Тананарив Дью[13]

Тананарив Дью – победитель «American Book Award» и дважды финалист «Bram Stoker Award». Известны ее романы «My Soul to Keep», «The Between», «The Good House» и «Joplin’s Ghost». Ее рассказы публиковались в «Magazine of Fantasy & Science Fiction», в таких антологиях, как «Voices from the Other Side», «Dark Dreams», «Dark Matter» и т. д. Часто работает в соавторстве с мужем, писателем-фантастом Стивеном Барнсом: киносценарии, рассказы и три детективных романа про Теннисона Хардвика, последний из которых (написанный в соавторстве с актером Блэром Андревудом) – «Из Кейптауна с любовью».

Вирусоносители

2055

Республика Сакраменто

Территория вирусоносителей


С годами Наима стала плохо спать, а потому шум в курятнике разбудил ее еще до того, как куры успели поднять переполох. Вором мог оказаться либо кот, либо человек, и она надеялась на первое. Кот, каким бы большим он ни был, все-таки не так опасен, как человек.

Превозмогая резкую боль в колене, она выбралась из кровати и, схватив обрез, выбежала из дома и увидела пятнистую кошку размером с добрую собаку, которая убегала с молодой курочкой в зубах, оставляя позади себя белоснежный след перьев и пуха. А в шелестящих на ветру кустах вокруг – еще армия голодных ночных котов.

Ворюга на бегу оглянулся и с угрозой в сверкающем взгляде посмотрел на хозяйку курицы. Да, коты становятся все крупнее и крупнее.

Наима приберегала эту курочку для воскресного обеда, но она слишком запыхалась, чтобы преследовать похитителя. Колени у нее дрожали, а крестец разламывался болью. Наима наугад выстрели в темноту, надеясь, что попадет.

Чертовы коты!

На востоке темнота была непроглядной, но на западе небо было тронуто отраженным оранжевым светом, исходившим снизу, от колонии Сакраменто, крепости, дорога куда ей заказана. Горожане вдоволь имели электричества, и фонари в городе ночью уже не гасли. Там, на руинах, возводили Изумрудный город с яркими огнями и свежей водой, струящейся по уличным водоводам – в двадцатые годы водохранилища за дамбами вновь наполнились.

Зато ее участок в две сотни акров, которые она делила с котами, осмелевшими из-за отсутствия еды, был давно убит засухой. Засухой, а не Эпидемией. Бывший штат Калифорния продолжал умирать.

Наима хотела пить, но даже не остановилась у запечатанной бочки, чтобы сделать глоток. Неизвестно, на сколько хватит имеющейся воды. Колония Сакраменто должна ей по водным кредитам, но только дура станет верить их обещаниям.

В задней стенке курятника Наима обнаружила дыру, которую кот проделал в сетке, и затянула ее лежавшей здесь же проволокой. Куры так и не успокоились, поэтому некоторые яйца будут разбиты. С мясом придется недельку подождать до очередного базарного дня – не может же она пустить под нож какую-нибудь из своих несушек!

К моменту, когда Наима вернулась на крыльцо, два ее домашних кота, Танго и Бастер, осмелели настолько, что выглянули в окно. На мгновение они показались ей такими же ворами, как и тот, что стащил курицу. Но потом она успокоилась:

– Не волнуйтесь, детки, – пробормотала она. – Один из них стащил цыпленка.

Бастер надменным выражением на морде посмотрел на хозяйку и, пожелав ей спокойной ночи высоко поднятым хвостом, отправился на свой диван. Танго же отправился в ее спальню и прыгнул на постель, чтобы спать подле. Наима предпочитала простой матрас полной постели, которая стояла в этой комнате – для незваных гостей меньше места спрятаться и испугать ее. Спала она под окном – там можно было в любой момент открыть глаза и посмотреть на небо. Танго привалился к ней всем своим весом; тепло и биение его сердца успокоили ее нервы.

– Всех мне вас не накормить, – сказала Наима, обращаясь к коту. – Я и так сошла с ума, взяв вас двоих.

Танго медленно моргнул своими бездонными зелеными глазами, что на кошачьем языке было выражением любви. Наима ответила тем же.

* * *

Звон колокольчика вскоре после рассвета означал, что, вероятно, в ловушку попался очередной кот, но когда она вышла посмотреть, то обнаружила на залитой грязью дорожке, ведущей к ее ранчо, измазанный землей пикап Рауля. Тот ругался по-испански. Его переднее колесо влетело в замаскированную ловушку, и теперь он склонился над ней, пытаясь определить повреждения, нанесенные его машине. Из сухого кустарника за происходящим наблюдала по меньшей мере дюжина пар кошачьих глаз.

– Не стреляй! – крикнул Рауль. Он, даже не оглядываясь, знал, что обрез всегда при ней. – Когда-нибудь ты отстрелишь себе задницу. Ты здорова, Наима?

Несмотря на шум, производимый вторжением Рауля, и его жалобы, Наима была рада его видеть. В свете утреннего солнца он выглядел импозантно. Глаза немного ввалившиеся, отчего вид у него немного сонный, но в целом очень красив – замечательный рисунок челюсти и серебрящиеся волосы, которые он зачесывает в две длинные косы, как его предки, апачи.

С момента произошедшего восемь лет назад примирения и последующего выделения Территории вирусоносителей в отдельную зону Рауль, каждый раз, когда Наима его видела, казался все моложе и моложе.

В декабре ей исполнилось не то шестьдесят один, не то шестьдесят два – она уже не обращала внимания на бегущие годы; они с Раулем были самыми молодыми из оставшихся, а большинство вирусоносителей умерли еще до выделения Территории. Умерли в клетках.

Изоляция была платой за их лечение и вакцину, которую получали из антител, содержащихся в их крови. Они были отверженными, несмотря на то что после Первого года не было случаев передачи вируса от человека к человеку. Единственный случай заболевания двадцать пять лет назад был вызван ошибкой самих врачей, и сыворотка быстро все поставила на свои места.

Вирусоносители из Палаты номер 2, которых Наима едва знала, по-прежнему жили либо вместе, либо на разных ранчо, но вблизи друг от друга. Она же предпочла одиночество на продуваемых ветрами просторах, которые простирались так далеко, насколько она могла видеть. В этом уединении была лишена возможности общения с подобными себе, и единственным исключением для нее был Рауль. Хотя в базарные дни она виделась и с другими людьми делая покупки через стену. Если ей хотелось поговорить, Наима садилась на свой внедорожник, и через час уже подъезжала к дому того же Рауля. Другие люди ее утомляли.

– Прости. С котами – беда! – сказала она, подходя к пикапу. – Порвал шину?

У нее в сарае было несколько потертых шин, оставшихся от прежнего владельца ее ранчо, но им было уже за сорок лет.

Рауль разогнулся и с облегчением вздохнул:

– Нет, все хорошо.

Наима присела рядом с ним, достаточно близко, чтобы ощутить запах солнца, исходивший от его одежды. Она не видела Рауля уже с месяц. Как-то он умолял ее переехать в его дом, но она отказалась. Ей необходимо было время от времени поговорить с ним, но она твердо помнила, почему не хотела с ним жить: Рауль постоянно вспоминал свою прежнюю жизнь на ранчо Кукамонга и дом своего деда в Ногейлз, что было невыносимо. Всегда он хотел поболтать о временах, предшествовавших Эпидемии.

И все-таки, после всех этих сорока лет, Наима считала Рауля своей семьей. Когда врачи поймали его, он был долговязым пятнадцатилетним подростком. Дрожа от страха и плача, он ломал пальцы в тщетных попытках дотронуться сквозь стекло до ее руки.

Ей же не хватало прикосновений. Как много потеряли современные дети, которых учат ничего и никого не трогать. Она рассеянно проводила пальцами по забитым грязью теплым каучуковым рубцам протектора.

– У тебя мясо есть? – спросила она.

– Сушеная говядина. Фунтов пять, – ответил Рауль.

Говядину она не жаловала, но это было все-таки мясо.

– Оно в кузове. И там же пара бочек воды.

Каких еще бочек? Рауль вряд ли решил в одиночку сделать не такой подарок, а ей не нравилось быть кому-то должной.

– Это из Сакраменто?

– У тебя сегодня школьники, как я слышал. Меня просили напомнить.

Наима едва не вспылила и не сорвалась. Она могла поклясться, что час назад, когда просыпалась после своей тревожной ночи, слышала в правом виске короткий звонок. Врачи отрицали, что модифицировали ее чип слежения, но было ли совпадением то, что именно сегодня ей предстоят школьники? И, вообще, как они смели прислать так мало воды?

Наима так разозлилась, что первые слова произнесла по-испански, потому что ей нужно было все внимание Рауля. Он научил ее испанскому – так же как и она многому научила его. И все – через закрытые двери.

– Они должны мне больше двух бочек, Рауль! Гораздо больше.

– Получишь ты свои бочки. Это просто…

Он помахал рукой, пытаясь подобрать нужное слово. Не нашел.

– Возьми их, Наима. Ты их заработала.

Ударом кулака он проверил давление в шинах:

– Слава богу, все в порядке.

И без того слабой вере в бога, которую раньше питала Наима, Эпидемией был нанесен сокрушительный удар. Рауль же по-прежнему оставался верующим. Он всегда говорил, что Апокалипсис был предсказан в Откровении, как будто это обстоятельство могло послужить извинением тому, что происходило. Сама Наима верила, что воскресный обед обязан быть особым событием, но устраивала его не из религиозных соображений, а для того чтобы почтить память своей бабушки, исполнявшей этот обряд.

В кузове грузовика стояли две оранжевые бочки. Большие. Чтобы обеспечить все свои нужды, ей нужно было больше воды, но и этих бочек на некоторое время хватит. Большие. Чтобы обеспечить все свои нужды, ей нужно было больше воды, но и этих бочек на некоторое время хватит. Ухватившись за борт, Наима перебросила ногу и забралась в кузов, поморщившись от боли в колене. Она ценила свободу передвижений, но сами движения давались ей не без труда.

– Что такое, милая моя? – спросил по-испански Рауль.

– Колени. Не беспокойся.

К бочке была прикреплена пластиковая корзина без маркировки, и Наима принялась открывать ее.

– Подожди, не открывай, – попросил Рауль.

Но она уже была внутри. Нашла говядину, завернутую в бумагу и обвязанную бечевой. Высушена не до конца, если судить по пятнам жира.

И тут же забыла про мясо, увидев в корзине две куклы. Длинноволосые девочки, одна белая, другая смуглая, с нарисованными на руках голубыми пластиковыми перчатками. Одежду свою за долгое время они растеряли и теперь лежали ни в чем поверх свернутого неприлично розового одеяла.

– А это какого черта? – спросила Наима.

С тяжелым мешком через плечо Рауль подошел ближе.

– Я хотел поговорить, – сказал он негромко и протянул руку, чтобы помочь. – Спускайся. Пройдемся.

– Что за чепуха? Почему это Сакраменто прислало мне кукол?

– Слезай с грузовика, – повторил Рауль, перейдя на испанский. – Сделай одолжение. Давай, пройдемся. Я должен тебе кое-что сказать.

Наима на сто процентов была уверена, что Рауль каким-то образом ее продал, но не понимала каким. Тот всегда был склонен вести разные политические игры; когда его нашли, он был гораздо моложе ее, и его вырастили так, что он не знал лучшей жизни. Поэтому на его доме стояли солнечные панели, нагревавшие воду и обеспечивавшие электричеством разные удобства, которыми Наима не позаботилась обзавестись. Еще одной роскошью его жизни был старый пикап, гонявший на дорогом этаноле и бензине, – за него он платил дополнительным временем и кровью, которую был всегда готов сдать.

Более осторожно, чем забиралась, Наима спустилась с грузовика, отказавшись от помощи. Жизнь в ограниченных пространствах повлияла на ее суставы, сделав их легко раздражимыми и негибкими – даже при условии тех ежедневных упражнений, которым она их подвергала. Ей бы сил побольше – Раулю бы за ней и не угнаться.

– Ну, – проговорила она. – Что ты сделал?

– Сперва убери пушку.

Наима осознала, что держит обрез направленным на него. Опустила оружие и, перемежая английские слова испанскими, сказала:

– Говори правду, Рауль. Никаких секретов.

Секреты Рауля чаще всего приносили неприятности.

– Я добился судебного решения.

– По поводу чего? Бесплатных игрушек?

Рауль смотрел на пересохшую луговину.

– У меня дома есть библиотечный портал, – начал он.

Это Рауль! Игрушки и гаджеты – в этом он весь.

Но тот продолжал:

– И я провел исследование по поводу… эмбрионов.

Щека Наимы вспыхнула, словно он по ней ударил. Во время Перемирия они с Раулем узнали, что из ее яйцеклеток и спермы Рауля были созданы десятки эмбрионов – гораздо больше, чем они знали. Врачи пытались понять что-то по поводу типа их крови. Сердце неожиданно дало сбой в груди Наимы, а потом забилось так, словно хотело выпрыгнуть.

– Остался один ребенок, Наима, – прошептал Рауль, и его голос напоминал шелест ветра. – Один выжил.

Мир побледнел. Наима на несколько мгновений потеряла зрение, слух, способность думать.

– Что? Когда? – спросила она наконец.

– Ей только что исполнилось четыре, – сказал он. – Она в исследовательском центре.

То есть там, где-то, есть она?

– Как давно ты узнал?

– Шесть месяцев назад. Когда установил портал. Там ходили слухи о выжившем ребенке, поэтому я и занялся расследованием. Она – один из наших с тобой детей. Они нам ничего не говорили.

Воспоминания о принесенных ею жертвах были еще свежи в памяти Наимы: насильственное изъятие яйцеклеток, три выкидыша после искусственного осеменения в первую треть беременности, целая серия нежизнеспособных эмбрионов, созданных в лаборатории, и двое преждевременных родов с использованием искусственной матки – младенцы прожили всего один день.

Из нее буквально вырезали куски.

– Мы не можем иметь детей, – сказала Наима.

– Но один выжил. И они не знают почему.

Рауль вздохнул и, опять в паре слов сорвавшись на испанский, сказал:

– Я не мог молчать, Наима. Не мог прятать это от тебя. Я знал, что это тебя расстроит. Или ты на меня разозлишься. Поэтому я ничего не говорил, пока не получил судебное решение. Как биологический отец, я имею права.

– Вирусоносители не имеют никаких прав.

– Права отцовства, – ответил Рауль. – Теперь они нам даны. В первый раз.

За свои вулканические реакции Наима себя презирала. Но как Рауль мог быть настолько наивен, что поверил вранью людей из Сакраменто? Если там есть выживший ребенок – во что она не верила, – то они вряд ли расстанутся с этой драгоценностью и вернут ребенка вирусоносителям.

– Это трюк, – сказала она. – Им нужно, чтобы мы туда вернулись.

Рауль покачал головой и улыбнулся:

– Нет, Наима. Они отправляют ее к нам. К тебе. По условиям Примирения она свободна и может жить с родителями. Все, что ты должна сделать, – это, когда они приедут, подписать свое согласие.

Наиме понадобилось срочно сесть и, не обращая внимания на боль в суставах, она уселась прямо там, где стояла, – на сухую грязь дороги. Тяжелый густой воздух с трудом врывался в ее легкие.

– Нет, – проговорила она, и произносимые слова возвращали ей силы. – Нет, нет и еще раз нет. Мы не можем это принять. Это ловушка. Даже если там есть девочка…

Это казалось столь невероятным, что Наима просто не могла подобрать слов.

– А там никого нет, – продолжала она. – Но, если там и есть ребенок, зачем бы они решили его отдать? Они используют его как оружие против нас. Чтобы нам угрожать. Или контролировать. Почему они так стараются получить от нас детей? Я ее не вынашивала, а потому у нее нет антител. Подумай об этом! Мы для них – просто резервы. Резервы крови, только и всего. И это единственная причина того, что мы еще живы.

Рауль опустил глаза. Последнее он отрицать не мог.

– Она наш ребенок, – сказал он. – Наша дочь. И мы не можем ее там оставить.

– Ты не можешь, – покачала головой Наима. – А я могу. Увидишь.

Голос Рауля дрогнул.

– Решение суда предполагает согласие обоих родителей, – сказал он. – Поэтому ты не можешь отказаться, Наима.

– Я старая женщина, – проговорила Наима.

Ее горло горело.

– Мне пятьдесят шесть, – отозвался Рауль. – Но у нас с тобой общая дочь. Исполнители ее завтра привезут.

– Ты послал ко мне судебных исполнителей?

Последний раз она видела эту братию через девять месяцев после того, как переехала на Территории. Они выгнали ее из дома, который она тогда выбрала, украли половину ее кур, а с дюжину застрелили – просто ради развлечения. То чувство свободы, которое она ощутила сразу после Примирения, оказалось омраченным – она стала жертвой имущественного спора, учиненного правительством.

– Теперь исполнители не такие, Наима, – сказал Рауль. – Все меняется.

Он как будто ее ругал.

Опустив борт, Рауль снял корзину и перенес ее к крыльцу. Потом спустил бочки и откатил их одну за другой к дому. Тяжеленные бочки по неровной земле катились с грохотом.

Когда, тяжело дыша, он вернулся к грузовику, Наима уже стояла, держа в руках обрез и досылая патрон в патронник.

– Ты могла меня пристрелить до того, как я все сделал, – сказал он.

– Пока не собираюсь, – сказала она. – Но, если исполнители приедут, это будет означать объявление войны. Они, конечно, могут ее привезти. Но они потом так же легко смогут ее и забрать. Мы все – их собственность. А я не позволю так распоряжаться собой. Лучше бы она умерла. Я тоже смерти не боюсь.

Бросив на Наиму задумчивый взгляд, Рауль прошел мимо нее и закрыл борт грузовика.

– Думал взять у тебя немного яиц, – сказал он. – Ну, тогда уж, наверное, возьму завтра…

– Клянусь твоим богом, Рауль, что я убью любого, кто подойдет к этому дому.

Рауль открыл дверцу кабины и стал забираться внутрь. Потом остановился и через плечо посмотрел на Наиму. Мотор у грузовика был включен – Рауль никогда не оставался надолго.

– У нее нет имени, – сказал он.

– Что?

– Никто не позаботился. В их отчетах она называется Образец 120. Вот и все. Кто-то из тамошних ученых дал ей кличку Круглышка. Как будто она не человек, Наима, а домашнее животное. Наша с тобой дочь…

Под тяжестью обреза руки Наимы дрожали.

– Не привози никого. – сказала она. – Прошу тебя.

Рауль забрался в машину и захлопнул дверь. Включил заднюю скорость, развернул грузовик и уехал. Наима подняла обрез дулом вверх и нажала на курок, огласив округу грохотом выстрела. Обрез дернулся в ее руках как рассерженный ребенок.

Шум мотора затих, и единственным слышимым звуком были горькие всхлипывания Наимы.

* * *

В передней комнате экран уже горел белым светом, включившись без ее участия. Модераторша в полном вооружении уже ждала на стене своего часа, словно ее пригласили на завтрак. Свет, бивший ей в лицо, был достаточно ярок, чтобы проявить старые шрамы от угрей. Из косметики на лице была только ярко-красная помада, столь любимая и мужчинами, и женщинами. Но дама была полна жизни.

– Привет, Наима, – сказала она и тут же поправилась: – Мисс Диксон.

Наима радушно улыбнулась. Ее бабушка, родом из Алабамы, никогда не возражала против того, чтобы ее величали по первому имени – явная примета старого времени, когда для большинства людей цифры значили больше, чем имена.

Модератор, похоже, заметила припухшие глаза Наимы, и ее лоск потускнел.

– Вы помните правила?

Правило было Одно и Единственное: никогда не критиковать врачей и говорить о том, что с ней плохо обращаются. И дальше – такая же чепуха.

Вопросы про эмбриона – про девочку – бурлили в голове, но она не рискнула бы их задать. Может быть, исполнители и не приедут. А она по-прежнему будет получать воду по водному кредиту.

– Да, – ответила она, проверяя голос.

– В этом году мы добавили школьников помладше, – сказала модератор. – Подождите.

И тотчас же под ее изображением на экране появились три небольших квадрата – картинки классов, где дети были распределены по возрасту. В левом крайнем квадрате на красном мате, расстеленном на полу, копошилась дюжина детей возрастом от трех до шести лет. Некоторые из тех, что были впереди, уселись и стали смотреть на мерцающий экран, висящий над их головами на потолке. Картинка с Наимой, видимо, привлекла их внимание. На руках у всех были зеленовато-голубые пластиковые перчатки.

Наима отвела взгляд от самых маленьких. Таких она не видела уже сорок лет, и в ее глазах защипало.

Рауль сказал, что девочке четыре года?

Сморгнув, она подавила слезу. Плакать, она была уверена, – против правил.

Наима заставила себя вновь посмотреть на лица детей, бросая вызов своим воспоминаниям о детских телах, лежащих по сторонам дорог, в машинах, о детях, которые лежали, мумифицированные, в ящиках. На экране же перед ней были новые дети, которых не коснулась Эпидемия. Их родители были богаты, защищены. Они были истинно Избранными – небольшим количеством выживших, которым посчастливилось не быть вирусоносителями. У них не было антител, но они каким-то образом остались в живых.

Наима приблизилась к экрану и сказала:

– Бу!

Глазки детей расширились от ужаса, и самые маленькие торопливо отползли от экрана.

Но Наима улыбнулась, и все дети рассмеялись, продемонстрировав прекрасные зубки, похожие на ряды жемчужин.

Собственные зубы у Наимы были далеко не в порядке. Она так и не вставила себе нижний передний, который потеряла в схватке с врачом, который, после того как она ударила его в нос, привязал ее к столу, изнасиловал, а потом еще и вырвал зуб без всякого обезболивания.

Во время Примирения ей предложили поставить имплант, но носить новый зуб вместо старого – это все равно что врать. И Наима отказалась. Во время предыдущих сеансов школьники постарше ей часто задавали вопрос: «А что случилось с вашим зубом?» И она отвечала на него без горечи – презирать мир за то, что в нем живут скоты, так же бессмысленно, как презирать дерево за то, что по осени оно теряет листву. Но потом модератор напомнила ей, что история о ее вырванном зубе нарушает правила.

Правила оставляли Наиме очень незначительное пространство для маневра, и она с болью подыскивала слова.

Эти школьники задавали обычные вопросы: почему она выжила (генетическая предрасположенность), сколько людей она инфицировала (насколько ей было известно, лично она – только одного), сколько всего осталось вирусоносителей (пятнадцать, так как наиболее известные «уже ушли»). К четвертому вопросу Наима уже с трудом смотрела на лица детей. Девочке, которая задала следующий вопрос, еще не было восьми. Кожа у нее была смуглая – она вполне могла быть их с Раулем ребенком.

– У вас есть дети? – спросила она.

Воля и самообладание покинули Наиму. Только острая боль резанула по сердцу.

– Нет. У меня никогда не было детей. По крайней мере тех, что выжили.

Она со значением посмотрела на модератора – та не протестовала. Может быть, она ничего не знала об образце номер 120? Может быть, эти бюрократы все придумали, чтобы поиздеваться над Раулем?

– Понятно, – сказала девочка, пожав плечами; искусству выражать соболезнования ее еще не обучили. – А о чем из времен до Эпидемии вы чаще всего вспоминаете?

Ответ пришел быстро – простой и даже честный:

– Хэллоуин, – сказала Наима.

Когда она начала объяснять, что это такое, дети открыли рты и долго их не закрывали. Интересно, какая часть истории произвела на них наибольшее впечатление? Свободный доступ к сластям? Доверие, которое все выказывали незнакомцам? Костюмы? Дети слушали как завороженные, и модератор, явно чувствовавшая облегчение, объявила конец урока. Дети замахали Найине своими голубыми перчатками. Наима помахала им в ответ. И даже улыбнулась.

– Не забудьте про воду! – сказала она, улыбнувшись модератору.

Но ее физиономия уже исчезла с экрана.

* * *

На столе Наима разложила свои боеприпасы: обрез, коробку с патронами, найденный на чердаке старый кольт с полным магазином и бейсбольную биту, которую обычно держала у кровати. Нашла даже противогаз, который выменяла на рынке. Когда приедут судебные исполнители, она будет в полной боеготовности. Будь она помоложе, она бы забаррикадировала окна, но и с тем оружием, что лежало перед ней на столе, она чувствовала себя достаточно уверенно.

– Этот Рауль настоящее дитя, – сказала она Танго и Бастеру, которые внимательно наблюдали за ее работой. Бастер хотел смахнуть лапой патрон, лежавший на краю стола, но Наима подхватила его, не дав упасть на пол.

– Верит каждому их слову, – продолжала она. – «Все меняется», – говорит. Как же! Верит в чудеса. Прислать судебных исполнителей – ко мне!

Танго вопросительно мяукнул.

– Конечно, никого они не привезут. Никакого ребенка! – сказала она. – Судебное решение! В пользу вирусоносителя! Да врачи никогда ее не отдадут.

Она покачала головой, разозлившись на себя за свою слабость.

– Не может там быть ребенка. Дети с генами вирусоносителей не живут.

Корзина была достаточно легкой, и Наима, подняв ее на стол, почувствовала только легкую боль в крестце, которая ушла, стоило ей выпрямиться. Но бочку с водой она перекатила через порог не без труда – медленно и с напряжением. Как Раулю удается справляться с ними так легко? Вторую бочку пришлось оставить снаружи. Когда она закрыла дверь, крестец разрывался от боли, а себя она чувствовала постаревшей на десять лет.

– Вранье, – сказала она.

Яростно мяукнув, Танго и Бастер выразили полное согласие.

Если завтра она умрет, воскресного обеда не будет, напомнила она себе. Принеся из кухни большой нож, она развернула бумагу и принялась на столе разделывать мясо, не обращая внимания на то, что лезвие делает на столе глубокие зазубрины. Наконец испарина выступила у нее на лбу, а пот стал разъедать глаза.

Взяв кусок мяса, она погрузила в него зубы. Когда она готовила, то не пользовалась солью, а потому поначалу не могла привыкнуть к вкусу подсоленного мяса. Рядом, издавая громкое урчание, грызли свои куски мяса коты.

– Откуда там может быть ребенок?

Предположим, было сделано открытие, и они смогли возродить гены. Но зачем эти сложности, если дети и так родятся, обычным способом? Девочка могла быть результатом неудавшегося эксперимента. Лабораторная ошибка. Может быть, им нужна сиделка для ребенка с недоразвитым мозгом? Да она будет трижды проклята, если остатки своих дней станет исправлять ошибки этих горе-ученых!

– Но ребенка-то нет! – напомнила она Танго и Бастеру. – Все это вранье.

С наступлением темноты, светя себе фонариком, Наима поставила ловушки на ворюгу кота, положив в качестве приманки нарезанное мясо, а потом зашла в деревянный курятник, который помог ей построить Рауль. Курятник размерами не уступал сараю, который стоял на заднем дворе в доме ее бабушки. Проверила заделанную проволокой дыру. Днем она не собирала яйца, и куры успели на некоторые из них нагадить. Несколько яиц были разбиты, и желток вытек на солому.

Вычистив гнезда, оттерев до чистоты испачканные яйца и уложив их на кухне в миску (Рауль их потом найдет и возьмет себе), она устала донельзя. Но позволить себе уснуть она не могла – судебные исполнители могли нагрянуть в любой момент.

Сделав себе из новой воды чашку ароматного черного чая, она уселась с обрезом у окна и принялась смотреть на пустую дорогу. Иногда глаза играли с ней с разные игры, оживляя темноту. Потом она задремала.

Разбудил ее раздавшийся вдалеке крик кота. Еще не рассвело, и у курятника звенели колокольчики – добыча в клетке! С отчаянно бьющимся сердцем Наима выбежала из дома. Приманка из первой ловушки исчезла, но ловушка была пуста, потому что не сработала пружина. Черт!

Громкий звон раздавался на расстоянии двадцати ярдов. Наима побежала на звук колокольчиков, в одной руке держа фонарь, а в другой – обрез.

Из-за решетки на нее глянула пара глаз. В клетке от стены к стене метался кот, и колокольчики издевательски смеялись над его попытками вырваться. Это был он. Тот самый, необычно большой, просто гигантский кот.

– Приятель, ты стащил не ту курицу, – сказала Наима.

Она не помнила, когда в последний раз у нее так кружилась голова. Осторожно положив фонарь на землю, она направила его луч на клетку. Потом подняла обрез и прицелилась. Конечно, так она пробьет дыру в ловушке, но, по крайней мере, она поймала того, кого надо.

Кот мяукнул – не зло, а умоляюще, с полным пониманием того, что происходит.

– Ты начал, а не я, – сказала Наима. – Так что нечего упрашивать.

Глаза кота сверкнули в луче фонаря. Он снова жалобно мяукнул.

– Заткнись, слышишь? Сам виноват.

Но ее решимость куда-то подевалась.

Кот поднял лапу и потряс дверцу ловушки. Сколько раз она сама проделывала то же самое! Сколько запоров и замков пыталась открыть в поисках свободы!

«А вдруг там действительно ребенок?»

Наима всхлипнула. Горло ее болело от уже выплаканных слез. Больше слез не будет. Ни одной.

Она протянула руку к дверце ловушки и выдернула скобу. Кот зашипел и, как ягуар, рванулся в темноту, растворившись в ночи. Наверное, пробежит в таком темпе несколько миль, да еще ни разу не оглянется.

«Неужели моя маленькая девочка живет в этом зоопарке даже без имени?»

– Но ведь это все ложь, – проговорила она, вернувшись в дом и гладя Танго, севшего ей на колени.

С криком петухов пришел рассвет. Наима даже не подумала ни о том, чтобы собрать утренние яйца, ни о том, чтобы съесть немного говядины, оставшейся со вчерашнего вечера, ни о том, чтобы сходить по нужде. Она сидела и смотрела, как свет, льющийся с неба, освещает дорогу и открытые ворота ее дома.

Почему она их не закрыла?

Был уже полдень, и солнце поднялось в зенит, когда Наима наконец встала.

Металлический блеск, появившийся далеко на дороге, показался сперва игрой воображения. Чтобы удостовериться, Наима вытерла рубашкой пыль с окна, хотя пятна с наружной стороны стекла по-прежнему мешали видеть дорогу. Блеск, похоже, исчез, но потом проявился вновь, на этот раз с яркими огнями кобальтового цвета, которые совсем не вязались с серо-коричневыми тонами дороги. Две пары голубых огней плясали синхронно, словно в согласии друг с другом.

Окно затуманилось дыханием Наимы, и ей пришлось протереть его снова.

Ховербайки! Летающие мотоциклы! На воздушной подушке!

Два больших ховербайка на большой скорости летели к ее дому по сторонам дороги, и голубые огни мигали под их днищами.

По крайней мере, не армия. Если, конечно, за этими не прилетят другие. На каждом из ховербайков больше двух человек не поместится.

– Ты чертов идиот, Рауль, – прошептала Наима, хотя уже успела простить его.

Она слишком устала, чтобы взяться за обрез. Не вышло с котом вряд ли выйдет и с судебными исполнителями. Пусть берут что хотят. Пока у нее есть Танго и Бастер, она сможет начать все заново. Всегда и могла, и начинала.

Ховербайки миновали ворота, и Наима на каждом, на переднем, сиденье увидела по одному исполнителю в форме – черные куртки с оранжевыми лампасами. Вторым ездоком на первом ховербайке был Рауль – его голова была закрыта черным шлемом, но она узнала его по рубашке цвета красного гикори. У отца Рауля была точно такая же, и когда Рауль рассказывал ей об этом в тысячный раз, ей захотелось закричать.

– Наима! – крикнул он, сбросив шлем на землю.

Ховербайк, на котором ехал Рауль, замедлил движение в шести дюймах над землей, но совсем не остановился, и Рауль едва не споткнулся, когда в спешке спрыгнул. Сидевший в переднем седле исполнитель ухватил Рауля за рукав и поддержал; байк же его послушно завис на месте.

– Милая моя, – сказал Рауль по-испански. – Это я. Не беспокойся по поводу исполнителей. Пожалуйста, открой дверь.

Наима во все глаза смотрела на судебных исполнителей, которые почти одновременно, словно договорившись, сняли свои шлемы и установили их на сгибе руки. Один из был мужчиной, другой – женщиной; обоим не было и тридцати пяти. Мужчина был светловолос и румян, женщина – смуглокожа, с пушистыми волосами. Не видела ли она этого человека много раньше, во время своих первых сеансов со школьниками? Он выглядел знакомым, и он улыбался. Они оба улыбались. Никогда Наима не видела улыбающегося судебного исполнителя.

На них не было бронежилетов, не было масок. Они не прятали лиц и не держали наготове оружие. На расстоянии в десять ярдов, через грязное окно Наима видела их глаза.

Она вскочила с места, когда Рауль стал стучать в дверь:

– Наима, где ты?

– Я не вижу ее! – попыталась крикнуть Наима, но горло ее лишь издало хриплый стон.

Рауль помахал рукой женщине-исполнителю, и та слезла на землю. И тут Наима заметила пассажира второго байка, сидящего на заднем сиденье лицом назад. Это был ребенок. Девочка. Женщина отстегнула ремни безопасности, и девочка заерзала на месте.

Этого не может быть. Просто не может! Что они подсыпали ей в мясо? Галлюциноген?

– Ты видишь, Наймина? – говорил Рауль, мешая испанские и английские слова. – Ты видишь, кто тут со мной? Выходи скорее!

Он сошел с крыльца и побежал к ховербайку; протянул руки и, когда ребенок потянулся к нему, играя, поднял девочку высоко в воздух. Кудрявые локоны разлетелись по ее плечикам, а солнечный свет выхватил на мгновение силуэт девочки в сильных руках Рауля.

Девочка громко смеялась, и Наима отчетливо слышала ее смех через оконное стекло. Рауль был хорошим отцом, это было видно сразу.

– А теперь ты встретишься со своей мамой, – сказал Рауль.

Наима спряталась за выцветшими шторами и оттуда смотрела, как Рауль ведет малышку к ее крыльцу. Когда она услышала шаги этих двоих на крыльце, ее мир закачался. Она рискнула выглянуть и увидела лицо девочки, обращенное к окну. Господи! У этого ангела носик ее бабушки и ее же пухлые веселые щечки! А губы – Рауля. Не личико, а нежное сокровище!

О, Иисус! Благодарю тебя, господи!

И Наима открыла дверь.

Загрузка...