомиться, времени в обрез, — я схватил ошарашенную девушку за руку и потащил к кинопавильону. — Сейчас быстро на грим, переодеваешься в зарубежные шмотки и танцуешь американский запрещённый танец рок-н-ролл. Съёмка всего на двадцать минут, может чуть больше.

— А если я не хочу? — спросила девушка, которая, не очень-то упираясь, семенила за мной.

— А зачем ты тогда пришла на фабрику грёз? — я остановился около большой железной двери. — Чтобы работать в кино? Пожалуйста, работай, дверь я открою сам, она тяжёлая.

— Первый раз вижу таких психов, — захихикала Виктория Фёдорова и вошла в кинопавильон.

Когда спустя час на площадке отгремел Элвис Пресли, главный оператор Дмитрий Месхиев показал мне большой палец и шепнул: «Ты где её нашёл?». «Не поверишь, в коридоре», — хохотнул я. Это означало, что дочь Зои Фёдоровой вписалась в актёрский ансамбль гениально. Мои фарцовщики устроили такой бедлам во время танца, что я просто наслаждался происходящим спектаклем. Виктория задорно визжала и скакала под музыку, прыгала с ногами на диване и пародировала Элвиса Пресли вместе с Высоцким. Кстати, Владимир Семёнович так натурально вжился в роль короля рок-н-ролла, что я в какой-то момент поймал себя на мысли, что артисты удивительно похожи.

— Ху, утомился, — выдохнул спекулянт и фарцовщик по кличке Кот, которого играл Лев Прыгунов, и, чмокнув не по сценарию Викторию Фёдорову, сказал ей, — Бэби, лукни пока новые траузеры, мне с чувакам надо перетереть.

— Фирма? — захихикала Виктория.

— Нет, совпаршив, ха-ха, конечно «Ливайс», бэби, — захохотал Кот и плюхнулся в кресло за маленький журнальный столик, на котором стояло четыре бутылки из-под кока-колы и четыре фужера с лимонадом, в который для цвета подмешали сироп, настоящей кока-колы для съёмки достать не удалось.

Фёдорова радостно захлопала в ладоши и, тоже не по сценарию чмокнув Прыгунова в щечку, выбежала из кадра. В этот момент Федя Косой присел на диван, а Паганини расположился в кресле, которое стояло по центру.

— Клёвая герла, — ухмыльнулся Высоцкий, игравший фарцовщика Паганини. — О чём, чуваки, базар? Вы же в курсе, что я работаю один.

— Ты, Паганини, чувак авторитетный, слов нет, — затараторил Федя Косой. — Брательник у тебя вор в законе. Его весь Питер знает. Но мы с Котом, предлагаем тебе хорошенько пораскинуть мозгами. Усекай, есть богатый заграничный купец, а товара подходящего нет.

— Купец или подстава ментовская? — прохрипел Высоцкий.

— Была бы ментовская подстава, то мы бы сейчас разговаривали в другом месте и на другие темы, — произнёс фарцовщик Кот. — Короче, на кону стоит большой куш.

— Сколько? — хмыкнул Паганини.

— Десять штук, — хохотнул Крамаров. — Федя Косой пустяками не занимается, спроси кого хошь.

— Десять штук «деревянных»? — заинтересовался Высоцкий.

— Ха-ха-ха! — загоготали дружно Лев Прыгунов и Савелий Крамаров.

— Десять банок «Березового сока» из магазина «Берёзка», ха-ха! — сквозь смех проговорил фарцовщик Кот. — И три матрёшки с балалайкой в придачу, ха-ха!

— Капуста? Зелень? Грины? — обомлел Паганини, а Федя Косой и Кот резко перестали хохотать. — Какой нужен товар вашему купцу?

— Да так, пустяки, — важно ответил Крамаров. — Его интересует европейская живопись 17-го века. Что-нибудь из голландских мастеров.

— Ха-ха-ха! — на этот раз загоготал Паганини. — Купите себе две губозакаточные машинки, а про эти заморские «манюшки» забудьте навсегда. 17-ый век у нас в СССР⁈ Очень смешно. Что-то засиделся я с вами, чуваки.

— Никогда не поверю, что обеднели наши цеховики? — недовольно проворчал фарцовщик Кот.

Высоцкий встал с кресла, взял в руки гитару, сделал пару шагов на выход, но вдруг, замерев на месте, произнёс:

— Хотя есть у меня один подходящий адресок. Какая моя доля со сделки, если всё у нас склеится как надо?

— Треть. Мы с Федором люди не жадные, — сказал Лев Прыгунов и, подмигнув Савелию Крамарову, добавил, — и три банки «Березового сока».

— Ха-ха-ха! — дружно загоготала вся компания.

— Камера стоп! Снято! — заорал я и, вскочив с режиссёрского стула, захлопал в ладоши. — Красавцы мои, горжусь! Изнанкой советской жизни удовлетворен. Двадцать минут перерыв и пишем дубль на крупных планах.

— А что со мной? — подбежала ко мне Виктория Фёдорова.

— Двадцать минут перерыв и пишем дубль на крупных планах, — повторил я свои же слова. — В ведомость тебя впишет мой ассистент, а деньги выплатит директор картины дядя Йося Шурухт.

— А что с нами? — насели на меня двое стиляг фарцовщиков Высоцкий и Крамаров.

— Я сейчас охрипну! Двадцать минут перерыв и пишем дубль на крупных планах, — рыкнул я.

— Подожди-подожди, — затараторил Сава. — Ты нам билеты купил на вечер сего дня до Юрмалы. Это нечестно, мы хотим сходить в ресторан.

— Отдохнуть от трудов праведных, — добавил Владимир Семёнович, — отметить съёмочный день.

— Сходите в вагон-ресторан, и чтоб ноги вашей в Ленинграде не было, приеду в гостиницу, проверю! — я перешёл на крик. — Мне уже с «Мосфильма» две телеграммы прилетело. Где звезда советской кинокомедии, Крамаров? Где будущий кумир советской бардовской песни, Высоцкий?

— Уже и спросить нельзя? — обиделся Савелий Крамаров. — Нервный ты, Феллини, какой-то стал.

— Потому что с вами не нервы нужны, а канаты, — отмахнулся я и потопал в кафе, но далеко мне не дал уйти ассистент Генка Петров.

— В гримёрке девчонка из массовки плачет, — забубнил он, — ну, которую ты зарубил. Надо что-то с ней решать.

— Хосподи! Двадцать минут перерыв и пишем дубль на крупных планах, — я топнул ногой.

— Какие планы? Когда ты её того, — усмехнулся Геннадий.

— Ах, да, — улыбнулся я. — Скажи девушке, чтоб завтра пришла. У нас на завтра съёмка эпизода, где Казанцев в парке встречается со своей сестрой. Там есть небольшая роль.

— Феллини! — заорал дядя Йося, появившись на другой стороне съёмочного павильона. — Пожди!

— Нет меня! — выкрикнул я и бросился бежать.