Гость из будущего. Том 2

Глава 3

В субботу 20-го июня я и директор «Ленфильма» Илья Киселёв прибыли в бывший московский особняк нефтяного магната Лианозова в Малый Гнездниковский переулок. Именно здесь теперь располагалось всесильное Госкино, и здесь подчас решалась судьба каждой кинокартины снятой в СССР. Но такое положение дел было не всегда. До 1961 года кинематографисты непосредственно подчинялись Министерству культуры. Однако двум отважным режиссёрам Ивану Пырьеву и Михаилу Рому удалось какими-то невероятным способом вырваться из цепких лап Екатерины Фурцевой и создать свою независимую организацию — Союз кинематографистов.

Но недолго мучился киношник в высоковольтных проводах. В 1962 году фильм Марлена Хуциева «Застава Ильича» объявили идеологически вредным и кинематографическую вольницу прихлопнули одним мощным приказом от 1963 года, в котором говорилось, что с этого дня советским кино управлять будут исключительно чиновники. И хоть Госкино формально осталось независимым от Минкульта, но негласно Екатерина Фурцева могла легко наложить вето на любое произведение советских киноделов.

Кстати, в 90-х годах опальный фильм Хуциева я совершенно спокойно посмотрел на видео. Как сейчас помню финальную речь главного героя: «Я отношусь серьезно к революции, к песне „Интернационал“, к солдатам, и живым и погибшим, к пацану, который растет у моего друга, и к картошке, которой мы спасались в голодное время».

«Алло, Минкульт, где там идеологическая вредность? — подумал я, удобно устроившись в кресле маленького и уютного просмотрового кинозала Госкино. — Если „Застава Ильича“ — это антисоветский фильм, то я — марсианский шпион, рептилоид, загримированный под человека разумного. Просто нужно было Пырьеву и Рому перекрыть кислород, вот и докопались до телеграфного столба».

— Волнуешься? — спросил меня Илья Николаевич, когда я возмущённо заёрзал на кресле.

— Есть немного, особенно чешутся кулаки, — прошептал я.

— Тогда сиди и молчи, — испуганно прошипел директор «Ленфильма», когда с небольшим опозданием в зал вошли трое серьёзных мужчин.

Кто из них кто я догадался интуитивно. Самым важным чиновником со скучным лицом в очках был знамо дело председатель всей мощнейшей госструктуры Алексей Романов. Следом за ним семенил круглолицый с кустистыми бровями товарищ без очков — первый заместитель Владимир Баскаков. Последним вошёл в помещение, высокий и худой, ещё один зам. Романова Владимир Головня. Бывший фронтовой кинооператор, заведовал сейчас кинопрокатом всего огромного Советского союза. Именно на Головню, который преподавал экономику кинопроизводства во ВГИКе и отвечал за выполнение важнейшего финансового плана, и была моя основная надежда. Я думал, что его опытный взгляд запросто распознает коммерческий потенциал моей короткометражки.

— Включайте кино, у нас сегодня мало времени, — вяло махнул рукой киномеханику председатель Алексей Романов, при этом удостоив меня и Илью Николаевича такого взгляда, что я почувствовал себя бесправным гастарбайтером из средней Азии перед очень важным начальником.

«Бессодержательная, никчёмная, балаганная и безыдейная галиматья, не отвечающая высокому призванию советского искусства, — повторял я про себя эпитеты, которыми „наградили“ мою работу чиновники из Госкино, когда спустя час в обществе Ильи Николаевича брёл в направлении ГУМа. — А почему главный герой фильма — вор? Почему ваш Фёдор не сеет, не пашет, не получает высшего или среднего профессионального образования? Какой пример он подаёт подрастающему поколению? Вы лучше снимите короткометражку про комсомольца-строителя, который после трудовой вахты работает дружинником на танцплощадке и скручивает опасного преступника. Вот тогда и будем разговаривать».

— Чего раскис? — засмеялся директор «Ленфильма», когда мы шагали по Тверской улице, неожиданно попав в плотный людской поток.

«Лето — пора отпусков, — зло подумал я, когда какой-то раззява с пакетами наступил мне на ногу. — Наверное, тут больше половины людей — приезжие, которые бегут сейчас смотреть Красную площадь, Кремль, мавзолей, собор Василия Блаженного. А потом они же, выполнив культурную программу, с чистым сердцем бросятся за покупками в ГУМ. Всё видел, всё посмотрел, всё по списку купил. Жене — серьги, сыну — солдатиков, дочке — куклу, любовнице — духи».

— А ты думал, тебя с цветами встретят? — попытался подбодрить меня Илья Николаевич, своей лапищей беспардонно взлохматив мою причёску. — Скажи спасибо, что твою киноленту не приказали утилизировать. Положили на полку, уже хорошо, потому что с полки кино всегда можно достать.

— Может быть, стоит кому-нибудь дать на лапу? — спросил я, похлопав себя по карману, где грела душу вчерашняя зарплата. — Деньги имеются.

— Ладно, подумаем, кому дать, — захихикал Илья Киселёв. — Давай, Феллини, прибавим шаг, а то мне до отъезда надо ещё кое-куда забежать.

— А что вы хотите найти в ГУМе? — поинтересовался я, когда мы вместе с толпой вышли на Манежную площадь.

— Жене — серьги, сыну — солдатиков, дочери обещал купить грампластинку со сказками, — ответил директор киностудии.

Я хотел тут же спросить: «а любовнице?», но вовремя прикусил язык, ибо заглядывать к чужим людям под одеяло — это признак плохого воспитания. Затем мы быстро проследовали мимо красивого здания из красного кирпича, где размещался Государственный исторический музей, и моему взору открылась знаменитая Красная площадь. Сразу же со всех сторон послышались мегафонные голоса «зазывал», которые приглашали совершить увлекательную экскурсию по Москве. И к толпам «диких зевак», которые хаотично бежали по своим делам, добавились организованные группки людей, которые слушали экскурсоводов.

— Всё равно, это какая-то тупость, — брякнул я, устав от плохих мыслей в своей голове. — В Голливуде если режиссёр снял удачное кино, на которое валом пошёл народ, то он мгновенно получает новую работу. А у нас почему-то надо непременно поползать на коленях, поунижаться, помучиться, дать взятку. Почему мы обязательно должны жить по принципу, чтоб жизнь мёдом не казалась?

— Потише, милиция кругом, — прошипел Илья Николаевич. — И кстати, с чего ты решил, что снял что-то путное?

— А вы значит, про вчерашний скандал в кафе ничего не слышали?

— Некогда было, — проворчал Киселёв.

— Значит, стою я вчера в очереди за кружечкой кофе. И народ вокруг весёлый, расслабленный и возбуждённый от того, что в кассе выдали деньжата. Как вдруг подбегает ко мне Иосиф Ефимович Хейфиц и начинает реветь, грубо выражаясь по матери. У меня уши просто повяли. Потом оказалось, что товарища режиссёра не пустили в просмотровый кинозал, заставили его, бедолагу, полминуты потерпеть в коридоре, потому что там по шестому разу крутили мою фильму.

— Для кого? — рыкнул директор.

— Для простых рядовых сотрудников киностудии и их многочисленных родственников, — хмыкнул я, когда мы подошли к ГУМу и людей, которые вползали в этот торговый муравейник, стало ещё больше. — Сработало сарафанное радио, Илья Николаевич, картина уже пошла в народ.

— Безобразие, — пробурчал он и, схватив меня за рукав пиджака, потащил в главный магазин страны.

А в ГУМе по трём линиям и трём этажам неслась необузданная людская лава, которая шумела, гудела и иногда смачно материлась. Кроме того люди стояли в длиннющих очередях. Кстати, самые пронырливые бегали из очереди в очередь, занимая места сразу в нескольких подобных самоорганизованных человеческих группах. А ещё с мостика третьего этажа я заметил презабавный большой плакат, который гласил, что телевизоров в 1965 году будет произведено в 4,6 раза больше, чем в 1958. «Идиотизм, — буркнул я себе под нос, — вы ещё напишите: на сколько их будет больше произведено, чем до 1913 года».

— Чёрт, — вдруг выругался разочарованный директор киностудии, выскочив из магазина грампластинок, — выбросили какой-то дефицит и к прилавку просто не пробиться.

— Учитесь, Илья Николаевич, как надо работать, пока я жив, — усмехнулся я и, вынув из внутреннего кармана синюю корочку «Ленфильма», сам ринулся в магазин. — Спокойно, товарищи! — заголосил я, нагло расталкивая людей и размахивая корочками. — Работает московская милиция, будем изымать контрабандный товар! Свидетелей попрошу не расходиться! После изъятия контрафакта придётся проехаться с нами на Петровку 38, это много времени не займёт!

— Сколько? — поинтересовался какой-то мужичок, обвешанный сумками.

— Часа два-три, — буркнул я.

— Может быть, пять! — крикнул из-за моей спины товарищ Киселёв, также размахивая синей корочкой.

И людское столпотворение мгновенно стало рассасываться в разные стороны. Желающих провести пять драгоценных субботних часов в милиции не было практически ни одного.

— Правильно, так их спекулянтов! — пискнул лишь один какой-то дядя, который полез к прилавку вместе с нами. — Разворовали страну! Сталина на вас не хватает!

Однако ретивого гражданина дёрнула за плечо какая-то мощная и крупная женщина и за шиворот без лишних разговоров вытащила в коридор. А когда примерно через полминуты я и Илья Николаевич добрались до пластинок, моя нижняя челюсть медленно опустилась вниз, потому что на полке в самом центре стоял новенький миньон фирмы «Мелодия» с песнями из кинофильма «Зайчик».

— Это что за Дунька Распердяева? — пролепетал директор киностудии. — Я спрашиваю, что это такое⁈ — рявкнул Илья Николаевич.

— Пластинки, — буркнул я.

— Я вижу, что не мартеновская печь! — заорал он. — Я говорю, это что такое⁈ Как это называется⁈

— Спокойно, товарищи милиционеры, у нас все документы в порядке, — перепугалась продавщица музыкального отдела. — Эту партию пластинок привезли только сегодня утром, песни из кинокомедии «Зайчик». Кстати, практически всё уже раскупили. Я и сама себе одну взяла.

— Ясно, — козырнул я, приложив руку к пустой голове. — Ошибочка вышла, гражданочка, извините. Нам просигнализировали, что здесь продаётся «Битлз», музыка, которая растлевает нашу прогрессивную молодёжь. Кстати, дайте одну пластинку «Зайчика» на экспертизу, и выпишите счёт, чтобы всё было по закону.

— И мне дайте на экспертизу вон ту пластинку со сказками, — пробормотал Илья Николаевич, держась за сердце.

Примерно к пяти часам дня я, весело насвистывая «Королеву красоты», наконец-то добрался до училища имени Бориса Щукина. Можно было прийти и на два часа раньше, но, во-первых, с товарищем Киселёвым мы съездили в редакцию газеты «Известия», где наш директор переговорил с Алексеем Аджубеем. И Аджубей, зять первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущёва, уверил, что если в моей короткометражке нет идеологической диверсии, то обязательно поможет выпустить её в прокат. Кстати, мне по этому поводу вспомнилась старинная поговорка: «Не имей сто друзей, а женись как Аджубей». Хотя близость к первому лицу государства скоро главному редактору «Известий» выйдет боком. Зато появится новая народная мудрость: «Не имей сто баранов, а женись как Чурбанов».

А во-вторых, я не хотел дергать Нонну перед её отчётным спектаклем. Ещё вчера вечером во время телефонного разговора было понятно, что актриса находится на каком-то ненормальном взводе. «Ничего страшного, — думал я, поднявшись по бетонным ступенькам и войдя в прохладное фойе учебного заведения, основанного ещё при Николае Втором кровавом. — Сейчас подарю цветы, обниму, успокою, вручу дебютную пластинку, и всё будет тип-топ. И вообще, подумаешь отчётный спектакль? Вышел на сцену, гаркнул в зал: „кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста“, ушёл за кулисы, получил зачёт и можно готовиться к товарищескому застолью. Зачем ради смешной оценки трепать себе нервы?».

— Куда? — остановила меня бдительная бабушка на проходной.

— На спектакль.

— К кому? — прицепилась бабуля.

— Курс Анатолия Борисова, — буркнул я, мысленно добавив, что вроде не на экзамене, чего зря цепляться?

— Проходи, — разблокировала вертушку вахтёрша.

Мне почему-то сразу захотелось чуть-чуть поскандалить, но я мирно прошёл внутрь здания. В коридорах «Щуки» между тем оказалась так же многолюдно, как в ГУМе. Ибо посмотреть студенческие спектакли спешили друзья и знакомые юных актёров, много было здесь и приглашённых лиц из других театральных учебных заведений. Кстати, в коридоре при входе в Большой зал я сначала столкнулся с Андроном Кончаловским и Никитой Михалковым, здороваться с которыми не стал. А потом буквально налетел на ещё двух будущих звёзд кино, на Олега Видова и Савелия Крамарова. Савелий Викторович, увидев меня, гордо отвернул голову в противоположную сторону. После съёмок в Ленинграде мы не очень хорошо расстались, актёр всё ещё дулся на меня за финальную сцену в ресторане «Нева», когда я ему выкрутил руку.

— Здорова, — поздоровался я с Крамаровым, — Нонна пригласила?

— Если знаешь, то чего спрашиваешь? — Савелий нехотя сунул мне свою ладошку для рукопожатия.

— Кстати, можешь поздравить, сегодня сдали в Госкино нашу киноленту, — соврал я. — Сам председатель госкинохи, товарищ Романов, хохотал как ненормальный. Пришлось вызвать врача, чтобы сбить кровяное давление.

— Уже сдали? — опешил Крамаров, очень смешно сведя два зрачка к переносице.

— Почти, осталось кое-какие бумажки подписать, и будет тебе премия, будет гонорар, — хохотнул я, хлопнув Савелия по плечу.

— Кстати, познакомься — мой друг Олег, учится во ВГИКе, — сказал Савелий Крамаров, кивнув на высокого светло-русого парня. — Между прочим, недавно снялся у Басова в «Метели».

— Знаю-знаю, наслышан, — я пожал руку Олегу Видову, одетому в модную рубашку. — Там ещё снялись Валентина Титова и Гера Мартынюк, так?

— Да, только премьеру всё откладывают, — пролепетал актёр, который в 80-е годы так же как и Савелий Крамаров уедет в США. — Обещали показать картину в начале года, а всё нет и нет.

— После праздника великого Октября и прочих торжественных перемен покажут, — улыбнулся я.

— А у меня, между прочим, рука до сих пор болит, — напомнил о себе Крамаров. — И кто-то мне обещал роль Джеймс Бонда?

— Будет тебе роль лучше Бонда, — хохотнул я. — Сам председатель Госкино меня сегодня уговорил осенью снять детектив про будни работников милиции. А потом, зимой, я такой проект закручу — весь мир ахнет. Пока не имею права разглашать.

Тут в коридоре прозвенел первый звонок, и народ стройными рядами стал заходить в зал.

— А может и для меня роль найдётся? — придержал меня за руку Олег Видов. — Я кроме «Метели» сыграл ещё в нескольких эпизодах. И тут ещё на киностудии Горького со мной сделали кинопробы для сказки.

— Найдётся-найдётся, — кивнул я, — скоро работы будет много.

Я хотел было двинуться следом за последними, вошедшими в зал, зрителями, как меня вдруг придержал уже за другую руку Савелий Викторович.

— Подожди, — сказал он, — это чего получается? Осенью ты снимаешь детектив, а где в нём роль для меня?

— Ты же только-только на краже погорел, какая тебе роль? — возразил я, и тут прозвенел второй звонок. — Отсидишь одну серию, тогда поговорим.

— А меня выпустили по УДО, за хорошее поведение, — вцепился в мою руку как клещ Савелий Викторович.

— Сава не на…

Я хотел сказать: «не наглей», как вдруг в дальнем конце коридора раздался истошный женский вопль: «Помогите!». И мы все втроём разом повернули головы ту сторону, где показалась женская фигура, которая неслась прямо на нас.

— Этюд, наверное, репетируют, — пролепетал Крамаров.

­– Спасите! — опять завопила девушка, в которой я разглядел младшую сестру Марианны Вертинской Анастасию, а следом за ней, размахивая кухонным ножом, летел какой-то безумный парень.

— Очень натурально играют, — добавил Видов.

— Что-то тут не то, — буркнул я и бросился на помощь.

Расстояние между мной, Вертинской младшей и каким-то психом растаяло за считанные секунды. Анастасия мгновенно юркнула за мою спину, а я выставил перед собой букет цветов, который сжал в левой руке. Безумные глаза психованного парня, бешено вращались, и не предвещали для меня ничего хорошего.