Христианство в свете этнографии

Глава 19. Что такое церковный коммунизм

В план моего анализа не входит подробное рассмотрение социальной истории церкви по отдельным этапам с первого века по третий и с третьего века до Константина и далее сквозь все колебания ее внешнего успеха и внутреннего изменения.

Для этого были бы потребны большая интенсивность и продолжительность работы и более обширные размеры издания.

Дело обыкновенно представляется в таком виде: христиане эпохи Иисуса и первого века вообще были революционеры, но мирные, они были демократы, но состояли под управлением боговдохновенных апостолов, которым наследовали епископы. Далее они были коммунисты, но признавали частную собственность, в том числе и собственность на рабов.

Во всем этом много противоречий.

Когда Палестина загорелась свирепой национальной революцией, христианство по необходимости должно было отходить от метода силы и восстания, поскольку оно отходило от традиционного иудейства. Отходя от иудейства, оно политически приближалось к римлянам. Другого пути не было. Критика давно указала на то, что римские фигуры в Евангелии являются весьма благожелательными, начиная от сотника Корнилия и кончая Пилатом. Нет недостатка и в заявлениях христианской лойяльности, включенных в евангельский текст, как общеизвестное «кесарево кесареви». Можно привести многочисленные заявления Павла: «Нет власти не от бога. Начальники — божьи служители. Подати платите. Всякому все отдавайте, подать, оброк, со страхом и почтением» (Римлян., 13, 1–7).

Отдельные случаи применения насилия в Евангелии, мифическое изгнание торговцев из храма и усекновение Малхова уха апостолом Петром, направлены против иудеев, а никак не против римлян.

Впрочем, и против иудеев христиане защищаются слабо. Известная сентенция Иисуса: продай одежду свою и купи меч (Лук., 22, 36) приводит к заявлению учеников: «Господи, вот здесь два меча». И он сказал им: «Довольно!»

А во время ареста Петру, обнажившему меч и отсекшему вышеуказанное ухо, Иисус сказал такое же слово: «Довольно!» и, прикоснувшись к отсеченному уху, исцелил его.

Неподражаемая подробность.

Во всей этой плачевной авантюре христиане напоминают толстовцев. Их сопротивление есть, в сущности, непротивление злу.

Другой пример из русской революции. Я помню в дни моей ранней юности, как так называемые «мирные пропагандисты» стали приходить к мысли о необходимости оказывать сопротивление при аресте, какие дебаты велись по вопросу о том, носить револьверы или нет. И сторонники насилия доказывали, что не надо убивать, а только выстрелить, чтоб обратить внимание общества на невыносимые гонения. Помню, один из первых стрелявших, Бобохов, уже после ареста, нашел случай передать из крепости письмо в революционную печать, написанное в стиле евангельского рассказа об аресте. Идея о насилии русским социалистам далась далеко не сразу.

Точно также и так называемый коммунизм первоначальной христианской общины вызывает сомнения. В отличие от ессеев, о которых к тому же мы знаем очень мало, христианская ячейка являлась коммуной не производительной, а только потребительной. Основным моментом была братская трапеза-агапа. Странствующим праведникам некогда работать, они заняты другим делом. Надо, однако, указать, что повсюду и везде группа людей, собравшихся вместе для какой-нибудь духовной цели, по необходимости является такой потребительной коммуной. Каждая ученая экспедиция, выезжающая в поле, от полярной экспедиции Нансена на «Фраме» до ныне устраиваемых Академией Наук исследований СССР, составляет такую коммуну, имеет казначея, общее хозяйство и кухню. Вся эта организация направлена на содержание сочленов во время работы.

Даже и чай, который подают в ученых обществах, тоже является коммунистической агапой. В буржуазной жизни больше коммунизма, чем заметно с первого взгляда.

Также и у апостолов был казначей и общая кружка и трапезы. Правда, для общей казны указывается мимоходом и другая цель: «милостыня нищим». Но надо помнить, что во все времена самые радикальные группы и секты тратили на раздачу подаяния нищим, калекам и прочим социальным отбросам лишь небольшую часть своего дохода и имущества. Помимо того и евангельский текст даже устами самого Христа относится неодобрительно к аргументу о нищих: «Ибо нищих всегда вы имеете с собою, а меня не всегда» (Матф., 26, 11).

Мало того, в первые три века помощь нищим без разбора обозначала бы помощь иноверцам, неверующим и даже противникам и, конечно, не могла являться серьезным социальным догматом.

Осуждение богатых и противопоставление им бедных в Евангелии существует, особенно у Луки. Критика давно указала на искусные или, пожалуй, неискусные поправки Матфея к резким заявлениям Луки.

В греческом тексте употреблено слово chortazo, означающее «жрать». Таким образом у Матфея выходит, что алчущие правды нажрутся.

Такой же лукавой вставкой надо считать Матф., 5, 9; Луки, 6, 20 «блаженны нищие духом». По контексту очевидно, что Иисус говорил просто о нищих.

Только у Луки мы встречаем притчу о богатом и бедном Лазаре, где богатый попадает в ад без всякой мотивировки, просто потому, что он богатый.

Однако и это осуждение богатства у Луки не идет дальше указания, что богатый человек должен отдавать часть своих доходов на благотворительность. Чрезвычайно любопытен рассказ о встрече Иисуса с начальником мытарей Закхеем, человеком богатым. Закхей был мал ростом и, чтобы видеть Иисуса, забежал вперед и взлез на смоковницу, — подробность весьма натуралистическая. Иисус увидел его и сказал: «Закхей, сойди скорее! Мне надобно быть у тебя в доме». И пошел к нему обедать. И все, видя то, стали роптать, что он зашел к грешнику. Но Закхей, раскаиваясь, сказал: «Господи, половину имения своего раздам нищим и, если кого обидел, выдам вчетверо».

Закхей, как известно, не единственный мытарь, отмеченный Иисусом. Апостол Матфей, считаемый евангелистом, тоже был мытарем. И о Христе вообще говорили враги, что он водится с грешниками и с мытарями.

По поводу рассказов о мытарях критики вообще подчеркивают то, как часто в евангелиях и посланиях апостольских говорится о богатстве, о сокровищах, о прибыли и прочем.

Так, у Луки тотчас же за вышеприведенным рассказом о Закхее следует чудовищная притча Иисусова о рабах и минах серебра, рассказанная так пространно и с таким знанием торгового и лихвенного дела. У Матфея притча повторяется менее пространно, но мины заменены более крупными талантами. Первые два раба наторговали хозяину сто процентов на сто. Третий раб торговать не захотел и сказал хозяину: «Ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал», — что, разумеется, было совершенно верно.

Господин обругал его и сказал: «Отчего же ты не отдал мое серебро трапезитам (менялам), тогда бы я получил свой процент».

И в заключение мораль: «У неимущего отнимается последнее, а имущему дается и приумножится».

Такую же похвалу менялам (трапезитам) мы встречаем у Евсевия, первого историка церкви.

Даже в апокалипсе Иоанна, который проникнут таким революционным духом и связывается с иудейско-христианскою сектою бедных, встречаем неожиданное изложение тонкостей торгового дела, блестящие ювелирные описания, которые могли быть знакомы только человеку, имеющему дело со всеми 12 породами драгоценных камней, описанных у автора. Ювелиры и трапезиты в то время были люди одной и той же профессии.

Иерусалимская коммуна, какая она ни была, продержалась недолго. В этом отношении не столько характерна ужасная сцена гибели Анания с Сапфирой с намеками на их убийство тут же на месте, сколько последующие указания апостола Павла, что на братские трапезы надо приходить поевши. «Собираясь на вечерю, друг друга ждите. А если кто голоден, пусть ест дома» (1 Коринф., 11, 33). Или еще: «Разве у вас нет домов, чтобы есть и пить? Собирайтесь так, чтоб прилично вкушать вечерю господню» (1 Коринф., 11, 22). Таким образом, агапа уже при апостоле Павле стала превращаться из действительной трапезы в символ.

Христианство не отменило семьи, моногамного брака, рождения и воспитания детей. Все эти естественные функции в корне противоречат потребительной складочной коммуне, какая описывается в Деяниях. Производственной коммуны, как указано выше, христианство не создало.

Ессеи, которые имели и общие работы и во всяком случае проводили во всей строгости коммунистическую жизнь, были последовательнее христиан. Они не принимали женщин и не имели рабов. Таким образом и они основали не коммуну, а монастырь. Впрочем, по указанию Иосифа Флавия, был и другой род ессеев, которые делали с женщинами какие-то трехлетние пробы, не ради плотского наслаждения, а ради рождения детей.

Таким образом, христианский коммунизм не имеет ничего общего с натуральным коммунизмом первобытных народов. Это создание культуры, рожденное в городе, построенное заново из элементов смещенных, потерявших свои корни в естественной почве.

Первобытный коммунизм не знает города. Это создание самой природы, вскормленное лесом или полем, где-нибудь на глухом берегу реки. К нему нельзя даже применить обычного анализа и спрашивать, является ли он производительным или потребительным. Ибо он является и тем и другим, общим проявлением коллективной экономической жизни, когда все члены маленькой общины живут вместе, работают и празднуют по годовому циклу у всех на виду, устраивают в общине индивидуальные браки, союзы молодежи, мужчин и пр. Все это вырастает само собой, помимо воли участников. Если происходят перемены, они их не сознают и не замечают.

Ранний христианский коммунизм, также как ессейско-палестинский, египетско-терапевтический, эллинско-пифагорейский, открывает начало социально-экономических настроений, проходящих под контролем сознания, стремительных и сильных, но сравнительно непрочных, умирающих и снова воскресающих. Этот ряд продолжается такими же попытками средневековых сект, американскими религиозными коммунами, например, шекерами и перфекционистами, коммунами утопических социалистов, как «Икария» Кабе, наконец, новейшими коммунами, столь изобильно выросшими в потоке российской революции, особенно на юге.

Вятская коммуна «Безбожник», основанная бывшими хлыстами, и кубанская коммуна «Прямой Путь», основанная такими же безбожниками молоканами, несмотря на безбожие свое, являются продолжениями длинного ряда коммун, который начался от ессеев.

Все эти коммуны, между прочим, неизменно натыкаются на брак и семью и часто не знают, как с ними справиться. Шекеры, например, в XIX веке ввели полное безбрачие не хуже ессеев, хотя и состояли из мужчин и женщин. В результате они разбогатели, а потом вымерли.

Перфекционисты, иначе библейская коммуна, в штате Нью-Йорк на реке Онеида, пошли по другому пути и пытались ввести общность жен и детей. Но вмешательство толпы, грозившей судом Линча, и потом вмешательство властей уничтожило эту форму коммунизма. После того общины перфекционистов пошли к распадению и стали постепенно обращаться в артельный поселок.

По отношению к рабам христианство заняло сразу весьма консервативное положение. Евангелие изобилует утверждениями рабства, которые были использованы рабовладельцами всех стран, разумеется, христианских. В этом отношении апостолы Павел и Петр в посланиях своих отстали от Моисеева законодательства, которое относилось с решительным неодобрением к рабству единоверцев.

«Слуги, повинуйтесь со всяким страхом господам, не только кротким, но и несправедливым» (1 Петр., 2, 18).

«Рабы, которые имеют господами верующих, не должны обращаться с ними небрежно, но тем более должны служить им» (1 Павла к Тимофею, 6, 2).

Недвусмысленное и драгоценное свидетельство. У верующих христиан были рабы христиане. Правда, христианство стремилось к смягчению участи рабов, особенно в первые века, и рекомендовало отпускать их на волю. Но римская культура в эпоху императоров и помимо христианства выделяла из своих миллионов рабов тысячи вольноотпущенных, которые, в конце концов, заполнили Рим и поглотили все другие низшие классы.

В христианстве мы встречаем в начале III века вольноотпущенного, Калликста, в качестве римского епископа. Был он по профессии банкир и именно этим выслужился у своего господина, но потом злоупотреблял его доверием. В качестве епископа он впервые упорядочил имущественные дела общин, к тому времени выросшие. Калликст разрешил христианским девицам и вдовам сенаторского звания внебрачные половые отношения с собственными рабами христианами, за тем, чтоб удержать их от браков с знатными язычниками. Сенаторских вдов в христианстве было много, а равных им мужчин не хватало. Любовные связи с рабами по необходимости были тайные и не могли превращаться в явные браки, ибо это было противно всему римскому общественному строю.