Хаос: отступление?

Лайф Шэлкросс живет в Канберре, Австралия. Перед ее парадными воротами на дереве живет опоссум, а по ночам кенгуру периодически навещают ее палисадник. Ее работы появлялись в «Ауреалис» и нескольких австралийских антологиях умозрительной фантастики. В настоящее время она является президентом Гильдии умозрительной фантастики Канберры. Если семья, писательское ремесло и основная работа не отнимают у нее время и энергию, она играет на скрипке (причем плохо). Сейчас она работает над своим первым романом. Лейфе можно найти в Интернете по адресу leifeshallcross.com и в Твиттере по адресу @leioss.

Блуждающая звезда

Экспонат 42: «Одеяло Джесси». Образчик крайне редко встречающихся «лоскутных одеял на память», относящихся к началу двадцать первого века. Художник неизвестен. Материал – различные виды ткани.

Этот образчик текстильного производства примечателен прежде всего тем, что смог пережить столь бурный период истории, а также тем, что был создан из кусочков ткани детской одежды, а не из специальных наборов промышленного производства, столь популярных в Австралии той поры. Экспонат отличает чрезвычайная хрупкость, обусловленная как разнообразием состава использованных тканей, так и его возрастом. Следует учесть также и условия, в которых поначалу существовал экспонат.

Одеяло являет собой комбинацию тканей как ручной, так и машинной выделки. Изготовлено же лоскутное одеяло вручную.

На изнаночной стороне вышита надпись: «Джесси с любовью от мамы. 2017 год».

Я осознаю, что уже десять минут сижу, вперив взгляд в пространство перед собой, в своей машине, стоящей на дорожке, ведущей к моему дому. Денек превосходный. Светит солнце. Сад цветет. На дереве возле ворот – ящик, в котором живет опоссум. Зверь внутри и спит – я вижу его уши, а на спине, свернувшись клубочком, – детеныш.

Из заднего садика доносятся торжествующие вопли, и через мгновение оттуда появляется смеющаяся Джесси. Она промокла до нитки. Обернувшись на бегу, она бросает в брата водяную бомбу.

Рядом со мной, на сиденье машины, пакеты с покупками. Я потратила все, что оставалось на моем счету на банки с консервированными печеными бобами и пакеты пасты. Спичек в магазине уже не было. Гэвин все последнее время запасается бензином. На кассе я поймала себя на мысли, что думаю о поездке в супермаркет на следующей неделе, после очередной получки. И тут на меня нашло: это все!

Лоскутное одеяло состоит из двенадцати блоков, каждый из которых сконструирован на основе трех определенных типов ткани, уложенных в рисунок, именуемый «блуждающая звезда», основу которого составляют комбинации из девяти различных кусков. Ткани, составляющие первый блок, таковы: хлопковая фланель с рисунком розовых кроликов, розово-белая полосатая хлопковая ворсистая ткань, а также сиреневая хлопково-полиэстерная ткань с машинными украшениями и машинной вышивкой, изображающей маленькие розовые цветы. Все три ткани – типичный материал, из которого в начале двадцать первого века изготовлялась детская одежда.

Я не могу их отправить. Не могу. Стоит мне подумать об этом, останавливается дыхание. Этих малышей я поднимала. Их я люблю больше всего на свете. Чтобы усыпить их, я гладила им головки, и рука моя немела. Я терзалась вопросом, до какого момента кормить их грудью; я часами протирала им органические овощи через сито. Я читала им или пела каждый вечер их жизни. Я посещала их футбольные матчи и силком заставляла заниматься музыкой и учить уроки. Я находила потерянные ими библиотечные книги и пулей неслась в школу, чтобы в срок доставить забытые моими детьми пакеты со школьным завтраком.

Последние одиннадцать лет я отслеживала все стороны их жизней. И они доверяют мне это. Думают, что я буду делать это и дальше.

Как я их отошлю? Кто сможет сделать для них хотя бы половину того, что делаю я?

Блок три состоит из трех видов хлопковой материи: тонкий голубой деним с остатками декоративных элементов, белый хлопковый поплин в красный горошек, а также розовая хлопковая тканая материя, содержащая пятна краски.

Я вношу пакеты в дом. Гэвин сидит в углу и смотрит телевизор. Он напряжен, словно ждет, что сейчас сообщат что-то крайне важное. На экране новый ведущий интервьюирует какого-то ученого. Мои пальцы зудят – насколько сильно мне хочется переключить канал. Ничего нового, все как всегда.

С тех самых пор, как неделю назад появилась эта новость, на экране – бесконечное пережевывание того, что произойдет. Волны огня и ударные волны. Мегацунами. Глобальные землетрясения. Огненный дождь и облака пепла, которые на годы закроют солнце. Парень на экране из тех, кто любит факты позабавнее. Но теперь он невесел – у него есть дети.

Гэвин поворачивается и смотрит, как я вхожу. Лицо его серьезно.

– Они объявили эпицентр, – говорит он. – Это в сорока километрах от Батраста.

Так близко!

– Правительство убеждает нас не предаваться панике, – искренним тоном заявляет интервьюер.

– Паника бессмысленна, – кивает головой ученый. – Она не предотвратит удара.

Блок четыре представляет собой загадку. Если прочие блоки состоят из кусочков материи, которые несут в себе некие женские качества, то четвертый блок состоит из трех фрагментов с явно мужской тематикой. Первый фрагмент – мягкий бледно-голубой хлопково-полиэстерный велюр. Остальные – черная хлопковая фланель с ярким рисунком черепа с костями и хлопчатобумажный тик с голубым камуфляжным рисунком.

Следующий сюжет в новостях – переговоры правительства с ключевыми союзниками по поводу приема детей. Об этом было объявлено прошлым вечером.

Оказывается, все будет очень плохо. Пока эта новость не появилась, я надеялась на спасение, и в голове моей даже складывался романтический сюжет: бегство, возрождение и финальный триумф. Триумфа не будет, как и возрождения.

Делаю чай для себя и кофе для Гэвина, задавая себе вопрос: как долго свежее молоко будет оставаться частью нашей жизни? Несу чашки и присоединяюсь к мужу на нашем любимом кожаном диване, сильно потертом в те годы, когда он служил нашим детям, не очень заботившимся о сохранности мебели. Я готова выдержать ужас новостей ради возможности посидеть с мужем и выпить чаю, пока дети весело кричат за стеной дома. Я приклоняюсь к теплой мощи его плеча: мы сидим нога к ноге и смотрим на говорящие головы на экране.

Неужели перспективы так мрачны?

– А где-нибудь будет не так ужасно? – спрашиваю я.

Гэвин пожимает плечами.

На экране – рекламные объявления для родителей, желающих разместить своих детей в Англии, Канаде или США. Но только детей. Мир готов принять только детей. Взрослых же с обреченного континента никто не ждет.

Гэвин качает головой.

– Когда произойдет столкновение, – говорит он, – весь мир превратится в ад.

Что будут без нас делать наши дети, которые еще даже не стали подростками? И будут ли они вообще вместе?

Все, о чем я могу думать, так это о старой кинопленке сороковых годов прошлого века, на которой показаны эти крошечные одинокие существа, одетые в черное и белое: они покидают корабль, сжимая ручки своих картонных чемоданчиков, и взирают на все вокруг большими испуганными глазами. Вспоминаю истории о братьях и сестрах, которым так и не суждено было увидеться, о детях, которые так и не воссоединились со своими родителями. Вспоминаю, как правительство, много лет спустя, приносило свои извинения всем брошенным, отвергнутым и забытым. Детям, которые томились в бездушных лагерях, попали в руки безразличных, а то и бесчестных людей. Нет причин думать, что на этот раз все будет не так. Зато есть причины полагать, что будет еще и хуже.

Нат, с огромным помповым водяным ружьем, проносится мимо окна. Ему семь лет, и его улыбка обнажает прорехи на месте выпавших молочных зубов. Мокрые волосы стоят на голове торчком. Нет, я не смогу их никуда отправить.

У меня никого и нет за границей – ни одного родственника за пределами Австралии. Никого, кто мог бы приютить их и любить хотя бы вполовину того, как люблю их я. Никого, кто стал бы бороться за то, чтобы их накормить, когда небеса потемнеют, а сады будут гореть.

Блок шесть любопытным образом скроен из красной, черной и белой материи, очевидно, вырезанной из школьной формы: номер школы различается на кусочках красной ткани. Прочие ткани – красный и белый хлопково-полиэстерный гринсбон, а также черный хлопковый тик. Блок украшен красной атласной лентой для волос, нашитой на изображение звезды.

– Джесс сказала, ее учителя сегодня не было, – сообщаю я Гэвину, пока готовлю обед. – Учитель Ната работал, но еще трое из педагогов не появлялись. И половина детей отсутствовала.

– Да, они сказали, что закроют все школы к концу следующей недели, – говорит муж. – Нам нужно уехать еще до этого.

– Отправим их в школу завтра? – спрашиваю я.

Даже не знаю, как вести себя в отношении детей: притворяться, что все идет как обычно, или же держать их дома им… и что? Целый день обнимать да ласкать?

– Давай, отправим, – говорит Гэвин. – У нас будет время упаковаться. Нужно кое-что отсортировать.

В этот момент мне хочется протестовать. Он такой чертовски практичный. На него как будто никакого впечатления не производит весь этот грядущий Конец Света. Когда о нем объявили, Гэвин словно включил операционный режим, сфокусировавшись на подготовке к отъезду. Но насчет завтрашнего дня он прав – это для детей, может быть, последний шанс увидеться с друзьями.

– Тина отправляет своих детей за границу, – говорю я.

Не знаю, зачем я это делаю. Мне об этом даже думать трудно.

– Я сегодня видела ее в школе, – продолжаю я. – Она сделала обоим детям татуировки.

– Что? – Гэвин ошеломленно смотрит на меня.

– Их имена, даты рождения. А внизу – имена Тины, мужа и брата.

– О господи! – говорит Гэвин.

Я поначалу думала, что Тина сошла с ума, но теперь мне жаль, что я этого тоже не сделала. Но увы! Когда я ехала мимо тату-салона, он был уже закрыт.

Гэвин обнимает меня, и я понимаю, что я вновь смотрю в пустое пространство перед собой. Глаза мои полны слез.

– Мы не станем их никуда посылать, милая, – говорит Гэвин уверенным тоном. – Они остаются с нами.

Но как мы сможем обеспечить безопасность детей? Вдруг мы оставим их с собой, а с нами что-нибудь случится?

Господи, как же я хочу, чтобы они понимали, как мы их любим и как хотим для них совсем другой жизни!

Подкладка лоскутного одеяла – хлопковая бязь с растительным рисунком. Ткань идентифицирована как элемент пухового покрывала от дизайнера Лауры Эшли из ее детской серии 2008 года.

Как только дети ложатся спать, Гэвин выносит в зал наши туристические принадлежности. Если бы не то, что показывают по телевизору, я решила бы, что мы планируем уик-энд на побережье. Но это не так. Через несколько недель побережья не станет.

Действительность такова, что ни одно место на Земле не избежит последствий столкновения. Некоторые места, такие как Новая Зеландия, Папуа – Новая Гвинея, Гавайи, острова Тихого океана, будут полностью уничтожены – так же, как и восточное побережье Австралии. Остальной мир будет гореть и умирать с голоду.

Поэтому уехали немногие. Элеонор успела к сестре в Лондон до того, как англичане закрыли границы. Уехала срочно, толком ничего не взяв. Их прекрасный дом стоит пустым. Перестроенный в прошлом году, забитый антиквариатом и электроникой. Теперь уже бесполезной. Наверное, все это сгорит, если не достанется мародерам. Вряд ли я когда увижусь с Элеонор, а моя дочь уже не сможет поиграть с Изабель, своей лучшей подругой со времен подготовительной школы. Никогда им уже не сидеть босиком в домике на дереве, не есть вместе мороженное, не распевать хором под поп-мелодии из айпода, принадлежащего Джесси.

Блок семь известен как «Зеленый блок». Логотип с рисунком дерева и облаков окружен надписью «Зеленая команда». Рисунок выбит сразу на двух типах ткани: темно-зеленом хлопке и неокрашенном коленкоре. Третий тип ткани – легкий голубой деним с полосами цвета травы.

Сегодня вечером в школе предполагалось заседание школьно-родительского совета. Мы планировали провести в следующем месяце соревнования на выдержку и выносливость. Я вспоминаю о заседании, когда выношу мусор и кое-что, что подлежало переработке. Не знаю, будет ли кто-нибудь завтра забирать контейнеры. Стою на улице в темноте и спрашиваю себя: для чего это все? Все эти усилия по спасению окружающей среды! Большой Барьерный риф, бассейн реки Мюррей-Дарлинг… Какая глупость!

Ткани, на основе которых создан блок восемь: простая светло-голубая хлопково-полиэстерная ткань, ярко-голубое синтетическое полотно, которое, вероятно, являлось частью формы футболиста, и белая, грубой вязки, хлопчато-бумажная ткань с рисунком, основанным на образчиках детского творчества. На белых фрагментах видны имена: Джесси, пять лет, и Изабель, 4 года 8 месяцев. Блок декорирован значками отличия скаутских организаций.

Убеждаю детей подготовиться к завтрашним урокам. Потом мы катаемся на велосипедах. На главной игровой площадке примерно половина детей против обычного их количества – играют в мяч, карабкаются на шведскую стенку. Я ловлю обрывки разговоров, которые ведут другие родители. Большинство надеются, что власти скажут им, что делать. Я вспоминаю вчерашние новости. «Не предавайтесь панике!» – вряд ли это адекватная программа действий. Так много вопросов и так мало информации! Как далеко на запад нужно ехать? Будут ли эвакуационные центры? И будет ли в них смысл?

Вернувшись домой, я вновь застаю Гэвина у телевизора. И опять, вместо того чтобы сообщить что-нибудь полезное, новости наполнены громогласной риторикой. Ох уж этот Великий Австралийский Дух! Сплотимся в Минуты Кризиса! Выдержка и Взаимопомощь! Нам нужна будет международная поддержка. Помощь. Нам! Австралийцам! Это смешно!

Я иду в комнату Джесси, чтобы собрать кое-какие ее вещи. На кровати лежит ее голубая скаутская форма. Черт! Сегодня же среда, а у нее по средам собрание скаутов. Не знаю, плакать мне или смеяться. Это первый раз за всю ее жизнь, когда она приготовила форму сама, без напоминаний.

Господи! Именно сейчас!

Блок десять более прочих с течением времени подвергся изменениям, поскольку для его создания использовались самые различные типы тканей. Бледно-желтый хлопково-полиэстерный материал с рисунком позволяет предполагать, что этот фрагмент взят с сувенирной футболки из Новой Зеландии. Кусок вискозного полотна содержит фрагмент традиционного рисунка с фиджийского саронга. Третий тип – черная хлопковая бязь, обильно украшенная вискозной вышивкой и нитками декоративного бисера, вероятнее всего, привезенного с Бали, Индонезия.

Чуть позже, утром, в новостях прошли отчеты о протестах в Китае и Индии в связи с возможным наплывом беженцев из Австралии. В отношениях с этими странами мы давно сожгли мосты. А вот традиционные союзники относятся к нам с большим сочувствием. Но и у этих стран масса своих проблем, и они не менее, чем мы, растеряны перед лицом неумолимой опасности.

Что произойдет с миром, в котором иссякнут ресурсы, а многие страны станут совершенно необитаемыми? Куда должен отправиться в поисках нового дома целый континент, все двадцать три миллиона (конечно, меньше, если учесть тех, кто погибнет при катастрофе)? Мы не говорим и о тех людях, в других странах, кто погибнет от более отдаленных последствий удара. Население только в одной Японии приближается к ста тридцати миллионам человек.

Можно ли ожидать, что щедрость и сочувствие к ближнему станут принципом жизни в ситуации, когда каждый из нас вынужден будет бороться за жизнь?

Блок двенадцать – нечто уникальное. Три типа тканей, из которых он состоит, гораздо старше, чем прочие материалы, из которых состоит лоскутное одеяло. Самый старый – льняное полотно, датируемое началом двадцатого века, значительно пожелтевшее от времени. На нем мелкие складки и ручная вышивка, характерная для крестильных рубашек того времени. Хлопковая набивная ткань с растительным рисунком относится к семидесятым годам двадцатого века. Третий фрагмент – синтетическая ткань с морскими мотивами, что говорит о том, что он имеет отношение к одежде мальчика, жившего в шестидесятые-семидесятые годы двадцатого века.

Мы с Гэвином заканчиваем ланч, когда звонит телефон. Пьем вино из бутылки, припасенной в буфете. Нет необходимости хранить его.

В телефонной трубке – мама.

– Привет, дорогая! – говорит она солнечным тоном, который принимает всегда, когда хочет меня на что-нибудь напрячь.

«Это мама», – показываю я губами Гэвину и закатываю глаза.

– Я думаю, нам следует поговорить о том, что мы все будем делать, – произносит она.

В первый момент я не понимаю, о чем идет речь.

– Что мы будем делать когда? – спрашиваю я.

– Куда мы поедем, когда, – отвечает мама. В голосе ее неожиданно начинает сквозить обеспокоенность.

– О! – и я смотрю на Гэвина. Тот хмурится.

– Мы с Гэвином думаем уехать завтра, до выходных. Чтобы не попасть в пробки. К пятнице, наверное, будем уже в Аделаиде.

Тишина.

– Вы едете одни?

Мне приходится соврать:

– Нет, мама.

Слишком поздно. На той стороне линии – тяжелый вздох.

– Вы же собирались… – ее голос дрожит. – Вы не подумали о том, чтобы помочь мне с отцом? А как быть с твоим братом?

– Успокойся, мама, – говорю я. – Я как раз собиралась позвонить.

Ложь.

– Я тебе перезвоню. Успокойся. Я тебя люблю.

Правда.

Я отключаюсь. Несколько мгновений чувство вины непереносимо, но потом его вытесняет неожиданный порыв ярости. Как она могла думать, что меня могут занимать вещи, не имеющие отношения к безопасности моих детей? Мне хотелось крикнуть ей: «Позаботься о себе самой!»

Моя злость исчезает так же быстро, как и появляется. Я не отрываясь смотрю на телефон, зажатый в руке.

Как могла я забыть о собственной матери? Как я могла злиться на нее за то, что она захотела поехать с нами? Захотела быть вместе с внуками?

Более ужасной вещи произойти не могло. Именно туда ведет меня необходимость? И всех нас тоже? Неужели мы потеряем всякую способность заботиться о ком-либо, кроме себя? Я поступаю так с собственной матерью – что же нам ожидать по отношению к себе от наших друзей? От соотечественников на другом конце страны? От всего остального мира?

Гэвин протягивает руку через кухонную стойку.

– Поезжай к ним, собирай их, – говорит он.

В его голосе – дрожание, которого я прежде не слышала.

– Семья должна быть вместе.

Он встречается со мной взглядом, хотя его глаза полны слез. Родители Гэвина в Брисбене, за двести километров от нас к северу. Он их может никогда не увидеть.

Лоскутное одеяло Джесси замечательно тем, что пережило катастрофу падения огромного астероида и все трагические события последующих десятилетий. Чем интересен этот образчик рукоделия, так это тем, что он открывает нам своеобразное окно в жизнь австралийских семей начала двадцать первого века. Мы ничего не узнаем ни о Джесси, ни о ее семье, ни о том, где она провела свое детство. Но во фрагментах ткани, из которых мать Джесси сшила это лоскутное одеяло, мы видим отблеск детства этой девочки. И кое-что еще: это одеяло представляет собой свидетельство той любви, что питала к Джесси ее мать, свидетельство, которое смогло пережить одну из самых страшных мировых катастроф и дожить до наших дней. Мы можем только размышлять об истории маленькой девочки, для которой было сделано это лоскутное одеяло и надеяться, что она, как и одеяло, пережила катастрофу.