Гость из будущего. Том 2

Глава 19

Квартиру коллекционера икон Виктора Ситникова наша съёмочная группа снимала в трёхкомнатных апартаментах Леонида Быкова. И хоть художник-постановщик и по совместительству мой сосед Юрий Куликов под этот эпизод предлагал вновь переделать кабинет оперов. Я эту затею сразу же пресёк на корню. Мало того, что в этом «сердце милицейского участка» уже был запечатлён эпизод с гулянкой фарцовщиков и спекулянтов, так ещё на переделку интерьера ушёл бы целый день.

«Нет, Юрий Иваныч, — пробурчал я тогда, — хватит зрителям созерцать советский фантастический реализм, где герои проживают в шикарных и просторных квартирах-студиях. На сей раз пусть народ увидит что-то более привычное глазу, нашу тесненькую родимую хрущёвочку». «А где ты там поставишь камеру и свет?» — возмутился тогда главный оператор Дмитрий Месхиев. «Прожектор направим из коридора в потолок, чтобы получилось мягкое и рассеянное освещение, а камеру „Конвас-автомат“ возьмём в руки, — буркнул я и к слову добавил куплет из песни группы „Алиса“. — Кровь городов в сердце дождя, песни звёзд у земли на устах, радость и грусть, смех и печаль, всё в наших руках».

И сейчас, сидя в тёмном просмотровом кинозале «Ленфильма», и видя этот эпизод, снятый в квартире Леонида Быкова, я в целом остался доволен. Во-первых, десяток икон, позаимствованных из запасников Русского музея, занимали практически всю стену. И это выглядело шикарно. Во-вторых, созданный в квартире рабочий беспорядок, сразу раскрывал характер немного ненормального советского коллекционера Ситникова, который всю жизнь угробил на создание своей «квартирной галереи». Кстати, коллекционера замечательно изобразил Игорь Горбачёв, первый отечественный исполнитель роли Остапа Бендера на советском экране. Точнее сказать, через пару лет он предстанет великим комбинатором в телеспектакле «12 стульев». Было в лице актёра Горбачёва нечто такое мало уловимое, что присуще жуликам, лгунам и махинаторам.

— Хэлло, мистер Ситников, — с сильным английским акцентом произнёс агент КГБ под прикрытием, в исполнении Льва Прыгунова, когда он и его спутница, «следачка» из прокуратуры, в исполнении Нонны Новосядловой, вошли в гостиную коллекционера.

— Чем могу служить? — вкрадчиво поинтересовался Горбачёв-Ситников и его глазки чуть ли не автоматически забегали. — И кстати, кто посоветовал обратиться именно ко мне, к скромному заводскому служащему?

Коллекционер провёл рукой по своему простецкому свитеру и с большим интересом рассмотрел заграничные шмотки гостей. Для Прыгунова-Крылова в этом эпизоде из бюджета кинокартины мы приобрели самые настоящие американские джинсы, те самые, которые «продал» Федя Косой на Невском проспекте, и английский клетчатый пиджак. Нонна же предстала в шикарном платье в пол, которое опоясывал широкий пояс, и аккуратном жакете. И если иностранный образ агента КГБ дополняли усы, хемингуэйская бородка и солнцезащитные очки, то для моей самой красивой «следачки» на свете удалось раздобыть большие круглые очки всё от того же яркого солнца. Дядя Йося Шурухт, когда я щедрой рукой «сеятеля» расплачивался с самыми настоящими фарцовщиками за эти элементы сценического костюма, тихо скрежетал зубами, но надо отдать должное не перечил.

— Мы есть, я и мой мужичок, — с таким же акцентом залепетала Анастасия Абдулова, в исполнении Нонны Новосядловой, — мы хотеть, как это говорить по-русски?

— Мы есть покупать сувенир, очень короший сувенир, — добавил Прыгунов-Крылов, с неподдельным интересом рассматривая иконы.

Между прочим, идея, что в этом эпизоде герои Льва Прыгунова и Нонны Новосядловой заявятся как муж и жена, а не как переводчица и иностранец, родилась прямо на съёмочной площадке. В этом было больше правдоподобности и комизма. Правда, диалог пришлось переписывать прямо на ходу, в прямом смысле слова на коленке. Но выглядело это гораздо интересней, чем было задумано изначально.

— Сувениры, гости дорогие, продаются в магазине «Берёзка». Это вы обратились не по адресу, — заискивая и извиняясь, выдавил из себя коллекционер Ситников.

— О! Берёзочка — это очень короший лавка, — тихо захихикала «следачка». — Но мы хотеть, как это говорить по-русски?

— Меня и мой жена, есть интересовать живопись: картины, иконы и этот… — агент КГБ затряс руками, вспоминая подходящее слово.

— Балалайка и матрёшка! — выпалила киношная Настя Абдулова. ­– Мой мужичок — есть большой любитель портретов из Библия.

— Е, е, Библия, — важно закивал головой киношный Иван Крылов.

— Извините, ничем не могу помочь, — низко и немного по-клоунски поклонился Виктор Ситников. — И хочу предупредить, что вывоз икон из Советского союза запрещён по закону. Ещё раз извините, но у меня скоро важная встреча. Поэтому попрошу…

Коллекционер, словно швейцар на дверях ресторана, показал рукой, где находится выход из его квартиры.

— Я вас понимать, ха-ха! — ничуть не смущаясь, произнёс Прыгунов-Крылов. — Вы хотеть видеть серьёзный предложение? — на этих словах агент КГБ вынул из внутреннего кармана клетчатого пиджака десять 50-долларовых бумажек, само собой фальшивых, ведь мы позаимствовали из реквизиторского цеха.

— Это есть президент Улисс Грант, — важно заметила героиня Нонны Новосядловой.

— Это есть пятьсот доллар УЭсЭй, — ещё более важно добавил герой Льва Прыгунова.

— Как это говорить по-русски? — широко улыбнулась «следачка», видя ошарашенное лицо коллекционера. — Это есть задок, эээ, задочек, эээ, задаточек.

— Задаток, — подсказал нужное слово Горбачёв-Ситников, который моментально вспотел, так как за эти иностранные зелёные бумажки совсем недавно и по настоящему шлёпнули фарцовщика Яна Рокотова. — Извините, но ничем не могу помочь.

— Я вас очень корошо понимать, — криво усмехнулся агент КГБ. — Разве это задок? Лук, мистер Ситников, это есть один тысяч доллар.

Лев Прыгунов вытащил из пиджака ещё одну пачку фальшивых долларов, правда, в этой стопке из десяти бумажек, восемь были вырезаны из газеты «Известия». С фальшивыми долларами в реквизиторском цехе была большая напряжёнка. Коллекционер отвернулся от презренных зелёных бумажек, подошёл к журнальному столику, где стоял графин с водой. И жадно начал пить воду прямо из графина.

— Я думать, что нам пора уходить, — капризно заявила «следачка». — Я видеть, что мистер Ситников нам не доверять. Либо мистер Паганини нас обмануть.

— Постойте, кхе-кхе-кхе, — закашлялся Ситников, немного наглотавшись воды, — Как вы сказали? Паганини? Паганини — это совсем другой разговор. И что вы хотите приобрести?

— Мы хотеть картина из Библия, — устало и с ленцой произнёс Прыгунов-Крылов.

— Вряд ли я вам могу помочь, — коллекционер поставил графин на место и вернулся к своим гостям. — Вы же видите, что я занимаюсь иконами. Картины — это не моя специализация.

— Мы корошо видеть. Всего корошего. Ком он, банни, — ещё более капризно сказала Анастасия Абдулова и, взяв под руку агента КГБ, буквально потащила его из гостиной.

— Подождите-пождите, — засуетился коллекционер. — Есть очень хороший холст. Картина 19-го века кистей Иосифа Шарлеманя «Аничков мост».

— Ноу, ноу, ноу девятнадцать век, — вяло отмахнулся Прыгунов-Крылов.

— Е, девятнадцать век! — радостно взвизгнула «следачка». — Я любить девятнадцать век! Мы брать ваша картина. И мы платить хороший мани. — Абдулова ударила локотком своего якобы мужа иностранца.

Затем на крупном плане герой Льва Прыгунова тяжело вздохнул и тут же встык пошёл кадроплан, который мы сняли уже в кинопавильоне. Коллекционер Ситников закрыл двери за незваными иностранцами, а потом в этих самых дверях он открутил маленькую фанерку и спрятал доллары в этом странном тайнике. После чего герой Игоря Горбачёва очень выразительно смахнул пот со лба рукой и тихо произнёс:

— Интересно, а при коммунизме доллары можно будет сдавать в сберкассу или нет?

Фраза, гениально произнесённая актёром Игорем Горбачёвым, неожиданно для меня вызвала просто гомерический хохот в кинозале. «Кстати, сделать тайник во входной двери ещё ни в одном кино не догадались», — улыбнулся я про себя и, бросив короткий взгляд на настоящего кэгэбэшника Василия Тимофеевича, заметил, что и ему фильм пока нравится.

А тем временем на экране появилась панорама Невы с видом на красивейшую Дворцовую набережную. Этот план мы сняли со стрелки Заячьего острова, где в данный момент находилась спасательная станция ДОСААФ. Я это местечко ещё раньше просматривал на предмет того, чтобы здесь разбить киношное кафе на набережной, где встречаются «следачка» и агент КГБ. Но меня тогда отпугнула малая ухоженность данной территории. Зато сейчас этот уголок около Петропавловской крепости с какими-то лодками, с деревянными немного обветшалыми постройками идеально подходил, чтобы снять сцену, где Иван Крылов и Анастасия Абдулова подводят итоги своего посещения квартиры коллекционера.

— Зачем тебе понадобился Шарлемань, за который я отвалил пять тысяч долларов? — раздражённо прошипел Прыгунов-Крылов. — Сумасшедшая сумма, между прочим! Как я теперь верну эти оборотные средства?

— Затем, что «Аничков мост» был украден неделю назад из квартиры профессора филологии! — так же раздражённо выпалила героиня Нонны Новосядловой, махнув тубусом, где лежала в свёрнутом виде картина.

— Очень интересно! — вскрикнул агент КГБ. — Здорово! Раскрываем преступления за чужой счёт. Молодец! Тебе никто не говорил, что ты далеко пойдёшь?

— Всё сказал? — обиженно буркнула «следачка» Анастасия Абдулова.

— Нет не всё! — Прыгунов-Крылов на этих словах сорвал с себя приклеенные усы и бороду, и сунул их во внутренний карман пиджака. — Почему ты представилась моей женой? Мы же договорились: я — иностранец, ты — переводчица. Что это была за импровизация? Ты же могла угробить всё дело! Вот теперь я закончил и хочу услышать чёткие и внятные объяснения.

Чёрные солнцезащитные очки агент КГБ так же засунул во внутренний карман. «Ругаются как законные супруги после десятилетнего брака», — усмехнулся я про себя.

— Спокойно, не гони волну, банни, — криво улыбнулась героиня Нонна Новосядловой, обозвав своего подельника по-английски «зайчиком». — Мы, как только зашли в квартиру этого махинатора-спекулянта, я сразу поняла, что первоначальный план не годится. Ты видел эту ряху, эти маленькие бегающие глазки? — Нонна очень смешно надула щеки и показала, как могут бегать глаза. — Он сразу бы подумал, что я не переводчица, а агент КГБ, и включил бы дурака. И, кстати, я оказалась права.

— Ну, допустим, — тяжело вздохнул герой Льва Прыгунова. — А как мне теперь вернуть подотчётную валюту? На джинсах маде ин Одесса такую сумму я заработаю, в лучшем случае, через полгода.

— Деньги! Деньги! Деньги! — трижды выкрикнула следователь прокуратуры Абдулова. — У тебя только одни деньги на уме. А если подумать головой? Ты же сам хотел этого коллекционера завербовать? Вот и приди к нему со своими служебными корочками, он тебе и деньги вернёт, и подпишет все нужные бумаги.

На этих словах в кинозале захохотал лишь один человек, настоящий кэгэбэшник, который сидел на первом ряду рядом с нашим директором Ильей Николаевичем.

— Ха-ха, — коротко хохотнул Иван Крылов. — А я об этом как-то и не подумал. Закрутился в последние дни, устал. Извини, что вспылил. Был не прав.

— Ничего, при нашей нервной работе такое случается, — улыбнулась Нонна и, раскрыв тубус, развернула картину с «Аничковым мостом».

Естественно картина была сделана умелыми руками нашего художника-постановщика.

— Интересно, а откуда у профессора филологии холст, которому самое место в музее? — пробормотал агент КГБ.

— Может быть, это подарок от государства? — пожала плечами самая красивая «следачка» в СССР. — Сейчас не это главное, где ей висеть, в квартире или в музейной галерее.

«Четыре с половиной минуты, — отметил я про себя, продолжительность этого 10-го эпизода, который закончился проездом речного трамвайчика по Неве. — На эту картинку нужно потом будет наложить звук песни „О чём плачут гитары“, который звучит на палубе кораблика, ведь эта вещь скоро запоёт из каждого электроприбора».

А после красавицы Невы в кадре появился Александр Пушкин. Точнее говоря бронзовое лицо Александра Сергеевича, которое принадлежало одноименному памятнику, воздвигнутому на площади Искусств перед Русским музеем. Этот план был снят с киношного крана. Затем мощная стрела этого полезного киносъемочного приспособления опустилась вниз и в кадр вошли англичанин Питер Баткин, роль которого исполнял актёр с аристократическим лицом Игорь Дмитриев, и сестра старшего лейтенанта Казанцева, Анна, которую играла Марианна Вертинская. И если нашего интуриста мы облачили в костюм, который больше подошёл бы для буржуя 30-х годов, щеголявшего в двухцветных туфлях, то для Марианны специально сшили шикарный брючный костюм. «Хоть сейчас на обложку „Бурда моден“, — подумалось мне, — не зря к нашей костюмерше выстроилась очередь из местных ленфильмовских модниц».

— Мисс Анна, вы даже не представлять какой это мэджикал город, — восторженно произнёс Дмитриев-Баткин. — Я сюда приезжать семь раз и наслаждаться: архитектура, музей, Русский музей, картина.

— Мистер Баткин, вилкоммен ин Берлин, — ответила интуристу Анна Казанцева на следующем кадроплане, когда картинка снятая с крана, сменилась на камеру «Конвас-автомат», которую наш оператор нёс в руках. — Я показать вам Берлинер Кунгстгалери.

— А я там бывать, — засмеялся мистер Баткин. — Я любить ваш Вест Берлин. И ловить вас на слова, как говорить русский.

— Я это запоминать, — мило улыбнулась Вертинская-Казанцева.

После чего Баткин немного неловко и стеснительно взял нашу подставную иностранку под руку и прошептал:

— Мисс Анна, чем вы заниматься сегодня вечер?

— Сегодня вечер, я заниматься торговля, — с достоинством произнесла наша новоиспечённая шпионка. — Я есть ханделвертретер, представитель торговля. Лос, цум музеум.

Словно Ленин на постаменте, Анна указала рукой на Русский музей и заметно расстроенного мистера Баткина потянула вперёд на встречу с прекрасным. И на следующем плане камера подхватила эту парочку уже на центральной лестнице музея.

— О, это есть мой любимый зал, — сказал англичанин, когда на среднем плане актёры прошествовали мимо пейзажей и портретов. — Джюсте меджен, какой автор! Брюллов, Айвазовский, Репин, Васнецов, Куинджи, Суриков, энд вандефол Франс Хальс!

Торжественно декламировал Игорь Дмитриев, пока главный оператор снимал его и Марианну Вертинскую с тележки. Была в нашем распоряжении такая платформа на полуспущенных колёсах, которая позволяла делать плавные проезды, не используя рельсы. К сожалению, съёмка с подобного приспособления была ограничена, так как не везде имелся ровный пол или хорошее асфальтовое покрытие. И ещё к большему моему разочарованию, первые стадикамы появятся лишь в конце 70-х годов.

— Ват из ит⁈ — резко вскрикнул мистер Баткин, когда увидел, что вместо картины Хальса висит объявление, что данное произведение мирового искусства уехало на реставрацию.

— Здесь написать, что картин уехать на ремонт, — сказала мисс Анна.

— Ват те хелл канд оф репирс⁈ Дэмм! — закричал иностранец, помянув на английском языке чёрта, и, схватившись за сердце, стал медленно валиться на пол.

Наша новоявленная шпионка подхватила тело англичанина и, растерянно глядя по сторонам, выкрикнула:

— Вир браушен хейр софорт айнен санитатер! Врача! Срочно!

Затем камера запечатлела на крупном плане ошалелое лицо Питера Баткина, потом, висящее на стене объявление ушло в расфокус, а когда фокус вернулся, то мистер Баткин и мисс Анна уже сидели за столиком в кафе. Эту сцену мы сняли в кафе «Ленфильма» в тот же день, так как некогда было городить соответствующую декорацию.

— Вам уже похорошеть? — с сочувствием спросила Анна Казанцева.

— Е, ис олл райт, — с небольшим раздражением произнёс Питер Баткин. — Франс Хальс — это есть мой фейвор аутор, любимый аутор. Мисс Анна, ват кулд ит би? Что это значить?

— Я немного знать работа музей, — защебетала Вертинская-Казанцева. — Это есть план реставрация, плэн ресторейшен. Не надо так волновать себя. Что это быть за портрет?

— Это быть евангелист Лука, — выдавил из себя Дмитриев-Баткин, бросив на свою красивую спутницу жалостливый взгляд.

«Знатно я обкорнал этот эпизод, отправил в корзину почти половину. Вылетела сценка как бы случайной встречи в кафе и тот момент, когда Баткин, пытаясь завязать более тесное знакомство, получает по сусалам. Это лишнее», — усмехнулся я про себя, когда на экране кинотеатра начался 12-й эпизод моего детектива.

Сначала в кадре появился коридор киношного отделения милиции, по которому сновали актёры массовки. Одна половина из них была переодета в милицейскую форму, вторую мы облачили в гражданскую одежду. Кстати, изолятор временного содержания или в простонародье «обезьянник» тоже не пустовал. Я туда определил одного из наших техников, высокого и мускулистого парня, специализация которого была в том, чтобы катать съёмочную тележку.

Звали техника — Юра, и когда костюмерша напялила на него рваную тельняшку, наши советские фирменные трико с оттянутыми коленками, а на голову тюбетейку, то я просто не удержался и написал маленькую сценку для него. Кстати, тюбетейки в Ленинграде были очень распространены, их носило огромное количество детей. Чем это объяснялось, лично я не знал, но выглядел этот головной убор на здоровяке Юре очень комично. В довершении образа хулигана технику пририсовали здоровый фингал под левым глазом.

— Товарищ старший лейтенант, Владимир Сергеевич, опять не за что сцапали, — жалобно застонал техник Юра, прижавшись лицом к решётке, когда в отделение милиции вошли опера Володя Казанцев и Слава Волков. — Вы за меня похлопочите, я в долгу не останусь.

— Славка, погоди, — буркнул Видов-Казанцев и, остановившись напротив «обезьянника», спросил, — значит, вновь тебя, Шумихин, обидели не за что? То есть это не ты по пьяной лавочке поколотил своих соседей?

— Они сами на меня нарывались, — потупив взор, проворчал задержанный. — Ханыгой обзывали. Это я-то ханыга⁈ Они сами-то на себя в зеркало смотрели?

— А общая входная дверь, которую ты выбил в коммуналке, тоже на тебя нарывалась? — с угрозой в голосе произнёс Казанова. — А ведь я за тебя в прошлый раз поручился. Дескать осознал, Шумихин, с пьянкой завязал.

— Сорвался, с кем не бывает, — буркнул техник Юра. — Вы же меня, Владимир Сергеевич, как облупленного знаете, у меня трое детей, у меня руки золотые, мне в тюрьму нельзя.

— Володь, пошли, — вмешался в разговор Стеблов-Волков. — Плюнь ты на него. Ничего, годик посидишь, поумнеешь, — отмахнулся он от задержанного хулигана.

— Это всё правильно, только кто детей кормить будет, когда жена больная? — пробормотал себе под нос Володя Казанцев и сказал задержанному, — я, конечно, постараюсь, чтобы тебе влепили денежный штраф. Но чтобы через неделю лично мне принёс справку от врача.

— Какую ещё справку? — вяло улыбнулся хулиган.

— Такую, что ты начал лечение от скудоумия! — выпалил Казанова и постучал кулаком себя по голове.

— От нарколога справку. Что тебе ещё объяснить? — хмыкнул Волков и вместе с Казанцевым пошёл дальше по коридору в сторону своего кабинета.

— Спасибо, Владимир Сергеевич, я в долгу не останусь! — закричал вслед задержанный хулиган, прижавшись лицом к решётке. — Мне в тюрьму нельзя! У меня трое детей! У меня руки из золота! У меня грамота есть от профкома!

А тем временем в просторном кабинете оперативников сотрудник патрульно-постовой службы, которого играл мой друг Генка Петров, стоял, переминаясь с ноги на ногу, рядом со «следачкой» из прокуратуры. Анастасия Абдулова что-то рисовала на листе бумаги, и за этим процессом молча наблюдали капитан Андрей Ларин и подполковник Юрий Александрович Петренко. В дверь вошли Володя Казанцев и Слава Волков и, тихо козырнув старшему по званию, также присоединились к безмолвным зрителям.

— Кто это? — шёпотом спросил Казанцев у Ларина.

— Пэпээсник, — тихо пробурчал Пороховщиков-Ларин. — В тот день, когда украли картину, он с напарником около 11-и часов вечера в Михайловском саду встретил странного гражданина, который нёс тубус, якобы с инженерными чертежами.

— А ведь по времени совпадает, — зашептал Волков. — Музейщики закончили работу как раз в 10.30.

— Совпадать-то совпадает, только странно всё это, — с задумчивостью протянул капитан Андрей Ларин. — Предполагаемый преступник сам подошёл к постовым, как будто бы намеренно хотел засветиться. Вопрос — зачем?

— Не мудри, Андрей, всё гораздо проще, — усмехнулся Казанова. — Преступник увидел пэпээсников, и чтобы не показаться подозрительным, чтобы у него не проверили документы и так далее, сам уверенно подошёл к ним. Сыграл на опережение. Это распространённый психологический приём.

— Это точно, — кивнул Волков, — лучшая защита — это нападение.

— Потише тут, — шикнул на них Петренко.

— Похоже? — самая красивая в СССР «следачка» наконец показала получившийся рисунок.

— Может быть похож, а может и нет, — разнервничался сотрудник патрульно-постовой службы, — свет так падал, что кроме усов ничего разглядеть было невозможно.

— Даже форму лица не разглядели? — немного раздражённо бросила Абдулова.

— Я же говорю, свет от фонарей падал резко вниз, а у гражданина на голове была шляпа, — забубнил Генка Петров.

«Придётся Генку потом переозвучить другим голосом, — подумал я, — дикция — ужасная».

— Это никуда не годится, — нахмурился подполковник Петренко. — Но голос-то вы хоть запомнили?

— Голос сиплый, — усмехнулся пэпээсник. — Я вот как-то раз мороженым объелся, так целую неделю сипел подобным образом. Ха-ха.

— Н-да, во всём нужна мера, — с учительской интонацией произнёс Быков-Петренко и задумчиво прошёлся по кабинету.

— А вот если так? — спросила Нонна и сделала несколько быстрых штрихов карандашом на листе бумаги. — Сейчас узнаёте того странного гражданина?

— Ну, не знаю, вроде похож, — тяжело вздохнул сотрудник ППС.

— А кто это? — заинтересовался Петренко, взяв рисунок в свои руки.

— Это муж директрисы, — усмехнулась «следачка». — Мы когда осматривали музей, я увидела на её рабочем столе фотографию, где она запечатлена с мужем и дочерью. Вот, воспроизвела по памяти.

— Ладно, спасибо за помощь, можете быть свободны, — подполковник пожал руку пэпээснику, и тот, козырнув, вышел из кабинета.

И словно по заказу в эту же самую дверь вбежала сестра старшего сержанта Казанцева, Анна.

— Мистер Баткин улетает послезавтра, — выпалила она прямо с порога.

— И это хорошо, — кивнул Быков-Петренко. — Рассаживайтесь, братцы сыщики, сейчас подведём небольшие итоги нашего безнадёжного дела, в кавычках, конечно.

Но тут дверь снова распахнулась и в просторный кабинет оперативников вошла криминалист широкого профиля Ольга Ушакова, которую играла актриса Ирина Губанова.

— Здравствуй, Оля, — тихо поздоровался с ней Володя Казанцев, однако девушка, проигнорировав приветствие, вытащила из бумажной папки какую-то распечатку и зачитала её содержимое:

— Франс Хальс — это один из лучших голландских портретистов 17-го века. Ему заказывали писать портреты богатые купцы и вельможи.

— Богатенький был Буратино, — брякнул Слава Волков и мгновенно прикрыл рот рукой.

— Да, человек он был не бедный, — усмехнулась криминалист Ушакова. — Однако с его именем связана одна некрасивая легенда. В ней говорится, что он как-то раз соблазнил свою служанку, а когда та забеременела, то выгнал её из дома. И вот спустя двадцать лет к нему на улице подошла нищенка, похожая на ведьму, и, сообщив, что она его дочь, прокляла и самого художника и его картины. С этого момента жизнь Хальса пошла под откос. Ему перестали заказывать портреты, от него отвернулись близкие и друзья. И умер он в забвении и бедности в Харлемской богадельне.

— Поучительная история, — хмыкнул подполковник Петренко. — И что нам это даёт?

— Из этого следует, что спрос на работы Франса Хальса на тайных зарубежных аукционах просто фантастический, — ответила следователь прокуратуры Анастасия Абдулова, роль которой замечательно играл Нонна Новосядлова. — И цена на его мистические портреты теперь может доходить до 100-а тысяч долларов.

— Неплохой куш, — засмеялся Казанова. — Интересно, а сколько это будет, если пересчитать на пол-литры?

— Утонешь, Володя, не всплывёшь, — похлопал его по плечу капитан Ларин.

— Всплыву, — буркнул Казанцев, — ты меня плохо знаешь.

— Ясно, — кивнул головой Петренко. — Значит, действовать будем так. Завтра берём банду Кумарина. По предварительным данным, именно он с подельниками обчистил профессорскую квартиру на Невском проспекте. А послезавтра, вместе со смежниками, садимся на хвост мистеру Баткину и ведём его от гостиницы до аэропорта. Я думаю, что только перед отлётом ему передадут «Святого Луку».

— А что теперь делать мне? — спросила Вертинская-Казанцева.

— Вам, Анна, придётся пожить несколько дней в «Астории», чтобы наш интурист раньше времени не забеспокоился, — ответил подполковник Петренко. — Номер на вас уже оформлен.

— А кто всё-таки преступник? — вдруг обвёл взглядом всех своих коллег Слава Волков. — Неужели муж директрисы? Неплохо бы проверить его алиби.

— Проверим, всему своё время, — произнёс Быков-Петренко. — Сейчас главное никого не вспугнуть.

На этом общем плане, в который попадали все действующие лица, картинка на плёнке закончилась, и на экране замелькали пустые кадры. Свет в просмотровом кинозале зажёгся. Я покосился на своих коллег, и на лицах некоторых из них читалось неподдельное удивление. Ну, ещё бы 10-го июля я отснял первый кадр детектива, а сегодня, спустя 13 дней, у меня уже смонтировано 40 минут будущего фильма. Конечно, это был всего лишь черновой монтаж, который требует качественной переозвучки, но даже его не стыдно было показать.

— Кто хочет высказаться первым? — спросил в полной тишине Илья Киселёв, встав со своего места и посмотрев в кинозал заполненный режиссерами, сценаристами и редакторами киностудии.

— Давайте я сначала скажу пару слов, — с кресла поднялся реальный сотрудник КГБ Василий Тимофеевич. — Любопытная работа. Признаюсь честно, не ожидал. И актёры играют как настоящие, как в жизни. Скажите, Ян Игоревич, — посмотрел на меня кэгэбэшник, — откуда у вас информация о том, как работают наши агенты под прикрытием?

— Это исключительно моя авторская фантазия, — улыбнулся я. — Все совпадения случайны.

— Интересно, — пробормотал Василий Тимофеевич. — Хорошо, продолжайте пока снимать, отчёт вышестоящему начальству я напишу сегодня же. Спасибо, Илья Николаевич, за приглашение, интересное кино получается, спасибо ещё раз.

Сотрудник КГБ пожал руку нашему директору и всё в такой же гробовой тишине покинул просмотровый кинозал.

— Кто ещё что-нибудь скажет? — повторил свой вопрос Илья Киселёв и через пять долгих секунд добавил, — если желающих высказаться нет, то все свободны.

Само собой после слов кэгэбэшника охота «публично потоптаться» на моём детективе полностью испарилась. Дураков плевать против ветра в этом помещении не нашлось. Поэтому зал тихо загудел, зашумел и застучал откидными креслами. Я же, отодвинув свой стул в сторону от выхода, посторонился, пропуская собратьев по ремеслу в коридор.

— Молоток, не ожидал, — шепнул, проходя мимо и пожав мою руку, ассистент режиссёра Евгений Татарский.

— Пошлая киношка, — буркнул, так же проходя мимо, помощник режиссёра Алексей Герман.

— Значит надо смотреть, — хохотнул я.

— Просто возмутительная и бездарная работа, — улыбнувшись, прошептал Иосиф Хейфиц.

— Рад, что вы оценили, — пробурчал я.

— Звенящая пошлость, — зло прошипел Григорий Козинцев.

— Народ в кинотеатры набьётся без труда, пойдут мешками письма, что скажете тогда? — я улыбнулся через силу, так как подобное высказывание этого корифея кино мне слышать было обидно.

И Козинцев, судя по лицу, решил ещё что-то малоприятное добавить, но тут меня за локоть ухватил Леонид Быков и оттащил в сторону от прохода в кинозал.

— Объяснись, почему ты вырезал из последнего эпизода мою песню, «Песню автогонщиков»? — зашептал он. — Я плохо спел? С каких пор, ты стал большим знатоком музыки?

— Леонид Фёдорович, во-первых, хронометраж и так уже перевалил за 40 минут, вместо запланированных 36-и, — стал оправдываться я. — А во-вторых, далее идёт 13-й эпизод, где фарцовщик Паганини исполнит «Коней привередливых». И в итоге получится, что преступники сочиняют более талантливые песенные произведения, чем правозащитники. И это возмутительно. Вы же сами режиссёр, должны такие вещи понимать.

— Может быть, ты и прав, — пробормотал Быков.

— Феллини, живо за мной в кабинет! — выпалил директор «Ленфильма» Илья Киселёв. — Знаешь ты где у меня сидишь?

— Знаю, но не скажу, — пробурчал я и поплёлся следом за Ильёй Николаевичем.