Хроники тридцатилетней войны

Глава тридцать пятая. Зигзаги удачи

Королева поплескала в темноте водой и юркнула под одеяло к любовнику.

— Как умно ты придумал предохраняться, милый, — сказала она. — Теперь ничто не будет омрачать наших свиданий!

— Если не считать моей эквилибристики и риска быть обнаруженным на пути от крыши дворца к Вашему окну…

— Это так романтично, милый! Я вся трепещу в ожидании момента, когда ты появишься на подоконнике…

— Вы, в самом деле, очень трепетны… Я боюсь придушить Вас подушкой, когда глушу Ваши стоны…

— Я ничего не могу с собой поделать, милый. Они рвутся из меня при каждой волне экстаза. А волны эти идут одна за другой… Как прекрасно быть влюбленной и отдаваться не по долгу, а по своему неистовому желанию! И эти чувства подарил мне ты, Кристиан!

— Я от гордости сейчас раздуюсь и вылечу в окно, мадам.

— Я привяжу тебя к кровати за ноги. Ибо твои руки должны продолжать творить волшебство, в котором я всю ночь пребываю…

— Только руки, мадам?

— Не только, лукавый сатир! Но пристало ли королеве называть другие прельстительные органы твоего тела?

Мари де Шеврез опять дожидалась Кристиана у выхода из мансарды.

— Я вас слышала! — обвиняюще сказала она. — Вы забыли приглушать Анну подушкой?

— Глушил, но не душить же совсем? Неужели было громко?

— Нет, но если очень прислушаться… Как бы я хотела оказаться на ее месте! — сказала вдруг верная подруга.

— Мари, я не гожусь в султаны, — признался Кристиан. — Когда я влюбляю в себя женщину, то сосредотачиваюсь на ней и тогда генерируемые мной чувства, сопрягаясь с ее чувствами, порождают резонанс, то есть резкое их усиление. Отвлечение на другую женщину даст короткий всплеск удовольствия и все. Хотя со временем, когда Анне станет не до любви (появится, например, долгожданный ребенок), а Ваш энтузиазм по отношению ко мне сохранится — все может быть…

В свободное от интимных приключений и сна время Кристиан полюбил ходить по галереям и залам Фонтенбло, щедро расписанным итальянскими художниками и украшенным грандиозными барельефами и статуями. Алекс вальяжно пояснял ему, кто же изображен на этих картинах:

— Вот Диана-охотница, моделью для которой стала мэтресса Анри 2-го Диана де Пуатье… А эта обнаженная дама, которую держит за сосок другая — мэтресса Анри-4-го Габриэль д. Эстре…

Вдруг тон профессора изменился и он подзавис. Затем пояснил:

— А это картина Леонардо да Винчи под названием «Мона Лиза». Я забыл, что она тоже была здесь, в Фонтенбло. В мое время ее оценили как самую дорогую картину мира. На деньги от ее продажи жители города в 25 тысяч человек могли бы прожить безбедно всю жизнь.

— Невероятно, — впился в картину Кристиан. — Чем же она отличается от других портретов?

— Видишь, она вроде бы улыбается, хотя смотрит серьезно? Эта улыбка и свела всех с ума…

Сколь веревочке не виться, а тайное всегда становится явным. Алекс не учел, что Ришелье уже захотел приволокнуться за королевой, подзабытой своим королем — но встретил такое пренебрежение, что сразу заподозрил наличие у Анны любовника. Его клевреты поднапряглись и выследили Кристиана влет. Кардиналу вовсе не хотелось подловить парочку на свидании (Анну ждал жуткий скандал, лучше было ее шантажировать), но упрятать ловкача в Бастилию он уже мог.

При аресте богемского посла, произведенного ночью, вышел все-таки казус: его охранники уложили нескольких полицейских и чуть не отбили самого посла — но лишь скрылись сами.

— Ну и черт с ними, — решил кардинал. — Побегают да где-нибудь и попадутся. Этого же субчика следует засунуть в башню, на самый верх и забыть на значительное время. На запросы же из Праги, да и возможный интерес короля отвечать, что посол пропал, а розыски ни к чему пока не привели.

Кристиан в башне сильно пригорюнился о своей судьбе, но Алекс сдаваться не хотел.

— Пока живу — надеюсь! Таким должен быть девиз мужчины. А чтобы надежду подпитать, давай-ка осмотрим окно и решетку. Та-ак, в окно ты пролезть вполне сможешь, если отогнуть или совсем убрать хотя бы два прута. Кстати, вставлены прутья достаточно давно и цемент уже крошится. Будем этому процессу помогать. Что у нас с собой есть?

— Ничего, — буркнул Кристиан. — Все железки отобрали при аресте.

— Точно? А пряжки на сапожках? Они, правда, бронзовые, но из бронзы делали когда-то все оружие. Оторвите одну, Кристиан. Теперь ковыряйте цемент возле крайнего прута…

Через неделю один из прутьев удалось вытащить (высвободив и отогнув наружу нижний конец), а потом вставить обратно — чтобы пожилой тюремщик, приносивший пищу раз в день и уносивший «отходы жизнедеятельности», не всполошился. Настал черед соседнего прута. Однако этой же ночью Кристиан услышал за окном тихий, но знакомый звук: так поколачивали молотком, подбитым войлоком, его стенолазы! Он кинулся к окну, вынул прут, просунул наружу голову, посмотрел вниз и увидел смутно две фигурки, подобравшиеся по стене уже совсем близко.

— Во-от, — довольно проурчал Алекс. — А ты сомневался: зачем, зачем? Твои гаврики не должны были тебя бросить и не бросили. И ведь разузнали как то, где тебя содержат…

— А как нам вынуть второй прут? — в отчаянии спросил Кристиан. — Я ни за что через эту дырку не вылезу!

Оказывается, гаврики принесли с собой напильники, которыми перепилили низ второго прута, отогнули его наружу, привязали к третьему пруту веревку с узлами и вытащили босса из окна. Спуск по веревке был уже делом техники. Внизу их страховал еще один бывший егерь, который вывел всех за ров и вал, окружавшие Бастилию, к темной карете, где на шею Кристиану бросилась неугомонная де Шеврез.

— Какое счастье! — радовалась она. — У нас все получилось! Твои солдаты — настоящие молодцы!

— Это Вы, Мари, организовали мой побег? — восхитился Кристиан. — Вы чудо!

И он стал целовать ей руки, но она схватила его голову, впилась в губы смачным поцелуем и тут же отдернулась:

— Фи, Кристиан, Вас там совсем не мыли!

— Совсем, Мари! — все тем же радостным голосом сказал незадачливый герой-любовник. — Но я отмоюсь, даю Вам слово.

— Едем же! — воскликнула герцогиня, и карета помчалась прочь от тюрьмы.

Через пару дней вся группа беглецов оказалась в низовьях Луары, где возле Лезинье у герцогини было уютное поместье, оставшееся от первого мужа. Там они и пробыли еще неделю, в течение которой герцогиня и принц Анхальта почти не вылезали из постели.

— Ах, я, наконец, познала любовь! — восклицала каждое утро Мари. — Вы со всеми занимались этими изощрениями, Кристиан?

— С Анной точно нет, — заверял ее благодарный утеклец, знаток «Камасутры». — Она мои изыски не оценила бы.

— А я так ценю! Мои пожилые мужья отстали от современности на полвека… Решено: после Вашего отъезда я буду заводить только молодых любовников! Но и их еще буду, как Вы говорите, тестировать. А может быть среди них никого подобного Вам не окажется?

— Непременно будут, Мари. Молодежь всегда отвергает моральные скрепы.

— Ах, завтра мы уже поедем в Нант, где мой человек договорился с капитаном судна, идущего в Гамбург. Но сегодняшняя ночь еще наша, Кристиан! Восхити меня вновь много-много раз, божественный чужестранец…