Хаос: отступление?

Нэнси Кресс – автор тридцати двух романов, четырех сборников рассказов и трех книг о писательском мастерстве. Дважды лауреат премии «Хьюго», четырежды – «Небьюла» (все – за рассказы), премии Старджона и «John W. Campbell Memorial Award». Пишет фантастику, фэнтези и триллеры, часто о генной инженерии. Самая свежая ее работа – лауреат «Хьюго» и номинант «Хьюго» роман «After the Fall, Before the Fall, During the Fall» – о путешествии во времени и экологической катастрофе. Нэнси периодически преподает писательское мастерство в «Clarion и Taos Toolbox». Живет в Сиэтле с мужем, писателем Джеком Скиллингстедом, и Козеттой – самым испорченным в мире той-пуделем.

Благодеяния

Мы двигались ночью, в молчании, держась подальше друг от друга. Мы не можем знать, что именно враг может обнаружить. Его технология, разумеется, лучше нашей. Но мы уже добились многого. Мы достигнем большего. И мы не сдадимся.

– Дженна! Ты еще спишь?

Никакого ответа. Я позвал громче.

– Дженна!

Моя милая дочь выходит из спальни, волосы спутаны после сна, глаза сонные.

– Прости, папа – я проспала! Через пять минут я буду готова.

Я наливаю еще две порции кофе – одну для нее и полчашки для себя. Через четыре минуты я подаю ей керамическую кружку; она выпивает ее по дороге в лабораторию. Люди улыбаются и нас приветствуют, а Жанетта Фош – сын двадцать лет назад привез ее из Квебека, и она до сих пор не говорит по-английски – бормочет:

– Трэ бель, трэ бель[55]. Двадцатилетняя Дженна красивее своей матери в этом возрасте, красивее моей матери, гораздо красивее мой бабушки, чья поблекшая фотография висит на стене нашего бунгало. Мои дедушка с бабушкой, Софи и Люк Эймс, в первые годы Благодеяния спасли это поселение от ужасов, о которых я не смею и подумать. Их фотография раньше висела в Общем зале, но, разумеется, никто больше не смел задумываться о том, что сделали Софи и Люк, поэтому снимок остается в ящике стола.

Я не понимаю, как мой народ пережил постоянное насилие в ранние годы Благодеяния.

Дженна останавливается, чтобы поприветствовать других людей. Старый мистер Карутерс сегодня надел дыхательную маску. Уровень CO₂ составляет 1,9 % и продолжает падать. Похоже, поколение назад нам всем пришлось бы носить дыхательные маски.

Дженна опускается на колени возле его инвалидной коляски.

– Вы принимаете свои пилюли, мистер Карутерс?

Он кивает, хотя я не уверен, что он понял. Я делаю пометку о том, чтобы снова напомнить его внучке о цинке и железе. Кей Карутерс – одна из самых милых личностей в Новом Эдеме, но не из самых умных.

«В отличие от Дженны», – думаю я и тут же ругаю себя за это нелепое проявление гордыни. Интеллект и красота Дженны в такой же степени не являются результатом моей сознательной работы, как и серость Кей, а сравнения только подрывают Взаимность.

В лаборатории Дант-23 приветствует меня взмахом щупальца. Я и забыл, что он сегодня ведет исследования. Дант – который выглядит как нечто среднее между цветком и осьминогом – появляется по полусвободному графику. Пять щупальцев в тех местах, где у нас находятся руки и ноги, продолговатая голова, вверху заканчивающаяся сегментами, которые напоминают лепестки, кожа цвета выступающих человеческих вен. Однако эти существа имеют в своей основе ДНК – обычно это объясняют панспермией[56] – и могут дышать нашей атмосферой. Вот почему, собственно, они и находятся здесь.

Человечество перед ними в неоплатном долгу. Совместное использование нашей планеты даже не рассматривается. Без Благодеяния мы столкнулись бы с утечкой CO₂, вызванной антиобщественной индустриализацией. Мы не смогли бы остановить межличностное насилие и самое немыслимое из действий – войну. Мы не смогли бы быть свободными людьми, живущими в мире и Взаимности. Данты нас переделали.

Тем не менее мы не можем с ними разговаривать. Они нас понимают, но для человеческого уха их речь имеет слишком высокую тональность. Все, чему мы научились у них, мы научились с помощью демонстрации, жестов, пантомимы. Этого достаточно; этого более чем достаточно.

Дженна целует в щеку Данта-23 и говорит:

– Доброе утро! Как дети?

Дант-23 кивает и машет щупальцем. После других ритуальных приветствий мы усаживаемся за работу. Я проверяю новые образцы растений в теплице.

За одну ночь все они умерли.

Мы тщательно выбираем направления. Среди них никогда не бывает маленьких деревень, хотя большинство населения планеты теперь живет в маленьких деревнях. И, конечно, нет крупных городов, безжизненных и покинутых. Мы выбираем крупные поселения: их труднее атаковать, но цели находятся именно там.

Обычно находятся.

Дженна пристально смотрит на соевые бобы – это был ее эксперимент. Но я знаю, что она не станет плакать. В отличие от других моих учеников, Зейна и Сары, Дженна может быть нечувствительной, что иногда меня беспокоит. Однажды, когда она была маленькой, я увидел, как она ударила другого ребенка в споре из-за игрушки. Ударила! Тот немедленно застыл в приступе БЧРС, брадикардии[57], вызванной чрезвычайным рефлективным страхом, – а она нет. Даже сейчас это воспоминание заставляет меня вздрогнуть.

Гены – странная вещь. Даже при наличии тормозящих соединений, тесно вплетенных в нашу ДНК с момента Благодеяния Дантов, мы все же остаемся неповторимыми.

– Я начинаю анализ растений, – говорит Дженна.

– Я помогу, – говорит вошедший в лабораторию Зейн.

Она улыбается ему, он улыбается ей в ответ. Они договариваются о том, как разделить работу, а я возвращаюсь к своим собственным экспериментам, которые идут не намного лучше, чем у Дженны. Растения на основе пшеницы выглядят нормально, но уровни CO₂ изменили их физиологию, и теперь они содержат на тридцать процентов меньше железа и на двадцать два процента меньше цинка, чем законсервированные образцы сорокалетней давности.

По крайней мере, я так думаю. Я вечно вожусь со своим абсорбционным спектрофотометром, которому уже не один десяток лет. На Земле много сложного оборудования развалилось на части или вновь произведено такими способами, которые защищают – должны защищать – окружающую среду и живых существ в ней. Такой компромисс этого стоит. В первую очередь – не повредить. В первую очередь – Взаимность. Я не понимаю, как люди до Благодеяния вообще могли жить в своем мире. Производимые химические продукты проникали в почву и воду, люди болели и умирали из-за чужой алчности, целые ландшафты уничтожались опасными методами добычи полезных ископаемых, токсичными условиями труда…

Я сделал глубокий вдох, чтобы меня не переполнили чувства.

Тем не менее наше оборудование все же несовершенно. Я помню компьютеры; когда я был мальчиком, их было немного, и они работали с помощью деталей, снятых с других машин. Сейчас мы не можем сделать то, что пятьдесят лет назад сделал Иен Макджилл: описать генетические изменения, которые обеспечили Благодеяние. Синтезаторов генов больше не осталось. Мы также не можем сообщать друг другу результаты своей научной работы с такой легкостью, с какой это делал Макджилл. Но я видел позорную свалку возле Буффало еще до того, как весь этот район был запрещен к посещению: мертвые компьютеры, автомашины с бензиновыми двигателями, фюзеляжи самолетов, ненужная электроника – все это отнимало жизни у ни в чем не повинных людей и разрушало Землю. Нет, никогда больше!

Дженна с мрачным видом заканчивает свои тесты.

– Эта партия сои показывает более высокое содержание цинка и железа, но растения не смогут выжить при таком уровне CO₂. А партии, которые могут при нем выжить, лишают нас важнейших питательных веществ!

– Мы можем снова прибегнуть к скрещиванию, – говорит Зейн.

– Это никогда не даст ничего хорошего! – Взгляд Дженны стал еще злее. – Без достаточного количества цинка и железа…

Она не закончила фразу; этого и не требовалось. Едва ли не каждый и так страдал симптомами нехватки питательных микроэлементов: анемия, ослабленная иммунная система, снижение выработки гормонов.

Дженна сбрасывает лоток с бесполезными растениями на пол оранжереи. Зейн вздрагивает.

Мы пришли сюда все вместе после наступления темноты, чтобы все спланировать. Деревня в долине не очень велика, но все равно достаточно крупная. Здесь есть научный центр, небольшой цех по выпуску мыла, текстильная фабрика, и все это получает энергию от турбины, установленной на быстрой реке. Коттеджи, каждый из них с аккуратным садиком. Окна сияют электрическим светом, а фонари освещают луг возле реки, откуда доносится музыка.

– Танцуют, – полупрезрительно-полумечтательно говорит Карл.

Я готовлю очки ночного видения. В этих деревнях всегда что-нибудь празднуют. Идиоты.

– Их двое, – говорю я. – Наблюдают за танцами. Я пойду на разведку. А вы выходите на позицию.

Я смотрю, как Дженна танцует с Зейном, тщательно рассматривая их отцовским взглядом. В свете фонаря его лицо светится любовью. Ее – нет. Ничего, Зейн это переживет. Детское увлечение не смертельно, желание и того меньше. Хотя нельзя сказать, что тело Зейна, который танцует всего в нескольких сантиметрах от Дженны, его рука слегка касается ее талии, выражает большое желание. До Благодеяния люди рвали себя на части из-за секса, который не имеет никакого смысла. Это всего лишь легкое удовольствие вроде красивого заката или чашки хорошего кофе – и, конечно, он необходим для продолжения рода. Я не помню, когда в последний раз занимался сексом. Если научная литература права и Благодеяние также изменило выработку гормонов человека, то это еще одна причина поблагодарить Дантов. Мы избавились от изнасилований, от супружеских измен, от перенаселения и разных видов нарушения Взаимности, о которых я читал в находящихся за пределами понимания книгах, хранящихся на чердаке у моей бабушки: «Анна Каренина», «Лолита», «Ромео и Джульетта».

– Ларри, хочешь потанцевать?

Это Рейчел Ноттинг. Она хорошо танцует. Я улыбаюсь, поднимаюсь на ноги и вхожу в круг танцоров – как раз в тот момент, когда с неба падает луч голубого света и за холмом происходит взрыв.

Люди кричат. Некоторые, наиболее чувствительные, впадают в БЧРС. Кира Ханредди, наш мэр в этом цикле, кричит:

– Все в народный дом! Взаимность!

Люди направляются в народный дом, причем никто не обгоняет тех, кто движется медленнее всех. Дженна толкает инвалидную коляску мистера Карутерса. Я помогаю Рейчел с ее близнецами. Застывших мягкими уговорами возвращают к нормальному сердцебиению, и они движутся вперед. Чрезвычайно чувствительную Кэтрин Пейсер несут, как бревно, двое мужчин. Данты исчезли.

Я уже видел это раньше, в другой деревне, а Дженна нет. Когда я иду рядом с ней, с потеющими и задыхающимися от БЧРС близнецами, она потрясенно спрашивает:

– Что это?

– Защита от проникновения. Возможно, это медведи.

Успокоившись, она кивает. Дант-23 и Дант-16 и раньше предупреждали нас, когда медведи, которых Благодеяние почему-то сделало более агрессивными, появлялись поблизости. Корабль Дантов на орбите их выслеживает. Я подозреваю, что корабли на самом деле убивают животных, но мне как-то не хочется думать о поджаренных и дымящихся медведях.

В доме Совет закрывает ставни. Все какое-то время прислушиваются, но слушать, собственно, нечего. В конце концов музыканты снова начинают играть на скрипке и гитаре, и танцы возобновляются уже в помещении. Кэрин Пейсер оттаивает, смотрит на всех потрясенным взглядом, над нею хлопочут подруги. Через три песни в дверь стучат Дант-23 и Дант-16, их впускают в помещение. Их никто ни о чем не спрашивает. Впрочем, мы все равно не поняли бы их ответы.

Мерзавцы убили их всех. Нечего даже хоронить. Будь они прокляты, пусть отправляются в свой ад в боли и слезах!

Припасы и оружие находились вместе с личным составом. Группа Ханны всего в шестидесяти километрах к северо-западу, я могу к ней присоединиться. Но откуда-то я знаю, что не стану этого делать.

Укрывшись под валежником, я провел ночь, мысленно напевая прощальную песню своим мертвым.

Карлу, шестнадцати лет отроду.

Кейли, лучшему стрелку из всех, кого я видел.

Джерому, который в одиннадцать лет сбежал из своей деревни и как-то сумел выжить один до тех пор, пока мы его не нашли.

Мэтту, Рухану, Педро, Сьюзен, Терри.

Пусть гребаная земля будет вам пухом.

Я стою в оранжерее, глядя на лоток с гибридными растениями на основе пшеницы. Сквозь неровное стекло, словно зеленая вода, струится утренний свет; должно быть, в стекло попали примеси из окиси железа. Влажный воздух пахнет глиной, чувствуется, что он полон жизни.

Входит Дженна. – Ой, здесь так жарко и… папа, что это?

– Я провел тестирование фильтрата золы из этой последней партии.

– И…? – Ее симпатичное лицо покрывается забавными морщинами.

– Штамм содержит на десять процентов больше цинка, чем родительские растения.

Теперь уже Дженна пристально смотрит на растения.

– На десять процентов? Но как это может быть?

– Не знаю. Если бы у нас был синтезатор генов…

Она кривится, затем пытается меня утешить. – В любом случае пшеница никогда не подвергалась генной инженерии, только гибридизации. Неужели тебе действительно нужен синтезатор? Важно то, что увеличилось количество питательных веществ.

– Да, – улыбаясь, говорю я, – конечно. – Вот оно – важнейший недостаток Дженны как ученого. Она умна, дотошна, даже изобретательна. Но ее больше интересуют практические результаты – «как это можно использовать?». А не «почему это произошло?».

Кстати, почему это произошло? У меня есть своя теория, но я никак не смогу ее проверить.

– Папа, – говорит она, – ты не проведешь тестирование моих соевых бобов – лоток номер восемнадцать? Джули, Гэри и Мигель собираются пойти в горы. Мы вернемся к темноте, но они хотят уйти прямо сейчас, а заранее меня не предупредили.

В ее голосе не чувствуется раздражения, в нем звучит лишь радость из-за предстоящей экспедиции. Я вспоминаю о медведях, но тут же напоминаю себе, что их нападения сейчас стали реже, чем в годы моего детства, что у Дженны есть дротики с транквилизаторами и что она не слишком чувствительна.

– Конечно, я сделаю твои тесты, – говорю я. – Желаю хорошо провести время.

– Спасибо!

Но, прежде чем она успевает уйти, дверь открывается и, прихрамывая, входит какой-то незнакомец. Мы оба ему улыбаемся.

– Здравствуйте! – говорю я. – Меня зовут Ларри Тревис. Чем мы можем вам помочь?

– Джейк Мартин, – представляется он. Его улыбка кажется какой-то напряженной. Может, он болен? – Я иду в Бремервиль, чтобы повидаться с сестрой, но вот повредил ногу. Хотел бы задержаться здесь на несколько дней.

– Ну конечно! В нашем бунгало есть свободная комната. А это моя дочь, Дженна.

– А что такое с вашей ногой? – спрашивает она. – Вам нужен врач? Я могу послать за врачом в Каслтон.

– Нет, мэм. Мне просто нужно немного отлежаться.

– Дженна, отведи его в бунгало и дай что-нибудь поесть. Нет, подожди… ты же собиралась на прогулку. Джейк, вы не можете побыть здесь с полчаса, пока я закончу…

– Я его отведу, – быстро говорит Дженна.

– Но ведь ты…

– Я буду только рада его отвести. – Она снова улыбается незнакомцу, и он говорит: – Спасибо.

Они уходят – он слегка опирается на ее плечо, чтобы разгрузить левую ногу – а я смотрю им вслед. Почему Дженна так быстро передумала?

Я пожимаю плечами и начинаю процесс сухого озоления ее соевых бобов.

Врагов пока не видно. Но они здесь. Я закопал стрелковое оружие в лесу – на близком расстоянии они могут обнаружить металл. С другой стороны, эта женщина, которая приводит меня домой, приносит мне из столовой горячую пищу, позволяет мне всю дорогу на нее опираться. Мне не нужно на нее опираться, я и думаю, что она это знает. Она с отцом приняли меня не задумываясь – здесь никто не может никому навредить. Но эта женщина… Как же она может быть одной из этих лишенных человеческой сущности, подчиняющихся пришельцам, лишенных секса овец? Как?

От нее пахнет клубникой.

– Как вы повредили свою ногу?

– Такой вот я неуклюжий, – говорю я, и она смеется. Смех звучит растерянно.

Мы продолжаем разговор, хотя мне трудно сосредоточиться. Она умна и – как все они – мила. Но она не такая, как все они.

Мой хрен словно каменный.

Эта женщина…

Дант-23 приходит в лабораторию, когда я заканчиваю тесты. Он машет мне своими щупальцами, и я улыбаюсь ему в ответ. Я показываю ему свои и Зейна рукописные заметки о содержании цинка в различных штаммах пшеницы.

Интересно, он их читает? Или как-то фотографирует глазами и передает куда-то в какой-то немыслимый компьютер? Или просто делает вид, будто понимает, что они означают? Это невозможно определить.

Данты спустились со своего корабля двадцать лет назад, когда все пережившие Благодеяние уже были очень старыми, но мы до сих пор почти ничего о них не знаем. Не знаем, почему они решили помочь человечеству, изменив наши гены для БЧРС. Не знаем, почему они выбрали – подумать только! – вулкан для распространения молекул, принесших это несметное благо. Очевидно, они хотели контактировать с человечеством, не опасаясь насилия в отношении самих себя, но от их Благодеяния больше выиграли мы, а не они.

В библиотеке в Бремертоне есть книги с рисунками, очень старые, которые я видел лишь один раз и много лет назад, но они до сих пор вызывают у меня ночные кошмары. Мировые войны. Мертвые тела в траншеях. Инструменты средневековых пыток. Проткнутые штыками дети, изнасилованные женщины, коровы, которых убивают, чтобы съесть их мясо. Люди, которые поедают плоть.

Дант-23 издает какой-то звук, машет другим щупальцем и устраивается в углу лаборатории, чтобы наблюдать за происходящим.

Она тоже этого хочет, хотя когда я начал, она как будто сама испугалась своей реакции. Я готов поставить на свое ружье, что она не догадывалась, что может испытывать такое желание – откуда могла она это знать, если живет здесь? Она девственница. Тут уже я испугался – у меня никогда не было такого секса. Она не сдерживает свои чувства и ничего не скрывает. Ни тогда, когда мы это делаем, ни когда говорим. Ей, кажется, не приходит в голову, что я могу что-то скрывать. Она совсем меня не знает, но полностью мне доверяет – считает, что я не сделаю ей больно, что не обману ее, что не буду лишать ее удовольствия.

Она что, совсем ненормальная?

Я снова к ней тянусь.

Я переношу соевый фильтрат в мерный стакан и готовлю реагент. Но тут древний спектрофотометр отказывается включаться. Дисплей остается темным. Ничего не светится, ничего не работает, и я ничего не могу сделать, чтобы это починить. Эта штука окончательно сдохла.

Я и раньше терял оборудование. Но по каким-то причинам эта потеря меня сильно потрясла. Я сижу на табурете и рыдаю, как четырехлетний ребенок.

Возможно, это сказывается низкое содержание в моей крови цинка и железа. Миллионы лет люди получали железо и цинк в основном из плоти животных. Но варварство – не та цена, которую нужно платить за здоровье.

А может, дело не в том, что у меня в крови, а в том, что у меня в голове.

В конце концов, я встал с табурета и плеснул в лицо холодной воды. Я больше не могу оставаться в лаборатории. Наступили сумерки, и возле реки слышна музыка – идет второй день праздника. Там будут люди, смех, Взаимность. Я направляюсь туда, где звучит жизнерадостная музыка, надеясь, что она поможет мне избавиться от мыслей, которые, как дикие медведи, грызут мое израненное сознание.

– Сегодня вечером будут танцы, – говорит Дженна, – часть праздника Благодеяния. Я понимаю, что ты не сможешь танцевать, но там будет костер, будет музыка, игры, будет весело.

Она лежит, завернутая в мягкие, потертые, чистые простыни, ее освещают последние лучи солнца, падающие сквозь высокое окно. Голые груди мягко поднимаются и опадают. Ее волосы так же спутаны, как эти простыни, глаза сияют – серые с золотистыми блестками.

Враг может прийти на танцы.

До сих пор я пока что сходил за одного из этих… «людей».

Она проговорила весь день. Теперь я ее хорошо знаю. Как же она может быть одной из них?

Я заставил себя вспомнить Карла, шестнадцати лет от роду.

Кейли, лучшего стрелка из всех, кого я видел.

Джерома, который в одиннадцать лет сбежал из своей деревни и как-то сумел выжить один до тех пор, пока мы его не нашли.

Мэтта, Рухана, Педро, Сьюзен, Терри.

Дант-16 и Дант-23 присутствуют на танцах – стоят в тени возле костра и наблюдают. Что, если я покажу им сломанный спектрофотометр и жестами изображу, что мне очень нужен новый? Могут ли они дать мне его или его инопланетный эквивалент? Может ли их техника столь сильно отличаться, что они не смогут заменить нашу?

Или они хотят, чтобы у нас год за годом оставалось все меньше и меньше?

– Я сейчас скажу глупость, – робко говорит Дженна.

Мы направляемся к реке. Для теплых сумерек она надела только свободные брюки и безрукавку из какой-то голубой ткани. Она не обращает внимания на мою длинную и плотную куртку или, по крайней мере, не говорит об этом. Ее рука непрестанно шевелится в моей руке, словно маленькое беспокойное животное.

– И что за глупость ты собираешься сказать?

– Я думаю… что ты другой.

Я напрягаюсь. О боже, нет… что же она заметила? Неужели она меня предаст? Я не хочу, чтобы мне пришлось…

– Ты другой, потому что ты похож на меня, – говорит она. – Здесь больше таких нет. Совсем нет.

Я снова достаю свободную руку из кармана куртки.

– Я другой? В каком смысле? – осторожно говорю я.

– Не знаю. – В ее голосе звучит беспокойство. – Ну да, секс… До этого я никогда не испытывала такого желания, ничего подобного… Джейк, почему я испытывала к тебе такие чувства, каких не испытывала раньше? Кто ты на самом деле?

К своему изумлению, мне вдруг захотелось ей это сказать. Но я не могу этого сделать, и не хочу, чтобы она задумывалась о моих отличиях от ее народа. Поэтому я привлекаю ее к себе и говорю, чтобы отвлечь:

– Я тот, кто тебя любит.

Но если эти слова и вправду всего лишь должны ее отвлечь, то почему я произношу их так тихо, словно не хочу, чтобы она это слышала?

И тут я вижу их под деревьями, стоящих возле отца Дженны.

Дант-16 машет щупальцем более-менее в такт музыке. Танцоры кружатся на утоптанной траве. Что-то бормочет река, сияющая в лунном свете и отражающая пламя костра. Откуда-то доносится сладкий запах мяты.

Как же я могу думать о том, что сейчас грызет мой мозг?

Дженна и Джейк идут по дорожке, ведущей к бунгало. Она пытается подтолкнуть его к танцующим, но он, улыбаясь, только качает головой. В его улыбке что-то не так, но я не знаю что. Горящий за ними костер окружает их головы золотистым пляшущим нимбом. Поют скрипки, в траве чирикают сверчки, восходящая луна с каждым мгновением все ярче сияет на темнеющем небе.

Дженна поворачивается к Кей Карутерс с таким видом, будто собирается представить ей Джейка, но его уже нет с нею рядом. Он быстро идет ко мне, не бежит, но и не хромает. Он подходит ближе, и я вижу его странную улыбку.

– Привет, Ларри! – говорит он, достает из куртки керамический нож и вонзает его с лоб Данта-16.

Я не в силах сдвинуться с места. Мое сердце замирает, голова кружится.

Дант-23 издает крик – громкий крик, которого мне раньше не доводилось слышать. Он пытается убежать, но Джейк достает нож из Данта-16 и с быстротой молнии вонзает его в Данта-23. Оба инопланетянина падают на траву, выделяя дурно пахнущую жидкость.

Люди вскакивают, покачиваясь, замирают на месте, или падают на землю, либо пристально смотрят, широко раскрыв глаза и рты, насыщение крови кислородом и сердечный ритм резко снижаются.

У всех, кроме Дженны.

Она подбегает к Джейку и бьет – бьет! – его своими маленькими, слабыми кулачками.

– За что? За что?

Он хватает ее за руки и прижимает их к бокам. Его плечи дрожат – он тоже переживает, но не так сильно. Совсем не так сильно.

– Карл, – с трудом выговаривает он, – Кейли, Джером, Мэтт…

– За что?

У обоих нет никаких признаков БЧРС. Я не задумываюсь о причине. Я ее знаю.

– Послушай, Дженна, – говорит Джейк. Теперь он полностью овладел собой. Он прижимает ее к себе так сильно, что она не может сопротивляться. – Они враги. Они изгадили нашу биологию, сделали нас…

– Они сделали нас лучше!

– Нет. Они сделали нас стадом, пассивным и боязливым, с тем, чтобы мы не стали мешать, пока они захватывают Землю. Им нужна наша планета.

– Они принесли нам Благодеяние! Больше нет насилия, нет войн…

– …нет прогресса, нет открытий, почти нет секса! Через сколько поколений люди полностью исчезнут? И все без насилия, которому они не могут противостоять лицом к лицу, как вот эти люди.

– Но ты…

– Я что? – Он удерживает ее уже не так сильно, она меньше сопротивляется. Мое дыхание постепенно приходит в норму.

– Ты ведь смог это сделать – как?

– Потому что это был мой долг. Наш долг – послушай, есть ведь и другие. Больше, чем ты можешь себе представить. Мы хотим, чтобы Данты ушли. При достаточном уровне насилия они обязательно уйдут. Мы убедим их, что Земля никогда не будет свободна от людей. Если только эти козлы не уничтожат нас первыми.

– Данты не…

– Очень даже да, – мрачно говорит он. – Они как трусы поражают нас лазером из космоса – да они и есть трусы. Но мы все равно добьемся успеха.

Зейн и Тед выходят из БЧРС и неуверенно делают шаг навстречу Джейку. Он показывает им кулак, и оба отступают.

Я снова обретаю дар речи.

– Ты не знаешь, что такое успех.

– Я знаю, что такое отсутствие успеха! – резко говорит Джейк.

Дженна – моя Дженна, растерянная и расстроенная, но нисколько не испуганная, – говорит:

– Но я все равно не понимаю, почему…

– Дженна, у меня нет на это времени! Ты что, не понимаешь? Мне сейчас нужно уходить, пока бог знает какие следящие устройства, которые используют эти подонки, меня не обнаружили. Мне надо уходить.

Они смотрят друг на друга. Я не понимаю этого взгляда. Я никогда не был таким, как они сейчас: неистовым, бросающим вызов, страстным.

«Нет, нет, нет, нет…» – думаю я.

– Папочка, – повернувшись ко мне, говорит она, и я понимаю, что остался один. Она уже много лет не называла меня «папочкой». Дженна называла меня «папочкой», когда ей было три года, и она бежала ко мне, чтобы я поднял ее на руки. Когда ей было семь лет, и она держала меня за руку во время прогулки возле залитой солнцем реки. Когда ей было одиннадцать лет и она, опершись подбородком на руку, слушала, как я рассказываю ей о гибридизации растений. Тогда Дженна любила меня, а не какой-то образчик устаревшей, гиперсексуальной, опасной «мужественности» с ножом в руке и жизненной позицией, способной уничтожить весь мир.

Или переделать его.

Слезы душат голос Дженны.

– Папочка, я должна с ним уйти, – говорит она. И яростно добавляет: – Мне нужно знать. Если он ошибается, я вернусь.

Она верит тому, что он ее отпустит. Он верит всему. А он ничему не верит.

И тем не менее, они похожи. Я знаю это, потому что я ученый – Джейк на это не способен. Я знаю это потому, что гибридный штамм пшеницы содержит гораздо больше цинка, чем родительские растения. Потому, что атаки медведей, пусть ужасные, стали гораздо слабее, чем во времена моей прабабушки Кэрри или моей бабушки Софи или даже в мои собственные. Потому что я читал о возврате к норме, о генетических «рецидивах», которые всегда уравновешивают дарвиновскую селекцию. О вечно нарушаемом и затем снова восстанавливающемся балансе между хищником и жертвой, насилием и сотрудничеством, сексом и агрессией.

Дженна целует меня. Джейку хватает деликатности сказать:

– Мне очень жаль, Ларри. – После этого они убегают, рука об руку устремляясь под покров темного леса.

Вокруг меня шевелятся, дрожат, рыдают жители деревни – мой народ. Тела Данта-16 и Данта-23 лежат у моих ног. На горизонте появляется голубая точка, которая быстро перемещается.

Я не могу представить себе, какой мир создадут Джейк и Дженна, какой мир унаследуют их дети. Я не хочу этого представлять. Но в глубине души я уверен, что он обязательно будет.