Хроники особого отдела

Глава 1.

Начало Часть 1

Он барахтался где-то у поверхности в противной тёплой воде, которая вызывала жар в груди и холодила ноги. Иногда ему казалось, что кто-то, наклонившись над плёнкой воды, зовёт его, и тогда он пытался оттолкнуться и доплыть до этого зова, но холод тянул вниз, а жар рвал лёгкие, и тогда он начинал глотать эту тёплую мерзкую жидкость.

Потом приходила мгла. Она манила, шептала непристойности и дарила невесомый покой. Она влекла и просила пойти с ней.

Но он точно знал: мгла зовёт его к Чужому, тому страшному пятну, которое он сознательно прилепил к себе, сотканному из незримых капель отнятых душ. Тогда холодные ноги начинали толкать бессильное тело к плёнке, которую невозможно было разорвать. В какой-то момент он рассмотрел щель в плёнке, маленький кусочек порванного пространства.

Всем своим существом он захотел, наконец, выбраться из страшного омута, потому что вдруг понял: щель — это шанс.

И он использовал его, оттолкнувшись, потянулся вверх, туда, где сиял свет, и можно было дышать. Он протянул руку в щель и... открыл глаза!

***

— Вы впервые в Москве?

— Бог хранил...

— Ну, зачем же так сразу? Скоро войне конец. Фашистов почти разбили.

— Хранит Господь землю грешную...

— И, всё-таки, давайте попробуем познакомиться... Повторю, вас пригласили просто поговорить. Я, как видите, ещё не совсем могу быть... эээ мобильным, поэтому вот вас и привезли. Меня зовут Йаан Геннадьевич, ну несколько странно, но зато это, похоже, мое настоящее имя... Можно просто, Ян.

Человек, задающий вопросы, полусидел на массивном кожаном глубоком диване, окружённый тремя подушками, как каменной стеной. В руке он держал карандаш, который перемещался от пальца к пальцу и, иногда, падал на вежливо подставленную соседнюю ладонь, после чего продолжал там своё путешествие. Помещение, в котором находись люди, было большим. Обитые светлым деревом на три четверти, стены, делали его тяжёлым, каким-то неповоротливым и официально опасным, при этом, сидящий в подушках производил впечатление лишнего и чужеродного элемента, который не мог бы долго уживаться в его стенах.

Молодой человек был одет в светлые свободные спортивные брюки и просторную толстовку. Вся его одежда и общий безмятежный внешний вид напоминал о давно ушедших счастливых днях и были настолько неподходящими в этом официальном мире, что мгновенно настораживали и, пожалуй, даже пугали.

Высокий, очень худой, бледный, до синевы под большими немного раскосыми глазами, он, тем не менее, являлся хозяином этого кабинета. Другой — в мешковатых брюках, потрёпанной застиранной рубахе-косоворотке и разношенных сапогах, прижав к себе старый, видавший жизнь, ватник, скромно расположился на краю кресла. Худое, покрытое морщинами лицо с резко выдающимися скулами имело характерный северный загар, возникающий от постоянного пребывания на ветру. Серые глаза смотрели ровно, но в их глубине лежала печать настороженного внимания, которая мгновенно исчезала, когда человек улыбался. Но давно забытая улыбка была почти похоронена под небольшой густой бородой и вислыми усами, чем-то напоминающими казацкие. Сейчас он был насторожен и напряжён.

— Вы коммунист?

— Бог миловал...

— А работаете где?

Сидящий в кресле посмотрел на медленно перемещающийся карандаш, сделал странное движение, напоминающее поклон в сторону спросившего, перекрестился и пояснил. — На лесоповале, в леспромхозе числюсь, за Колымой.

— А фактически?

— Так и фактически тоже. Да вы почитайте, гражданин-начальник. Сословия я поповского, в силу безверия людского бесовского, души лечу, в меру умения. Да лес валю, в меру сил.

— Вас судили?

— Да, вроде, нет. Я под Казанью приход имел, а как власть опять меняться местная стала, так в тридцать девятом и забрали меня. Сгорел приход... Вот в поджоге я и виноват...

— Ну, хорошо, — вздохнул сидящий в подушках. — Подайте, пожалуйста, мне папку со стола. Священник неторопливо встал, аккуратно положил телогрейку и, подойдя к столу, взял лежащие документы, как змеелов гадюку. Крепко, опасливо и осторожно.

— Итак, вы Василий Иванович Непершин.

— Отец Василий.

Ян протянул руку и, забирая папку, коснулся широкой мозолистой ладони. На миг их глаза пересеклись. Оба вздрогнули, словно электрический ток прошёл сквозь тела, и отдернули руки. Папка упала... Несколько минут продолжалось напряжённое молчание, а потом священник заговорил:

— Печать на тебе бесовская, да какая-то тонкая, будто ты сам её сохранил, не сняв. Не опасная. Кто ты, отрок? Ян посмотрел на растерянно стоящего перед ним, вздохнул, подвинулся, предоставляя место рядом, и ответил:

— Да я и сам не знаю, кто я. На сегодняшний день — руководитель этого отдела. Если вас заинтересует то, чем мне поручено заниматься, то вам, как лицу духовному, предоставили бы здесь недалеко приход. А я бы обращался за помощью.

Василий Иванович положил ладонь на колено говорящего и долго молчал, прикрыв глаза.

— В безверии тяжело дышать. Мгла вокруг. Солнце каждый день садится, мраком кумачовым окрашивая закат. Само багровое распухшее страшное. Мало веры в людях. Мало добра. Вон, в окне твоём, стаи воронья над звёздами кремлевскими так и вьются. Войне конец, а правды как не было, так и не видно. Победу великую народ выстрадал, океаном крови, а радость, впереди стоящая пламенным кольцом опоясана, сухой ветер огненный поднимается по новой. Вижу я. Едва-едва замерцали звёзды, как затянуло их дымным заревом.

— Ну, вы даёте! — хмыкнул забаррикадировавшийся подушками от предстоящих невзгод человек. — Ещё парочка таких оракулов, и надо сдыхать, а как же лягушка?

— Какая лягушка? — вырвавшись из транса предсказания, спросил Василий Иванович.

— Да та самая! Которая молоко в масло ногами сбила и из кувшина выпрыгнула! Ну что, идёте в настоятели храма-то? Вы реальный экзорцист, и мне необходима ваша помощь!