Хозяин облачного трона II

Глава 13

Довольно быстро мы пришли к уже хорошо знакомому мне кабинету. Помощница Тины постучала в дверь, приоткрыла её и доложила:

— Прибыл курсант Оливар.

Из глубины кабинета прозвучал знакомый голос:

— Пусть входит.

Секретарь жестом пригласила меня внутрь и отошла, давая мне пройти. Я шагнул в кабинет и аккуратно прикрыл за собой дверь.

— Позвольте поприветствовать вас, госпожа проверяющая, — сказал я официальным тоном, решив немного подурачиться.

Но стоило мне взглянуть на Тину, как желание дурачиться пропало полностью. Такой я её ещё не видел. За столом сидела и не та Тианелия Морисаль, которая встретила меня в нашу первую встречу — строгая, холодная, уверенная в себе, и не моя тёплая и нежная Тина. Я увидел, что-то среднее: словно две половины этой женщины не договорились, кто из них сегодня будет меня встречать.

Казалось, будто две маски наслоились одна на другую и одновременно дали трещину, а под ними проступала третья — настоящая. Лицо у Тины было взволнованное, взгляд беспокойный, руки сложены так, будто она никак не может найти им место. Она очень нервничала, и это сразу бросалось в глаза.

— Что случилось? — спросил я с ходу.

— Всё хорошо, — ответила Тина. — Всё просто замечательно.

Её голос оказался на удивление спокойным, и это меня окончательно запутало.

— По тебе этого не скажешь, — заметил я, — что всё хорошо.

Тина попыталась вернуть себе образ строгой проверяющей и через силу улыбнулась своей фирменной, едва заметной, холодной улыбкой, и у неё даже получилось: на лице возникло то самое выражение, которое я видел в первый день нашего знакомства и каждый раз, когда мы встречались на людях. Настолько хорошо получилось, что я даже почувствовал лёгкое дежавю. Даже воздух вокруг стал на мгновение тяжелее.

Но маска продержалась недолго — секунды три, не больше. Я видел, как она буквально соскальзывает, как под ней проступает настоящее лицо: тревожное, взволнованное. Лицо женщины, которая отчаянно пытается удержать что-то внутри себя, не дать ему выплеснуться. В итоге Тина махнула рукой и, откинувшись на спинку кресла, произнесла:

— Хотя бы с тобой я могу позволить себе быть такой, какая я есть.

И похоже, я ошибся в начале. Это не было третьей маской. Это была моя милая, нежная Тина. Просто она была очень взволнована. Не напугана, не расстроена, а именно взволнована.

— Со мной ты можешь позволить себе всё, что захочешь, — сказал я, садясь в кресло напротив. — Но скажи… что происходит? Почему ты так взволнована? И связано ли это с арестом директора?

— Ты уже знаешь?

— Так вся академия только об этом и говорит.

— Да, — сказала Тина, — моё волнение связано с арестом директора. Это… нормально. В какой-то степени.

Она замолчала, перевела дыхание, словно собираясь с силами, и после короткой паузы добавила:

— Но больше я расстроена из-за того, что через пару часов мне придётся отправиться в столицу. Не заезжая в Криндорн.

— Ты поедешь в ночь? — уточнил я.

— Да. Дело срочное и очень важное. Но ты же понимаешь, что я расстраиваюсь не из-за того, что мне предстоит ночевать в экипаже. Я и верхом всю ночь проскакать могу.

Я понимал. Я смотрел на Тину и очень хорошо её понимал, я и сам расстроился, когда понял, что две волшебные ночи, ожидающие нас, растворились как дым. Но всё же я расстроился не так сильно.

— Для меня были очень важны эти две ночи, — сказала Тина едва слышно, почти шёпотом, но так искренне и так печально, что у меня внутри всё сжалось, аж дышать стало трудно.

И вот что ей на это отвечать? Что мне очень жаль? Мне, конечно, жаль, мне безумно жаль, я сам рассчитывал на две прекрасные ночи любви с этой потрясающей женщиной. Но что ей сказать? Не расстраивайся? Или подойти, молча обнять и утешить? Трудно даже сказать, какой из этих вариантов хуже: первый глуп и циничен, второй даёт напрасную надежду, что всё у нас будет хорошо. В итоге я не нашёл ничего лучше, чем сказать:

— Мне ужасно жаль, что всё так сложилось. Я с самого утра сегодня только и думал, что о вечере и ночи.

Глупая фраза, но, похоже, это оказалось примерно то, чего Тина от меня ждала. Её это устроило. Возможно, потому, что это была правда. Она кивнула, вздохнула и произнесла:

— Жизнь продолжается, курсант Оливар! Придётся мне всю энергию направить в работу.

И она снова попыталась улыбнуться, но не той холодной улыбкой, а своей обычной. И даже получилось. Пока ещё без ямочек на щеках, но всё же.

Тина посидела ещё какое-то время молча, а потом окончательно взяла в себя в руки, либо же сделала вид, что взяла. По крайней мере, выглядела она уже намного спокойнее. По десятибалльной шкале, где моя Тина была один, а госпожа Тианелия — десять, эта женщина сейчас выглядела примерно на семёрку. Она ещё раз улыбнулась, медленно выдохнула и спросила:

— Тебя, наверное, интересует, что произошло с директором?

— Интересует — это даже рядом не то слово, — признался я.

— Директора арестовала Имперская Служба безопасности, — сказала Тина. — Его уже везут в столицу. Я же тебе вчера рассказывала, что барон Фраллен пришёл в ярость после вашего поединка. И вот итог.

Значит, всё-таки Фраллены. Что ж, силён барон. Тут уж ничего не скажешь, считается. Отомстил так отомстил за то, что сынка поставили на колени и уронили лицом в песок. Но если директору так прилетело за то, что, по сути, всего лишь поставил нас в одну пару, то чего теперь ждать мне?

И главное — почему меня до сих пор никто не трогает? Неужели опять Тина встала между мной и моими проблемами? Я решил этот момент прояснить сразу и спросил прямо в лоб:

— А почему меня не трогают?

— Тебя? — Тина от удивления аж моргнула. — А тебя-то за что?

— Ну директора, полагаю, тоже не за что было, если раньше не арестовывали, но Фраллен же придумал за что.

— Погоди… — глаза Тины округлились, а лицо аж вытянулось от удивления. — Ты решил, что это Фраллен стоит за арестом директора?

— А кто?

Тина ещё пару секунд смотрела на меня так, будто я только что выдал самый смешной анекдот в её жизни, а потом её просто прорвало. Это был не лёгкий, едва слышный смешок благородной дамы, а настоящий хохот — звонкий, заразительный, искренний, такой, что она чуть пополам не согнулась. Тина смеялась до слёз, которые она торопливо смахивала рукой. И похоже, это был тот самый освобождающий смех, которым иногда снимают многодневное напряжение. Знать бы ещё его причину.

Я сидел в кресле и вообще ничего не понимал. А Тина хохотала так, словно решила одним махом высмеять весь накопившийся за последние дни стресс. Наконец она выдохнула, успокоилась, ещё раз вытерла влажные глаза и заговорила:

— Ты прости, это нервный смех.

— Понимаю, что нервный, но не совсем понимаю его причину.

Тина чуть подалась вперёд, локтями опёрлась о стол и сказала:

— Сейчас объясню. Уже несколько лет наш департамент подозревает директора академии в присвоении денег, которые заведение получает от благодетелей и меценатов. Косвенных улик было много, очень много, но поймать его за руку никак не удавалось. Три комиссии до меня присылали. Три! И все уехали ни с чем.

— Хорошо шифровался, — заметил я.

— Очень хорошо, — согласилась Тина. — Проблема в том, что сколько меценаты и благотворители жертвуют на академию, знают лишь они сами да председатель попечительского совета. И директор, разумеется. Это старое правило, старый закон — суммы пожертвований не афишируются, чтобы никто не мог обвинить руководство академии, что оно благоволит родственникам меценатов. Понятно, что все всегда знают, кто жертвует и кто кому благоволит, но суммы остаются неизвестными. До того момента, пока директор не внесёт их в казну академии.

— А сколько он туда внесёт, зависит от его совести, — догадался я. — Может, всё, а может, половину.

— Может, вообще иной раз ничего.

— И что, его в принципе никак нельзя контролировать? Это же глупо. Это такая кормушка, что мало кто на таком месте не станет воровать. Тут совсем кристально честный человек должен быть.

— Это старая традиция, — вздохнув, произнесла Тина. — Но возможно, после этого прецедента её наконец отменят во всех академиях. Поэтому наш случай очень важен.

— Дурацкая традиция — поощрять людей к воровству и никак их не контролировать, — заметил я.

— Ну в теории честность директора всегда может проверить председатель попечительского совета. Он ведь знает все суммы и имеет право затребовать отчёты по финансам из академии. Но на практике он этим не занимается. Председатель попечительского совета вашей академии на все попытки моего департамента наладить с ним контакты ради получения информации, говорил, что он выше этого, и если директор даже и берёт малую сумму, то мараться и выяснять, что там да как, председатель не собирается.

— Удобная позиция: делать вид, что тебя ничего не волнует.

— Очень удобная, — согласилась Тина. — И до вчерашнего дня председателя действительно ничего не волновало. До вашего поединка и до позора юного барона Фраллена.

— Ты хочешь сказать, что его отец — председатель попечительского совета? — уточнил я.

— Нет. Отец Дариса лишь член совета, а вот его дед — председатель. Фраллены давно знали, что часть денег директор ворует. Но им было всё равно. Не у них же он брал. Они жертвовали и забывали. По сути, это было платой за особое расположение администрации академии к младшему Фраллену. Но после того как директор поставил Дариса против заведомо более сильного соперника, они поняли, что это «расположение» не такое уж и особое.

— Ну если уж говорить начистоту, директор не знал, что я сильнее, — признался я.

— Я это поняла ещё по его реакции на ваш бой, — сказала Тина. — Но ведь ты при всех заявил, что директор знал. И Фраллены этому поверили. И это был отличный ход с твоей стороны, очень умный. И он мне очень помог.

— Рад, что смог помочь, — усмехнулся я.

— Ты даже не представляешь, насколько ты помог. Я просмотрела пока лишь часть документов, тех, что передал мне дед Дариса, где указаны суммы, которые передавались в академию. И мне уже ясно, что директор воровал едва ли не всё.

— Размах, достойный уважения.

И тут мне стало интересно: был ли в этом мире свой условный Лондон — место, куда можно свалить с наворованными на родине деньгами и знать, что тебя не выдадут? Иначе какой смысл был директору воровать в таких масштабах? Брал бы в разумных пределах, чтобы на хорошую жизнь хватало — может, и не заметили бы.

— Да, размах впечатляет, — согласилась Тина. — И мне во всём этом ещё разбираться и разбираться. После ареста директора я наконец смогла изъять все финансовые документы академии. Раньше мне давали только то, что считали нужным. И ещё прямо сейчас идёт обыск дома у директора.

— Приплыл господин директор.

— Да. Сейчас мы изучим все документы, ещё Фраллены должны дать официальные показания, а потом всё это передадим в суд. И моя командировка будет считаться успешной. И всё это благодаря тебе!

— А Фраллены не передумают? — спросил я. — Они точно дадут показания?

— Нет, не передумают, — ответила Тина.

И она это произнесла так уверенно, что, видимо, причины для этой уверенности у неё имелись.

— Но даже если бы и передумали, это уже не важно, — добавила Тина. — Главное — дед Дариса дал первые показания, на основании которых директора арестовали. А теперь будет намного проще. Теперь директор — официально подозреваемый. У него дома и в академии можно проводить обыски, к нему можно применять методы ментального воздействия на допросах. Он больше не имеет возможности что-то скрыть, он теперь всё расскажет. Да и документы уже у меня, а там все цифры. Так что от Фралленов на этом этапе уже ничего не зависит.

— Что ж, я рад за тебя, — сказал я. — Поздравляю с успешным окончанием командировки.

— Спасибо, эта командировка была очень важна для меня, это было дело принципа — раскопать хоть что-то после трёх неудачных комиссий. И всё благодаря тебе, — Тина улыбнулась, сделала небольшую паузу и добавила: — Я ещё поговорила с отцом Дариса насчёт тебя. Он сказал, что не собирается мстить за твою победу. Фраллены понимает, что ты не виноват.

«Одно дело победить, — подумал я, — и совсем другое — поставить на колени перед всей академией, к тому же ещё и в первом раунде».

Расслабляться после этого однозначно не стоило, Фраллены мне такого позора не простят. Но было очень приятно, что Тина за меня переживает. Однако обсуждать эту тему не хотелось, и я вернул разговор в прежнее русло:

— Похоже, у академии теперь будет новый директор.

— Да, — согласилась Тина. — И очень скоро.

— А какое наказание ждёт теперь уже, как я понимаю, бывшего?

— Его будут судить и однозначно признают виновным. А затем ему отрубят голову.

Она произнесла это так спокойно, будто директору светило условное наказание или максимум пара лет колонии общего режима. Я, конечно, разумом понимал, что в Империи и вообще в этом условно средневековом диком мире за такое именно так и наказывают, но всё равно внутри что-то кольнуло. Только вчера я ругался с этим человеком, а завтра ему голову отрубят. Косвенно из-за меня. Как-то от этого стало не по себе, хоть я и понимал, что директор — преступник, и он знал, чем рискует, когда воровал в таких объёмах. А ещё он был конченым мудаком, и не раз доказал это за недолгое время нашего с ним общения.

— Что с тобой? — спросила Тина, заметив, на моём лице отражение моих эмоций. — Что-то не так?

— Всё нормально, — отмахнулся я. — Просто показалось… несколько странным, что я всего лишь хотел поставить директора в неловкое положение перед отцом Фраллена, а по итогу этого всего ему отрубят голову.

— Голову ему отрубят за воровство, — поправила меня Тина. — И это всё равно бы рано или поздно вылезло наружу. Просто благодаря тебе я смогла это раскрыть сейчас. И, как я уже говорила, я тебе за это очень благодарна. И лично, и как представитель Имперского департамента по казне и налогам. Ты не представляешь, как сильно ты мне помог. Я билась здесь два месяца… и уже почти смирилась с тем, что вернусь в столицу, как и предыдущие комиссии — ни с чем. Но ты меня спас. И это… очень для меня важно.

И судя по её тону, это действительно было очень важно для Тины. Видимо, были какие-то свои причины, по которым она должна была распутать это дело.

— Верю, что важно, — сказал я. — И очень рад, что смог тебе помочь.

— Я твоя должница, Ари, и это не пустые слова. И ещё…

Тина прервалась на полуслове. Казалось, она тщательно подбирает нужные слова, чтобы сказать что-то важное. В итоге она сказала, точнее, даже не сказала, а выдохнула:

— И спасибо тебе за то, что сел тогда ко мне в экипаж. И… за всё остальное.

— Вот за это меня благодарить точно не стоит, — улыбнулся я. — Это я должен быть благодарен тому, что такая волшебная и роскошная женщина уделила мне столько внимания и нежности.

Тина улыбнулась — тихо, почти незаметно, но в этой улыбке снова чувствовалась та же грусть, что утром. Я смотрел на неё и понимал, что разговор наш подошёл к концу, сейчас мы расстанемся, и, возможно, уже никогда больше не увидимся.

Так получилось, что у нас не осталось тех двух ночей, которыми мы хотели завершить наш короткий, но яркий роман. Было обидно, очень обидно, но ни я, ни она ничего не могли с этим поделать. Так получилось. Такое вот странное у нас вышло прощание.

И чего уж греха таить, мне дико не хотелось расставаться. Ведь передо мной опять была моя Тина. Стопроцентно моя. Не уверенная в себе столичная дама, не наследница влиятельного рода Морисаль, не грозная проверяющая, которая вычислила и арестовала казнокрада, а та, другая — невероятно нежная, до безумия чувственная, та, которую нужно беречь, а не ранить, та, которой нельзя делать больно…

Но я понимал, что сейчас сделаю. Признаться, я бы лучше ещё раз вышел один на один против краснокожего из разлома, чем вот это вот всё. Даже без помощи Хранта бы вышел. Но… выходить надо было не против чудища, а из этого кабинета.

Я поднялся. Она тоже встала, и какое-то время мы просто молча стояли и смотрели друг на друга. Между нами был только стол, и казалось, что именно он и держит нас от шагов, которые мы не имели права сделать. Которые очень хотелось сделать, но разумом я понимал: главное было — не сорваться, не подойти, не обнять, не прижать к себе, не поцеловать Тину на прощание. Это было бы слишком больно — в первую очередь ей.

С почти нечеловеческим усилием, которого хватило бы на мощнейшее заклятие, я вытолкнул из груди слова, что резанули меня самого:

— Прощай, Тина.

Я даже голос свой не узнал, он показался мне каким-то сухим, чужим — словно это Ферон или Хрант сделали за меня то, что я никак не мог сделать сам.

— Прощай, Ари.

Она ответила шёпотом, даже тише — одним лишь движением губ, словно боялась услышать то, что говорит. Ни упрёка, ни ещё одной попытки удержать меня — только два слова и искреннее сожаление в глазах, от которых я не мог отвести взгляда.

Несколько секунд мы просто смотрели друг на друга. Время словно остановилось. А потом в её глазах появился слабый блеск, едва уловимый. Слеза. Тина резко отвернулась. Очень быстро, будто боялась, что я успею увидеть больше чем нужно.

А я пошёл к двери, чувствуя, что каждый шаг делаю против собственной воли. Не так я себе представлял наше прощание, не так. Но другого не получилось.