Гость из будущего. Том 2

Глава 9

— Феллини, друг! Дай я тебя обниму! — закричал Эдуард Хиль, как только наша компания актёров и актрис вошла в фойе ресторана «Нева».

— Здравствуй, Эдик, — пробурчал я и подумал: «Развод на запись новых песен начался. Ну, дядя Йося, всё просчитал, прохиндей от искусства. Вот не сойти мне с этого места, сейчас Эдуард полезет с комплиментами к Нонне, а потом вдруг поинтересуется — когда мы будем писать новый миньон?».

— Нонночка, выглядишь великолепно! — выкрикнул певец и поцеловал руку немного раскрасневшейся девушке.

— Спасибо, Эдик, — смутилась актриса.

Но тут в фойе ресторана вошёл Савелий Крамаров, который спорил о чём-то с Владимиром Высоцким и Львом Прыгуновым. И Эдуард Хиль, сделав большие глаза, гаркнул:

— Федя! Косой! Дай я тебя обниму! Я сейчас из Минска с гастролей приехал, дал двенадцать концертов за три дня, так народ в зале пищал, но требовал «нашу пионерлагерную»! Оказывается, весь Минск нашу короткометражку смотрит.

— Москва тоже смотрит, — проворчал Крамаров. — На улицу выйти нельзя. Понимаешь, Эдуард, жизни ведь никакой не стало.

— У нас на Таганку тоже билеты не достать, — ревниво буркнул Высоцкий.

— Да-да, — закивал головой Хиль, — Таганка, все ночи полные огня. Сава, — певец схватил за руку Савелия Крамарова, — хоть ты скажи этому узурпатору, — кивнул он в мою сторону, — что пора писать новую пластинку. Народ ждёт новых песен, которые строить и жить помогают.

— А я с этим узурпатором больше не разговариваю, — заворчал Крамаров. — Сейчас в спортзале договорились побоксировать вполсилы. А он как даст без предупреждения в бок. Я теперь вообще сниматься не буду.

— Я и ударил вполсилы, — виновато буркнул я. — Просто после Пороховщикова чуть-чуть не рассчитал. И вообще, хватит ныть. Рёбра целы, остальное до съёмок заживёт.

— Молодцы, что договорились! — к нам спустился из зала довольный собой дядя Йося Шурухт. — Сегодня у нас 4-е июля, значит 8-го добро пожаловать в «Дом радио», я уже договорился. Так же сделаем четыре песни: «Вода-вода» и ещё что-нибудь.

— Аха, «Вода-вода», — прорычал я, загибая пальцы, — «Земля в иллюминаторе», «Небо в клеточку, друзья в полосочку» и мани, мани, мани, маст би фани ин зэ рич мэнз уёрлд!

— А мани — это у нас что? — почесал затылок дядя Йося.

— Мани — это свободно конвертируемая валюта, — рыкнул я и, взяв под руку Нонну, пошёл в зал ресторана, где уже были накрыты столы.

Конечно, спустя примерно два часа, пока шёл весёлый банкет, я поддался настырным уговорам дяди Йоси. Да, денег от фирмы «Мелодия» в своём кармане я пока не ощущал. Но сотрудничество с этим монополистом советского музыкального рынка, давала мне несколько неоспоримых бонусов. Во-первых, как поэт-песенник я получал официальный признанный цензурой статус. Во-вторых, в новый миньон можно было вставить две песни из своих же «Тайн следствия». Чем это не реклама детективу? И в-третьих, Нонна уже настроилась на бурную гастрольную деятельность, поэтому репертуар популярных песен следовало постепенно расширять.

— Итак, какие песни попадут на пластинку? — спросил дядя Йося Шурухт, вытащив записную книжку.

В этот момент наш длинный стол, который стоял в отдельной нише, опустел, так как актёры решили немного потанцевать.

— Хиль споёт «Вода, вода, кругом вода», — кивнул я. — Затем запишем «Позови меня с собой».

— Нонночка споёт? — хмыкнул Шурухт.

— Нет, Алла Пугачёва, — буркнул я и, увидев вытянутое лицо дядя Йоси, добавил, — шутка. Петь будет Маша Распутина.

— Юмор у тебя, Феллини, стал ещё ниже ватерлинии, — заворчал он. — Ты ещё придумай какого-нибудь несуществующего Андрея Разина и…

— И Веру Брежневу, — помог я раскрыться богатой фантазии своего дальнего родственника.

Однако услышав фамилию члена ЦК, дядя Йося мгновенно переменился в лице и, двинув локтем меня по руке, тихо прошипел:

— Запомни, Феллини, в нашей стране хорошо шутит тот, кто не шутить про ЦК КПСС. Поехали дальше. Какая будет третья песня?

— Песня гонщиков. Я думаю, что Нонна и Эдик Хиль споют её дуэтом. Но сделаем композицию не в бардовской манере, как исполняет Леонид Фёдорович Быков, а в танцевальном стиле диско. Туц, тац, туц, тац, туц, тац. В общем, молодёжи понравится.

— Диско-диско, — криво усмехнулся дядя Йося Шурухт, — и чего только люди не придумают. А стиль копья или ядра есть? Или метательной гранаты? Ха-ха. Ладно, пусть будет диско. Какая у нас четвёртая вещь?

— Пока не знаю, — пожал я плечами, встав из-за стола, потому что музыканты в ресторане заиграли медленную композицию, и оставлять в такой момент Нонну одну на танцполе мне не позволила вполне естественная ревность.

«Что же мне придумать ещё? — медленно соображал я, пока пробирался к танцующим парочкам. — Была идея запустить в массы „Черного кота“, но буквально на днях эту задорную песенку я услышал на магнитофоне у наших киношных звукорежиссёров. Михаил Танич и Юрий Саульский меня, гостя из будущего, уже опередили. Можно сказать — увели чёрного кота из-под самого носа».

— Девушка не танцует, — рыкнул я, когда какой-то подвыпивший гражданин схватил крайне недовольную Нонну за руку.

— А ты кто такой? — проревел детина, который фигурой чем-то смахивал на медведя.

И мне по толстой глумливой харе, которая крепилась к телу практически без шеи, тут же захотелось от души врезать. А потом в воспитательных целях добавить по печени и по сопатке.

— Я — твоя героически сломанная челюсть от несчастного случая на танцах, — буркнул я и, толкнув плечом в плечо детину, увёл Нонну в самый центр танцпола.

— Я так испугалась. Наши вон там, не видят, я шла к столу, а этот как схватит, — прошептала девушка, пока музыканты на эстраде играли что-то смутно знакомое из западной музыки.

— Ничего не бойся, я с тобой, — улыбнулся я. — В следующий раз кричи: «спасите, пожар». Тогда бы ты этого кабана своим меццо-сопрано вмиг довела бы до «медвежьей болезни».

Я приобнял в танце актрису, а у самого в голове крутилась только одна мысль: «Какой советский музыкальный хит явить миру? Конечно, люди этих 60-х годов мало чем отличаются от своих потомков, но кое в чём разница всё же была. Сейчас практически у всех на лицах читалась вера в светлое будущее. Мы — первые в космосе. Партия и правительство в кои-то веки затеяло масштабное гражданское строительство. Люди постепенно стали перебираться из подвалов и бараков в собственные малогабаритные квартирки. Значит завтра, будет лучше, чем вчера! А когда народ в большинстве своём видит, что быт налаживается, то появляется огромное желание жить, творить, рожать детей, писать стихи, петь самодеятельные бардовские песни. Тут всякие дебильные „муси-пуси милый мой“ не пройдут».

— Ты меня не слушаешь? — спросила Нонна.

— Извини, задумался. Не знаю, какую песню подобрать для второй нашей пластинки.

— В смысле подобрать? — опешила девушка. — А у тебя их много?

— Много, только в голову лезет всякая чушь. Ты смотри? — удивлённо пролепетал я.

Потому что в этот момент музыканты сделали небольшую паузу и Савелий Крамаров, который танцевал с Настей Вертинской, снял чёрные очки и пошёл в сторону нашего стола. И вдруг к нему выстроилась целая очередь поклонников. Кто-то просто хотел его похлопать по плечу, кто-то просил автограф, а одна настырная дама прижала Саву к своей объёмной груди и оставила на щеке огромный след от красной губной помады.

— У нас на Таганке некоторые поклонницы тоже бывают слишком импульсивны, — недовольно проворчал Владимир Высоцкий, который сейчас потанцевал с Ириной Губановой и также шёл к столу. — Кстати, Феллини, будете в Москве, могу сделать вам контрамарочку.

— Спасибо, Владимир Семёнович, — улыбнулся я, — я с Нонночкой обязательно приду, когда вы поставите Гамлета. Гул затих. Я вышел на подмостки. Прислонясь к дверному косяку, я ловлю в далеком отголоске, что случится на моем веку. Спросите товарища Любимова: «А не взяться ли нам за Вильяма нашего Шекспира?».

— Кстати, Гамлета с гитарой ещё никто не играл, — захихикала Нонна и прочитала ещё одно четверостишие из стихотворения Бориса Пастернака:

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

— А это мысль, — засмеялся Высоцкий. — Давайте за это выпьем.

— Но в пределах разумного, — буркнула Губанова, которая рассталась с актёром Гурзо как раз из-за пристрастия к «зелёному змию».

— Между прочим, Крамаров совсем не пьёт, и вот результат, — кивнул я в сторону актёра, на котором опять повисла какая-то посторонняя женщина.

Во вторник 7-го июля по просьбе Леонида Быкова я пришёл на киностудию к 9-и часам утра. Леонид Фёдорович попросил, чтобы я свежим незамыленным взглядом посмотрел на съёмку эпизода, где Зайчик и Наташа разговаривают по телефону. Точнее немного пьяненький Зайчик говорит в трубку телефон-автомата, а Наташа отвечает ему, сидя рядом на скамейке. «Сама ситуация вроде комичная, — сказал Быков, — но нет какой-то легкости, как-то не смешно. А надо чтобы зритель хохотал, как на твоей короткометражке».

«Хохотал, хохотал, — думал я, рассматривая декорацию трёхэтажного дома, которую возвели в кинопавильоне. — Чтобы народ хохотал, диалоги должны быть острые как бритва, без постороннего словесного мусора». И пока главный оператор Сергей Василич руководил осветителями, а гримёры укладывали последние мазки тонального крема на лица Леонида Быкова и Нонны Новосядловой, я полистал сценарий. Диалог главных героев был в целом неплох, если сравнивать с тем материалом, который будут писать сценаристы сериалов в следующем веке, но до уровня Гайдая текст явно не дотягивал. Воду из него требовалось выжать, а комичного абсурда добавить.

— Что, переписал текст? — спросил через десять минут Леонид Быков.

— Переписал, — кивнул я. — Вы тут в оригинале три раза спрашиваете, хорошо ли вас слышит Наташа, а это стопроцентный брак. А у Наташи вообще все фразы унылые как у воблы вяленной.

— Молодец, — хитро улыбнулся Быков, — не зря я тебя позвал. Нонночка, держи новый текст.

Тут в павильон впорхнула Нонна в белых брючках и бежевом свитере и, взяв мои бумаги, защебетала:

— Совсем другое дело. А то в старом сценарии я была какая-то размазня. Кто молодец, что посоветовал позвать Феллини?

— Так вы сговорились? — догадался я, видя хитрые и довольные лица актёров. — Ладно, репетируйте, схожу в кафе. Василич, без меня не начинайте!

— Топай-топай, стажёр-практикант, — хохотнул главный оператор Сергей Иванов и опять стал командовать осветителями, так как по сценарию на улице была ночь, и на актёров требовалось направить точечные источники света, что довольно непросто.

А в кафе же, как всегда решались творческие вопросы глобального значения. То тут, то там обсуждались новые сплетни, и всё чаще разговор шёл о надвигающемся Первом всесоюзном кинофестивале. Кстати, до этого первого фестиваля съезд лучших работников кино проходил уже трижды: в Москве, в Киеве и в Минске, но на регулярной основе его решено было устраивать только сейчас.

— Феллини, кто получит главный приз: «Живые мёртвые», «Тишина» или наш ленфильмовский «Гамлет»? — окрикнул меня Женя Татарский, который пил кофе с Алексеем Германом и двумя неизвестными мне юными актрисами.

— Все фильмы достойны, — ответил я обтекаемо, чтобы меня не втянули в напрасный и бесполезный спор. — Но лично для меня показатель силы кинопроизведения в том, если оно будет востребовано и актуально спустя десятилетия.

— «Гамлет» вечен, — прорычал Герман. — А Григорий Козинцев — гений.

— Тогда почему на просмотр нашего «Гамлета» чуть ли не в принудительном порядке ведут школьников, половина которых в кинотеатре спит? — завёлся я. — А рядом люди штурмуют кассу на «Парижские тайны».

— Потому что твои «Парижские тайны» для средних умов, а «Гамлет» — это для избранных, — отмахнулся Алексей Герман.

— Гений тем и отличается от среднего ума, что его киноязык и его работа понятны любому человеку, — заметил я и с кружкой кофе поспешил перебраться подальше от Германа и Татарского.

Я всё ещё не мог определиться с песней для завтрашней записи. В своей голове я перебрал десятки исполнителей и ансамблей: «Верасы», «Синяя птица», «Самоцветы», Валерий Леонтьев, Юрий Антонов, но всё было не то. Нужна была песня до безобразия простая и заводная.

— Чем тебе не понравился «Гамлет»? — опять спросил Алексей Герман, усевшись напротив меня.

— Лёша, давай потом, — пробубнил я.

— А когда?

— Ну, хорошо, — сказал я, тяжело вздохнув. — Первые пять минут картины Козинцева — это какие-то волны, какой-то замок, какой-то перекидной мост. Потом мужики в чёрных балахонах о чём-то бухтят. Если не читал «Гамлета», то уже хочется взять ноги в руки и бежать.

— Ну, ты бы конечно снял лучше? — усмехнулся Герман.

— Для начала я бы поменял способ, которым Клавдий убил отца Гамлета. По пьесе он его втихаря отравил, но для кино — это убого. Кино — это не театр. У меня бы в первые пять минут на экране разыгрался бой рыцарей враждующих королевств. И в вовремя битвы Клавдий всадил бы отравленную стрелу прямо в грудь короля. Красиво, эффектно и кинематографично. И вечный бой, покой нам только сниться. — Я сжал свой мощный кулак. — Зрителя нужно «брать за грудки» с первой же секунды и не отпускать его внимание ни на минуту.

— Глупости и пошлое заигрывание с обывателем, дурновкусие, — пролепетал Алексей Герман. — Лично я всю ночь уснуть не мог, после премьеры. Такие меня переполняли эмоции.

— Как ты сказал? — я буквально подскочил на стуле. — Почему в семнадцать лет парню ночью не до сна?

— Я не знаю, — буркнул Герман и, посмотрев на меня как на сумасшедшего Гамлета, отсел за свой столик.

«Почему в семнадцать лет песня немногого грустна? — допел я про себя хит конца 60-х годов, который назывался „О чём плачут гитары“. — Вот что завтра буем записывать в „Доме радио“. Просто, доступно, душевно, никакого принца Датского и самое главное не пошло».

В кинопавильоне №1 создавалось полное ощущение, что действие происходит поздно вечером или ночью. Леонид Быков, играя пьяненького гримёра Зайчика, усиленно колотил рукой по рычагу телефон-автомата и дул в трубку.

— Алло? Аллё? Ап-чи! — громко и очень натурально чихнул Леонид Фёдорович.

— Будьте здоровы, — сказал голос Нонны Новосядловой, которая оставалась в данный момент за кадром, ведь камера на крупном плане держала нашего нелепого Зайчика.

— Наташа — это вы? — широко улыбнулся Быков-Зайчик. — А это я — Зайчиков, то есть Кроликов. Ну, в общем, вы меня должны узнать, мы с вами вместе работаем в театре и живём на одной лестничной площадке.

На этих словах камера медленно отъехала от нашего гримёра и в кадр попала и Нонна-Наташа, которая сидела на скамейке.

— К сожалению, я вас очень хорошо узнала. Кто была та женщина, с которой вы сидели в ресторане? — грозно выпалила актриса.

— Я вам, Наташа, сейчас всё объясню, — пьяно засмеялся Зайчик. — Меня сначала арестовали в милицию, а там сказали, что нечего здесь просиживать штаны и послали охранять общественный порядок.

— Куда? В ресторан? — сказала Нонна-Наташа и в этот момент моя любимая актриса не выдержала и громко захохотала.

— Нет, ха-ха-ха, сначала в другое место, ха-ха-ха, — загоготал Леонид Фёдорович.

— Камера стоп! — заорал я. — Хватит, в конце концов, ржать! Что вы как дети? У нас плёнка кончается. Василич, скажи им.

— Лёня, плёнка кончается, ха-ха, — захихикал главный оператор. — Имейте совесть, ха-ха.

— Василич, ты — взрослый человек, ты-то чего хохочешь? — я погрозил оператору. — Сними на крупном плане вопрос Нонны, а остальной диалог сделаем на «общаке». Безобразие. Бондарчука на вас не хватает! Он из вас сейчас бы верёвки свил, две штуки.

— Всё, я готова, — пролепетала Нонна, сделав серьёзное лицо.

— Камера, звук, хлопушка, начали, — махнул я рукой, проклиная себя, что согласился на сегодняшнюю съёмку, так как мне требовалось готовиться к своему дебютному детективу.

— Куда послали? Сразу в ресторан? — спросила Нонна-Наташа, похлопав огромными ресницами.

— Нет, сначала в другое место, — ответил Быков-Зайчик, дважды дунув в трубку, из которой слышались гудки. — А потом уже в ресторан. Там самый большой процент…

— Кого? Незамужних женщин? — Нонна опять похлопала ресницами.

— Нет этих… правых нарушений. Давайте не будем о грустном. А вы знаете, Наташа, какая сейчас на небе Луна? — Леонид Фёдорович задрал голову к потолку кинопавильона.

— Знаю, круглая. Кто была эта женщина? — прорычала Нонна-Наташа.

— Понятия не имею, мы с ней не успели познакомиться, — Леонид Быков тяжело вздохнул. — У неё муж сидел по соседству.

— И это всё, что вы хотели мне сказать? — Нонна вскочила со скамейки и сжала свои маленькие кулачки.

— Нет, я хочу сказать, что я вас очень…. Да что же это за гудки? — Быков-Зайчик несколько раз дунул в трубку. — Почему в трубке постоянно что-то гудит?

— Потому что вам нельзя пить! — Нонна-Наташа топнула ножкой.

— Это вышло как-то стихийно.

— Спокойной ночи, товарищ Зайчиков, — сказал актриса, и решительно пошагала в подъезд.

— Я не Зайчиков, я — Кроликов, — виновато пролепетал Быков-Зайчик. — Ап-чи. То есть Кролик.

Актёр повесил трубку, посмотрел на круглую луну и, пошатываясь, вышел из телефонной будки и одновременно за пределы кадра. Затем Леонид Быков, устало плюхнулся на скамейку и скомандовал:

— Стоп, снято. Что-то, братцы, я устал. Совсем запарился.

— Тогда сейчас быстро выпили по кофейку и пишем второй технический дубль, — заворчал я. — Париться в бане, отдыхать на природе и гулять по берегу Черного моря, товарищи киносъёмщики, будем потом, когда сдадим кинокомедию в Госкино.

Я нажал кнопку на пульте, которая выключала табличку «Тихо, идёт съёмка» на входе в павильон, и буквально через секунду в помещение влетел ещё один «запаренный» товарищ, дядя Йося Шурухт:

— Феллини, срочно к директору Илье Николаевичу! — закричал он, распугивая технических работников. — Будут ругать — кайся, будут критиковать — не выступай.

— А если станут унижать, можно не вставать на колени? — пробурчал я.

— Балабол! — рявкнул Шурухт.