Хроники особого отдела

Глава 6

Торпищево, деревня домов в двадцать, раскинула свои плетёные дворы на берегу реки Вазузы, недалеко от Гжатска в Смоленской области. С юга низкий берег, на много вёрст вперед поросший колючей осокой и камышом, прятал многочисленные утиные семейства, с севера почти параллельным курсом текла чистенькая Гжатка, в которой ловилась форель. Места были глухие, нехоженые и издавна являлись царством комаров, болот, мавок да зайцев, каждое половодье с нетерпением ожидающих деда Мазая...

День, когда поменялась власть, Илюша помнил очень хорошо. Разве только слегка поблекли краски тех последних летних дней, когда, завершив страду к началу сентября, природа бледнела, готовясь к первым заморозкам. Мать послала отнести ужин, и семилетний пацан торопился успеть до ночи. Бабка уже безвыездно жила на заимке, от старости своей различая только свет и тьму. Старуху в деревне сторонились, и мальчик, не раз и не два послушав соседок, шепчущих вслед «колдовке» наговор «от сглаза», слегка ее побаивался.

Обычно лежавшая внутри на старом плетёном из лозы топчане, она встретила его на крыльце. Распущенные волосы толстых и в старости чёрных кос хлестало ветром...

— Пришел, — услышал мальчик. — Ну, раз первым пришел, тебе и владеть. Подойди.

Варево упало на тропу. Он хотел, развернувшись, убежать, но чья-то упрямая сила погнала к старухе.

— Скачут, скачут кони! — провыла она, схватив Илью узкой, высохшей, словно птичьей кистью… — Пить хотят, много пить да кишки рвать.

Потом она прижала к себе обеспамятевшего мальца и, торопливо перебирая пальцами, одела ему на шею ладанку. А потом молча, обессилено опустилась на траву и прошептала:

— Беги ужо! Мать пришли. Скажи - не уйду, пока не свидимся...

Деревня, состоявшая из ряда старых домов вдоль Смоленского тракта, встретила испуганного мальчика наглухо закрытыми дверями. Только купец Бастрыкин, беспробудно пивший последний год, нелепо раскинув руки, лежал у своего дома в какой-то серой гуще, изливающейся из его раззявленного брюха. «Кабана, что ли, резали», — мелькнуло у Ильи в голове. Он на миг застыл над телом, с удивлением рассматривая, как два незнакомых мужика в смешных поповских куколях с нашитыми на них красными звёздами прибивают на торговый дом кривоватую вывеску со странной надписью «Сельсовет».

В тридцать пятом его призвали. Бодро прошагав красноармейцем по Сибирским округам, Илья подал документы в военное училище, решив не возвращаться к тяжелой крестьянской доле. Тихо померла мать. Сестра, выскочив замуж за областного чекиста, проживала в Смоленске с многочисленными народившимися племяшами. Отец не вернулся домой ещё в мировую... Впереди гремел по рельсам к коммунизму тяжелый бронепоезд первых пятилеток. Ладанка тихо висела на широкой груди былинного смоленского великана. На нее не обратила внимания ни медкомиссия, ни военврач, когда Илья валялся в госпитале со сломанными при переправе танка рёбрами. Всех ребят, сидевших на броне, прижало перевернувшейся машиной, а его выкинуло куда-то в сторону. «В рубашке родился», — посмеялся тогда ротный.

***

Война встретила его в самый раз на отеческой Смоленской земле. Полтора года он не раз и не два выходил сам и выводил своих бойцов из страшных котлов-окружений родными, ставшими теперь зловещими лесами и болотами. Ему повезло и в этот раз. Он сумел вывести людей с оружием, чудом по этому не попав в расстрельные списки. Потом его с группой забросили к партизанам опять же в дикие леса под Вазузой. Шёл сорок третий, переломный, голодный и холодный год.

Их не встретили. Поблуждав до рассвета, группа сделала засеку и залегла на дневной передых. Не успев задремать, Илья был поднят сначала резко наступившей в лесу тишиной - и почти сразу звуками рвущих барабанные перепонки гранатных разрывов. Сквозь их грохот он услышал только:

— Товарищ капитан! Нас окружили! Слева и справа лезут, и от болота много... их ещё!

Рядом ухнул взрыв. Илью накрыла черная тихая мгла.

..Он очнулся от шума тявкающей немецкой речи. В какой-то миг ещё плывущее сознание пыталось убежать в спасительную пустоту, но разум уже все осознал и, пугаясь неизбежности, услышал:

— Lebendig. Nehmen Sie es schnell. Hier ist ein partisanenviertel. Du und du… schnell.

(Живой. Берите быстро. Тут партизанский район. Ты и ты… быстрее)

Очнулся он уже на хуторе, стоя босыми ногами на перегнившем чёрном сене старого сарая. Сквозь щели в расползшейся крыше был виден кусок бледного далекого неба.

Раскалывалась от боли голова и сильно саднило ссохшиеся под кровавой коркой, почему-то сильно опухшие губы. Хотелось пить. Он попытался пошевелиться и глухо застонал. Сильно стянутые вывихнутые руки, туго закреплённые за балку, обожгло, словно он коснулся раскалённых углей.

«Ясненько!» — сам себе ухмыльнулся Илья.

Потом его долго и старательно, короткими злыми взмахами секли кнутом, превратив спину и ноги в тонко порубленный фарш. Он отстранённо вспомнил «флотские макароны» и, почти не ощущая боли, хриплым карканьем засмеялся.

Худой высокий мальчишка-полицай безнадежно скакал вокруг огромного тела и, обреченно пытаясь услужить лениво ожидавшим на улице немцам, кричал:

— Говори, комуняка чертова, куда остальные скрылися, куда вы шли-то, сказывай...

Снаружи послышалась автоматная очередь, он сумел поднять голову и почему-то увидел залитые серым туманом Саянские сопки и бабку, стоявшую на вершине горной хребтины.

«Не время. Иди. Учись…»,— услышал он.

Из белёсой пустоты и пугающей, какой-то вязкой и оттого ещё более жуткой тишины, он с трудом вынырнул у партизан на пятые сутки.

Пройдя по всем болотам и лесам родной земли, изгоняя чёрную нечисть, его отряд дожил до конца сорок третьего, возвращения своей армии и… расформирования.

Особист на сортировке покосился на широкую грудь, почти двухметровый рост и буркнул, в десятый раз перебрав документы:

— В Москву поедешь. На отбор. Слишком уж ты везучий. Там сейчас ищут таких. Адъютантом будешь.