Холодина

Глава 26. Слова – Слышащий – Ху-ху не хо-хо

– Ты… – Разум сделал крайне многозначительную паузу. – Ты, мой друг, прореха в мироздании. Которую удалось скрыть от них… Правда, ненадолго. Кажется, ты их сам как-то притянул, но… Но всё же мы говорим с тобой – и это удивительно!..

– Хватит говорить со мной загадками! – зарычал я в неподдельном гневе. – Вы все просто задолбали меня со своими недомолвками! Что за «их»?! Какая, нахрен, прореха?! Что тебе там удивительно?!

Бородач протянул ко мне ладони. Мол, сдаюсь-сдаюсь.

– Я всё расскажу тебе. От начала и до конца. Думаю, после этого у тебя не возникнет никаких сомнений в том, что я не Колян какой-нибудь. А в твоем разуме, наконец, сложится полная картина происходящего. Все-таки отчасти в этом виноват я.

– Ты? – я выпучил глаза, но Разум приложил палец к губам, прикрыв глаза; и у меня не было сил сопротивляться его мягкому повелению.

– Когда, во время странствий, я внезапно наткнулся на планету Человечества – радости моей не было предела, – размеренно начал он. – Чудесное совпадение: найти в бескрайних просторах планету с ноосферой! Уже явной, заметной, но еще не осознавшей себя, еще не отделившейся толком от материального мира. Нет, ты не можешь себе представить, какая это находка! Сколько возможностей для изучения, исследования. Может… да, у меня были нескромные мысли… Может быть, даже слегка повлиять на ее развитие.

Легкая паволока затуманила глаза мужчины.

– Высшую форму разумных существ обнаружить удалось достаточно легко. Человечество. Оно расплодилось практически по всей поверхности планеты, уже было заметно, что этот вид избрал технологический путь развития… Но все мои попытки наладить связь с людьми были обречены на полный провал…

– Потому что мы маленькие тупые муравьи? – вновь не удержался я от порции желчи. Ну, а на кого мне еще излить накопившийся запас?

Бородач остановился и укоризненно на меня посмотрел.

– Разумеется, это непросто: огромному разуму вычленить отдельную индивидуальную личность. Но для меня нет проблем существования в макро- и микромире. Общаюсь же я сейчас с тобой?

– И верно, – этот факт я не мог отрицать.

– Главная проблема, которая встала между мной и Человечеством – это слова.

– Язык сложный?

– Язык – лишь частная форма этого явления. Я говорю о словах, как о единице мышления.

– А чем это плохи слова? И разве вообще можно мыслить без них?

– Вот! – бородач даже обрадовался моим вопросам. – Вот она проблема! Вы даже не можете себе представить иное общение! Именно из-за слов. А оно, конечно, возможно. Даже на вашей планете коллективные насекомые изобрели иные формы общения и достаточно сложные. Некоторые примитивные животные общаются с помощью цвета. Да и у вас, людей, еще полностью не уничтожено общение с помощью запахов, визуальных изображений.

– Но это же неполноценное общение! – разозлился я. – Только с помощью слов можно передать самую сложную информацию.

– Не только. Просто вы, люди, открыли идею слова, и сделали на это главную и единственную ставку. Теперь-то я разобрался в вопросе и понимаю, что поначалу слово вам очень помогло. Вы развили звуковой аппарат, раздробили смыслы на мельчайшие единицы – и, хоть, это дало вам определенные возможности, но завело в тупик…

– Так ведь все животные тоже звуками общаются! – я уже был полон возмущения и боролся за слова, словно, они мне мать родная. – Ну… почти все.

– Ты путаешь, – покачал головой Разум. – Звуковые сигналы ваших зверей – это не слова. Каждый крик, писк, вой – это целая мысль. Емкая, многооттеночная. Вот! Вы потеряли емкость в мышлении.

– Не понимаю.

– Это я тебе легко объясню. Уже научился, – мой собеседник аж руки потер от удовольствия. – Вот скажи: когда ты думаешь о себе, как ты себя обозначаешь в своих мыслях?

Что за дурацкий вопрос! Я усмехнулся, открыл уже рот – и завис.

– Вот именно! – обрадовался бородач. – Никто даже не задумывается об этом. Пока вдруг не озадачится этим вопросом. Потому что ты не думаешь про себя «Я» или «Сава». В твоей голове есть образ. Частично визуальный, частично просто смысловой. Он очень емкий, в нем много смыслов, но он короткий – как вспышка в голове. И, разумеется, слово «Я» – ничего этого не сможет объяснить. Твое личное опознавательное имя – не намного больше. Хоть, краткое, хоть полное.

Невольно я был вынужден признать правоту Разума. Мысль, не облеченная в слова, намного ёмче и стремительнее. Нет, не намного – на порядки и порядки! Это даже измерить трудно.

– У вас сохранились еще ряд таких глубоких мыслеобразов. Может быть, даже сотни. Но из-за слов их осталось совсем немного. И самое печальное – они замкнуты внутри ваших изолированных разумов, и вы не можете их передавать друг другу.

– Да как их передавать их? Телепатией какой-нибудь? Разве это возможно…

– Возможно многое. Но вы сами отказались искать эти пути. Слова – сначала устные, а потом и письменные – показались вам исчерпывающим способом для общения. Вы удивительно развили его – я ни о чем подобном раньше даже не слышал. Но в итоге Человечество само оказалось в плену своего гениального открытия. Потому что слово – значит только то, что оно значит. Раньше оно было проекцией мыслеобраза. Но все «лишнее» со временем отсеялось. Каждый разум воспринимал только часть передаваемого смысла. Каждый – разную часть. По итогу в слове остался лишь тот смысл, который усвоили все разумы. То есть, наименьший. Слов становилось всё больше, а смысла – наоборот. Вам приходится создавать громоздкие конструкции из сотен и тысяч слов, чтобы передать мыслеобраз. Даже особое извращенное искусство у вас появилось: кто лучше и изящнее соберет такую невыносимо сложную конструкцию. Литература называется.

– Как же, слышал… – задумчиво промямлил я.

– В какой-то момент началось обратное движение: вы начали мыслить словами. Не до конца, конечно. Но большей частью. И это сковало ваш разум. Первое, что учатся делать ваши детеныши – ходить и говорить. Вы, как будто оковы на них надеваете. Знаешь, на что это похоже? Если взять молодой росток дерева, и вокруг него сколотить из досок опалубку. Ствол станет квадратного сечения, такие же будут ветки. И прямые, как бруски. Дерево будет расти, заполнять своей плотью эту опалубку. Но за ее пределы не выйдет. Большим, чем этот каркас, оно уже не станет. И все деревья вырастут примерно одинаковыми. И одинаково недоразвитыми.

Как обычно, образ от бородача действовал гораздо сильнее, чем пространные пояснения. Я почти физически ощутил, как слова сжимают, стискивают мои мозги.

– Вижу, понимаешь… И я сейчас понимаю. А тогда – никак не мог понять. Почему вы так глухи? Почему просто не можете воспринять меня? Я самые разные формы общения использовал… Но всё было бесполезно. Чаще всего это приводило к одной реакции: ужас, страх, непонимание. Спустя время я понимаю, что вы видели в этом необъяснимые страшные бедствия, пугающие знамения и тому подобное.

– Подожди… – последние слова меня смутили. – А как давно ты попал на Землю?

– Недавно… Если измерять вашим звездным временем – что-то вроде двухсот лет.

– Двести лет! – я невольно вскрикнул.

– Верно, – кивнул Разум. – Для существ вашего типа это очень долго.

Еще бы не долго! Это он к нам прилетел, когда Санька Пушкин в шортиках и ранце за спиной в лицей бегал! Все эти два века истории вживую видел! Может быть, даже как-то влиял на нее… Я вдруг вспомнил всё «веселье» нашей истории за последние два века. Наполеоновские войны, колониальная гонка, революции по всему миру (и у нас, в том числе), две мировые войны.

И с подозрением посмотрел на своего всесильного собеседника. Тот понял мои мысли.

– Нет, нет и нет. Я же сказал тебе: меня никто не воспринимал. В лучшем случае, людям что-то мерещилось, они наполняли увиденное своим мистическим смыслом. Многие пугались. В лучшем случае, ты можешь меня обвинить в серийных фобиях у людей. Но всё остальное вы сделали сами.

Он выдержал паузу. Как будто минута молчания по сгинувшему человечеству.

– Так продолжалось раз за разом. Весь наш совокупный разум не мог пробиться к людям сквозь прочную броню слов. Я всё еще не понимал вас, не мог найти объяснения. Не скрою: было желание отступиться, бросить вас и двинуться дальше… но, в конце концов, мне повезло. И я встретил Слышащего.

Волна тепла скользнула по лицу Разума – даже мне захотелось ответить улыбкой на это. Даже треклятый пенек вместо пальца начал меньше болеть!

– Наверное, он такой не один. Сейчас я вполне допускаю, что подобных людей среди вас хватает. Совершенно иные разумы, свободные и мыслящие вне рамок. Догадываюсь, что подобным тяжело жить среди вас; раньше они наверняка умирали быстро, но ваше общество уже научилось заботиться обо всех. Вы интуитивно понимаете важный закон жизни: в перспективе пригодиться может любой. Даже слабый, даже опасный. Так что сберегать надо всех… Прости, я отвлекся. В общем, случайным способом, но я натолкнулся на одного из них. И контакт, наконец, случился.

– Как это было?

– Меньше слов, друг мой! – рассмеялся Разум. – Лучше сам посмотри.

Исчезло всё. Холод и голод. Боль в покалеченной руке. Запах немытого тела и засохшей крови. Всё стало стерильным. И треклятая камера исчезла. А что возникло?

Первое, что я разглядел – пальцы. Мужские, но вялые, пухлые и какие-то изнеженные. Совершенно не предназначенные для того, чтобы держать мощный суровый граненый стакан. Но, как вы понимаете, они именно его и держали. В прозрачном сосуде плескалась еще более прозрачная жидкость. Явно не вода. Граненый стакан – сакральная вещь. Наливать в него воду – святотатство. Так что водка, конечно.

Я раздвигал горизонты обозримого, и невольно вздрогнул, когда, наконец, рассмотрел обладателя вялых пальцев. Колян! Чертов Пухляш, залезающий в мозг и способный лишить тебя воли… Правда, он был какой-то другой. Пышная шевелюра, нет и намека на проплешины. Вместо аморфного, но дорогого халата – безыскусные, но тщательно выглаженные рубашка с брюками. И весь какой-то чуть более стройный, подтянутый. Молодой! Вот какое слово просилось с самого начала. Молодой Колян.

Только глаза усталые и полные мрака, как и сейчас. Или я наговариваю?

– Харэ водяру греть! – ударил по ушам голос грубый, но веселый. – Давайте: за вашу с Леркой годовщину! Семья Ивановых – уже девять лет! Вы – ребята за***сь!

Я резко повернулся и увидел говорившего. Молодой парень лет 27, крепкий, широкоплечий, с тугой улыбкой во все 32 белоснежных зуба и маленькими шалыми глазами на грубо тесаном лице. Пока оно (лицо, в смысле) далеко не такое красное, но я без труда узнал Красномордого – свежего, не пропившего еще свое богатое от природы здоровье.

– Олег, ну, хоть, за праздничным столом не матерись! – женский голос не уверен в себе, и осуждение в нем смешивалось напополам с кокетством… причем, кокетством неумелым.

Я снова обернулся – и уже без удивления опознал молодую версию Заведующей. Молодость не может быть некрасивой, но эта… девушка всё равно, скажем так, не возбуждала. Живот еще не выпирает, шея не выглядит не такой дряблой. Но я бы не повелся всё равно. И все-таки сейчас молодая Заведующая была счастлива, пухлые щеки залил румянец – и это красило ее, добавляло немалую толику милоты. Даже трудно поверить, что эта тварь несколько дней назад заставляла големов меня пытать…

Троица, и впрямь стояла за столом. Самодельный деревянный столик, вкопанный в землю; фанерная столешница, накрытая полупрозрачной дешевой клеенкой. А по ней – в железных эмалированных чашках, мисках – была раскидана нехитрая, но обильная снедь. Нет, действительно, нехитрая: какие-то оставшиеся с зимы соления, икры заморские кабачковые, леча и прочие навороты домашнего пищепрома.

Годовщина.

– Пардон муа, Валерия Дмитриевна! – дурашливо раскланялся еще не красномордый Олег. – Быдло-с, чо с меня взять… Но буду стараться!

Он развел свои широкие плечи, как меха гармошки, потянулся, оглядывая пространство.

– Эх, хорошо тут у вас! Как же ох… здорово, что вы в мае поженились. На даче в такую пору гулять – это ж чистый кайф!

Пространство расширялось: я уже видел, что фанерный столик стоял под раскидистой яблоней, которая уже прошла пик цветения и начинала облетать. Дальше виднелись другие плодовые деревья – все старые, сразу видно, что сад разбили уже давно – лет 40 назад. Чуть выше по склону стоял неказистый домик из посеревшей от дождей и ветров доски. Но всё равно я был согласен с Олегом: красиво. Всяко лучше поганой Холодины.

– Кайф не кайф, но десятилетие можно будет и в ресторане отметить, – недовольно добавила Лера-Валерия, и по-театральному обидчиво оттопырила нижнюю губу.

Брр! Как же ей такое не шло. Ее миниперфоманс, конечно, должен быть показать: ах, я такая милая, но не несчастная, помогите же слабой девушке… Но в ее исполнении это вызывало лишь непроизвольное передергивание. Крынж, одно слово.

– Я вам чо, Мавроди?

Это, наконец, подал голос Колян. Совсем не та невнятная болтовня, которую слышал я. Низкий грубый голос, совсем не подходящий к инфантильной внешности его обладателя.

– По ресторанам мне шастать не на что. Я на свой бухгалтерский оклад троих содержу! И ни от кого помощи ожидать не приходится!

В конце Колян глухо стукнул пустым стаканом по столу. Заведующая вздрогнула, чуть отстраняясь, а вот Олега истекающая от Коляна чернота совсем не проняла.

– Давай сделаем деньги, Колюня!

– Очередной гениальный план, – Колян закатил глаза.

– Да это даже не криминал! Свиньи!

– Чего?

– У тебя здеся строим хлев – вон в том уголочке. С меня, ёпта, поросята. Пока пару возьмем – наблатыкаемся. Я знаю, где можно кормов с… натырить. Ну… немного, но с огорода кой-чего можно. Эта… дома картофельные шкурки не выкидывайте.

– Чо за херня… – качал головой хозяин дачи.

– Ничо не херня! По снегу их за… за***рим, – Олег уже устал сдерживаться от матов. – Сало-мясо! И себе и не продажу. Прибыль пополам.

– Какую прибыль! Они сдохнут у нас!

– Колян! – некрасномордый Олег с улыбкой раскинул руки, красуясь. – Ты чо, забыл, кто я?

– Ой! – всплеснула руками Лера. – Ты же ветеринар! А я и забыла.

– Ветеринар – не зоотехник, – зло рыкнул на жену Колян, та моментально погасла. – И что, Олег, мне после работы сюда ездить и с твоими свиньями возиться?

– Так, б***ь, пока не холодно, можно попросить твою мамашу тут пожить. И ей развлекуха – и вам дома попросторней.

Я ясно увидел, с какой надеждой и радостью вспыхнули глаза Заведующей. Олег, не теряя времени, развернулся и зычно проорал в сторону дряхлого домика:

– Маргарита Карловна!

Я резко переместился к крыльцу хибары, на котором, замотав ноги в больничное одеяло с бурым ожогом, сидела… Маргарита Карловна… Марго?!

На крылечке, откинувшись на столб, сидела старуха с тлеющей беломориной в руках. Не так чтобы вусмерть старая, но вся сморщенная, иссушенная, как будто, дым дешевых папирос полностью закоптил ее и снаружи, и изнутри. Нет! Я не видел ни капли сходства. Ни капли! Только ярко-рыжие волосы предательски высовывались из-под дурацкого берета. Волосы были покрашены давно – седые корни вылезли на несколько сантиметров…

– Маргарита Карловна! – с улыбкой орал Олег. – У меня для вас идейка есть…

– Хавальник прижми, – грудным голосом, звонким и скрипучим одновременно, прокаркала старуха. – Слыхала я твою идейку…

– Ну, и чо?

– Елда через плечо, – Маргарита Карловна схаркнула на свежую майскую зелень и снова воткнула окурок в угол рта. – Я на вас горбатиться должна, а вы в городе веселиться будете? А ху-ху не хо-о?

– Маргарита Карловна, чо за базар гнилой…

– Олег, увянь! – Колян зло рыкнул на приятеля. – Сто раз тебе говорил: не беси мать! Она ж сидела.

– Да мне по…

– Мне не по! Нам с ней жить потом в одном доме.

Некрасномордый Олег выдохнул, резко улыбнулся и поднял руки: сдаюсь, мол.

– Олег, а почему ты не работаешь? – спросила Лера у мужниного друга. – У тебя же такая профессия хорошая! А ты вечно с какими-то… авантюрами…

Женщина под конец смутилась прямоты своего же вопроса, но собеседника это никак не смутило.

– Да манал я эту работу, – распевно ответил он. – Может, вам с Коляном и нравится по чужому распорядку жить, а я не такой. Я лучше день в гараже просижу, потом за час назавтрева натаксую…

– Но…

– Чего ты лезешь? – сухо бросил жене Колян. – Нахрена эти тупые вопросы?

Кровь отхлынула от лица Леры, губы ее сжались в тонкую ледяную полоску.

– Пойду к Грише. Когда вспомните, что у нас сегодня годовщина – позовёте.

Женщина двинулась вниз по участку. За спиной прошелестел тихий шепот «Колян, х**и ты творишь?», и это немного грело душу, но видно было, что чернота расползается по ее сердцу. Она тихо бормотала что-то неразборчивое, но злое. Как раз за такое бормотание в Средние века на кострах и жгли.

А потом бормотание резко прекратилось, сумрачное лицо Леры посветлело, и неожиданно нежным голоском она окликнула:

– Гришенька!

Вот тут я и увидел Слышащего.