Игнатий Лойола

Глава девятая ШАТКИЕ МОСТКИ, ВЕДУЩИЕ К СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ

Маленькая Манреса стала тем алхимическим тиглем, в котором природа Иньиго переплавилась, дух его закалился, очистился — и миру явился Игнатий Лойола. Святой Нового времени, основавший один из самых мощных и сильных католических орденов.

Весь этот период он чувствовал, как его наставляет сам Господь, будто учитель — несмышленого школяра. Иньиго постепенно научился смирять дикие экстатические порывы и начал по-настоящему продвигаться к своей цели.

Военачальник, человек действия, он и в новом своем бытии не утратил ясности мысли и трезвости взгляда. Будучи человеком средневекового склада ума, он доверял видениям. Но не просто доверял, а использовал их, пытаясь анализировать собственное сознание. И в этом проявилось его удивительное новаторство. Вспомним: до рождения Фрейда с его психоанализом оставалось еще более трех веков.

В первой половине XVI века в Европе еще господствовала католическая теология. Мы привыкли воспринимать ее как некое отвлеченное умствование. Всем известный пример — средневековый спор, сколько ангелов сможет уместиться на кончике иглы. Между тем именно католическое богословие, стоящее где-то посреди этики и логики, дало немало энергии светской европейской философии. Стройная система богословского образования породила целую плеяду великих мыслителей Средневековья и Ренессанса.

Но Иньиго во времена манресского периода понятия не имел о богословских традициях — он и латынь-то разбирал по складам. Оттого сложнейшие теологические вопросы решал с поразительным простодушием и непосредственностью, как дитя или поэт. Да, в сущности, он и стал ребенком, по-детски доверясь Тому, Кто им руководил.

Так, размышляя о Троице, Лойола узрел ее в виде «фигуры из трех клавиш» и был потрясен до глубины души. По собственным воспоминаниям, он даже прорыдал потом целый день. Несмотря на всю причудливость данного видения, такая метафора для понимания феномена «нераздельности и неслиянности» очень выразительна.

Сочетание трех различных звуков в одном гармоничном аккорде ничем не хуже знаменитого объяснения троичного догмата святым Патриком на примере листа кислицы (ведь ирландский shemroc — это именно кислица, а не клевер) или классического примера Тертуллиана — солнце, луч, вершина луча или корень, дерево, плод. Читал ли Иньиго Тертуллиана? Без сомнения, нет. Почти наверняка в тот период своей жизни он и не слышал о таком богослове. Он ведь и жития святых поначалу читал с трудом, тоскуя по рыцарским романам.

Догмат о Троице Лойола познавал самостоятельно, равно как и многие другие теологические тонкости. Так же, на практике, он обрел дар распознавания духов. В «Автобиографии»[24] Иньиго описывает это так: паломник постоянно созерцал некое прекрасное видение, доставлявшее ему великое утешение. Видение это принимало облик змеи «со множеством каких-то <блесток>, сверкавших, словно глаза, хотя это не были глаза».

Лойоле понадобилось несколько месяцев для понимания природы этого явления. В очередной раз «озарившись» у подножия придорожного креста, он вдруг явственно понял, что очаровался демонами.

Удивительный момент. Погрузившись в визионерство предельно глубоко, Лойола в итоге создал не тихое братство созерцающих, а самый деятельный из католических монашеских орденов. Почему так случилось?

Но разве могло быть иначе? Ведь настоящий рыцарь всегда ищет подвига, а Иньиго не перестал быть рыцарем, хотя оставил свой меч на стене храма, оделся в рубище и полностью сменил образ жизни. И духовный подвиг Лойола понимал так же по-солдатски: поставить цель и достичь ее любой ценой.

Пройдя определенный путь и удовлетворившись полученным результатом, Лойола решает поделиться своим опытом с другими. Он пишет свои знаменитые «Духовные упражнения». Вся эта небольшая книга представляет собой систематический месячный курс освобождения и воспитания души человека под постоянным руководством опытного наставника, какового сам Лойола был, увы, лишен. Справившись с трудностями самостоятельно, он составил по-военному подробную и внятную методичку, обучающую обычного человека, как достичь единения со Христом.

Слово «методичка» — вовсе не умаление труда будущего иезуита, ведь означает оно обучение методу, а «метод» происходит от греческого μεθοδοζ　— путь, способ достижения цели. Цель же Лойола обозначил для себя предельно ясно: привести ко Христу человеческую душу, очищенную от избыточного самомнения, открывшуюся небесам и покорную воле Отца. Лойола подробно расписывает, о чем, в какой последовательности и в какое время суток должен помышлять послушник, а наставнику дает массу ценных советов. Можно сказать, Иньиго старается не упустить ни одной мелочи в деле обучения и подготовки новобранца Христова воинства. Он, бывший комендант Памплоны, уже начинает собирать свой новый отряд.

«Духовные упражнения» полны захватывающей поэзии. Они побуждают или даже заставляют практикующего погрузиться в необычное состояние свободы.

Вот как выглядит эта инструкция по воспарению в фундаментальном труде Генриха Бёмера: «…Он [выполняющий упражнения] внезапно возносится в самые высшие слои эфира. Отсюда, паря между небом и землей, он обозревает человечество во всем многообразии рас, нравов, условий жизни: здесь мир, там война; здесь рождение, там смерть; здесь слезы, там смех».

«…Пятое вечернее упражнение носит другой характер […] перед взорами созерцающего открывается ад. […] Созерцающий видит, слышит, чувствует запах, вкушает ад, он переживает его всеми своими чувствами во всей его материальной реальности. Но созерцающий не одинок в этом […] путешествии: все время с ним рядом Христос».

В то же время при всей поэтичности руководство по духовному возрастанию в своем окончательном варианте, написанном много лет спустя, проникнуто крайней прагматичностью, свойственной Лойоле. Например, он советует своим ученикам выбирать для самобичевания не самые толстые веревки, дабы травмироваться не сильно. Этот пункт позволил Эдгару Кине[25] обвинить основателя ордена иезуитов в симуляции мученичества и лицемерном фарисействе. Но ведь на самом деле Лойола сполна испытал физические страдания — и из-за ранения и позднее, болея мучительной желчнокаменной болезнью. Просто, испортив себе здоровье неумеренным умерщвлением плоти, наш герой заботился о том, чтобы другие не повторили его ошибок, ведь своими последователями он хотел видеть людей деятельных, имеющих силы сражаться за чистоту веры. «Не следует, — говорит он в 1-й главе III части своих «Конституций», — истощать себя бдением, воздержанием и другими ограничениями, которые обычно вредят и мешают развиваться высшим добродетелям».

Но вернемся в 1522 год. Приближалась зима, а декабрь в Манресе хотя и не сравнится с российским, но все равно мало напоминает курортный сезон. Сырость, пасмурные дни, периодически даже выпадает снег, по утрам заморозки, температура не выше плюс четырех, порой траву и кустарники покрывает выпавший снег.

Человеку, ведущему такую жизнь, какую вел Лойола, пережить даже столь щадящую по российским меркам зиму было нелегко. Его раны, хоть и залеченные, давали о себе знать; кроме того, год неустанной аскезы и постоянного сверхнапряжения, как уже говорилось, не прошел даром, Иньиго серьезно заболел. К счастью, за этот год отношение к странному паломнику в Манре-се существенно изменилось: он заслужил уважение и признательность горожан, а ряд женщин из лучших семей города и вовсе стали горячими поклонницами набожного и рыцарственного проповедника.

Умереть, не свершив и половины задуманного, ему не позволили. Когда болезнь приняла серьезный оборот, его перевели из монастыря доминиканцев в дом благочестивого горожанина дона Феррера, чтобы легче было осуществлять уход за больным. Во время лихорадки он был настолько плох, что ночью при нем дежурили сиделки. Но все же крепкий организм солдата не подвел и на этот раз: Иньиго справился с хворью. Будущий иезуит поднялся с постели и начал рваться в дорогу.

Дамы-покровительницы строго-настрого велели Лойоле больше не рисковать своим здоровьем и впредь одеваться по сезону. Даже приготовили ему теплую одежду двойного сукна. Вероятно, эти добродетельные женщины надеялись, что он никуда не пойдет, а останется в их городке и будет дальше проводить свои беседы. Но Иньиго уже вырос из Манресы и готовился к настоящему подвигу. Силой слова и с помощью Божией он мечтал завоевать для Господа огромное количество новых душ, томящихся во тьме язычества. Это горячее желание — отправиться в Иерусалим в качестве проповедника и миссионера — он возымел еще в самом начале своего обращения, лежа с переломанными ногами.

Духовник поддержал своего подопечного: по чести сказать, если Лойола, истинный баск, что-то задумал, переупрямить его не смог бы никто. Коль скоро Иньиго твердо решил уплыть в Святую землю, помешать ему могла либо смерть, либо уж сам Господь должен был бы прийти к своему отчаянному слуге и лично распорядиться на этот счет. Путь, как мы помним, предстоял не близкий: все, кто желал посетить Святую землю, вначале должны были испросить на то разрешение у папы римского и лишь потом, добравшись от Рима до Венеции, выйти в плавание.

В феврале 1523 года Иньиго покинул Манресу и отправился в Барселону. Расстояние между городами невелико — около 55 километров. Но пройти их пришлось пешком, зимой, а нога все еще болела. Кроме того, после тяжелой болезни у паломника появились проблемы с пищеварением, что неудивительно, учитывая его аскетические опыты с диетой из воды и заплесневелого хлеба. В итоге путь занял около недели.

В Барселоне ему сразу же сильно повезло. Войдя через Пуэрта-Нуэва (Новые Ворота), он через некоторое время попал на площадь Святого Марка, где помолился перед образом Богоматери, называемым Нуэстра-Сеньора де ла Гиа. Неизвестно, о чем Иньиго просил Пресвятую Деву, но сразу же после молитвы он набрел на магазин богатой сеньоры Инес Паскуаль и познакомился с владелицей, которая была поражена глубиной веры странного паломника. Улица, на которой сие событие произошло, в те времена называлась Фебрерс. Ныне она переименована в Сан-Игнасио — в честь Игнатия Лойолы. К сожалению, сам магазин не сохранился, его снесли в 1853 году, когда открывали Калье-де-ла Принсеса.

Инес Паскуаль стала собеседницей и благодетельницей будущего святого. Ей он впоследствии писал письма из разных мест, куда его заносила судьба.

Иньиго пришлось остаться в Барселоне почти на месяц — столько дней потребовалось на поиски корабля, который отвез бы его в Рим. Время это он даром не терял, стараясь найти как можно больше людей, «заинтересованных в духовных предметах». Имена их начали собирать много лет спустя, в 1609 году, когда происходил процесс беатификации Игнатия. Разумеется, много сведений утерялось, но даже по оставшимся обрывкам видна потрясающая активность и общительность Лойолы. Он успел посетить монастырь иеронимиток Святого Матфея, который тогда располагался на площади Падро, и поговорить со многими монахинями. Также навестил их коллег из мужского монастыря иеронимитов. Обошел святилища (ermitas), находившиеся в предместье Сан-Хинес-дельс-Агудельс.

Мироздание послушно открывалось новыми подарками. Однажды Иньиго пошел в церковь Сан-Хусто послушать проповедь. Мест уже почти не осталось, и он притулился среди детей, у ступенек, ведущих на хоры. Именно здесь на него обратила внимание другая богатая сеньора — Исабель Росер. Она случайно посмотрела на сидящего Лойолу и заметила, что лицо его будто светится. В тот же момент внутренний голос сказал ей: «Позови его». Дама вернулась домой и рассказала обо всем мужу. Супруги решили найти паломника и помочь ему.

Встреча с Исабель оказалась судьбоносной для Иньиго. Именно она отговорила его плыть в Рим на бригантине, хотя он уже договорился с капитаном. Дама убедила паломника сесть на корабль побольше, на котором собирался плыть также ее родственник. В результате бригантина затонула, едва отплыв от Барселоны. В дальнейшем Исабель еще не раз помогала Иньиго, их дружеские отношения длились много лет. Собственно, до тех пор, пока она не попыталась стать иезуиткой.

Много и других полезных связей приобрел в Барселоне Лойола. Часто люди, узнав о его цели, просились в попутчики, однако он всем отказывал. Не взял он даже человека, который предложил услуги переводчика. Надо отметить, в языках будущий святой к тому времени вовсе не преуспел. Как он собирался обходиться в Святой земле со своим испанским и баскским, путешествуя в одиночку?

Об этом и спрашивали доброжелатели, советуя найти попутчика-полиглота. Иньиго ответил, «…что, будь это даже сын или брат герцога Кардоны[26], он все равно не пойдет вместе с ним, поскольку он желал обладать тремя добродетелями: любовью, верой и надеждой. Если же он возьмет кого-нибудь себе в спутники, то, испытывая голод, будет ждать помощи от него; если упадет, тот поможет ему подняться. Поэтому он будет уповать на него и в силу этих причин чувствовать привязанность к нему, тогда как это упование, привязанность и надежду он хотел бы испытывать только по отношению к Богу»[27].

Подобное мировоззрение сильно осложняло организацию поездки. Лойола упорно перекладывал в руки Господа все практические заботы. В частности, он пытался сесть на корабль, посоветованный Исабель, не только бесплатно, но и без всяких запасов. Но хозяин судна, согласившийся везти пассажира задаром, вовсе не собирался еще и кормить его.

Вот тут-то Иньиго и столкнулся с настоящими трудностями, которые оказались намного сложнее больных ног и незнания языков. Разумеется, при богатых благодетельницах достать мешок сухарей проблемы не составляло. Но Лойола, уже «подсевший» на мироздание, исполняющее его желания, испугался. Почему его не берут без сухарей? Может, это знак ошибочности пути? Или очередная проверка на серьезность его намерений?

Вспоминается анекдот про человека, который, попав в наводнение, ждал помощи от Господа и не согласился спастись ни на грузовике, ни на лодке, ни на вертолете. Подобная ситуация может показаться нам забавной, но не будем забывать: Иньиго ведь замахнулся на запредельно трудный путь, на котором не существует выверенного маршрута. Лишь зыбкие малопонятные знаки, среди которых сухари не такая уж малость, если подумать.

«Эти сомнения были настолько сильны, что причиняли ему немало мучений, — читаем мы в «Автобиографии». — Наконец, не зная, что делать, поскольку находились основательные резоны и «за», и «против», он решил довериться своему духовнику, которому объяснил, как сильно желал он следовать по пути совершенства и того, что служило бы к вящей славе Божией, равно как и причины, заставлявшие его усомниться в том, должен ли он взять с собой пропитание. Духовник решил, что ему следует попросить необходимое и взять с собой».

Видимо, он попросил деньги не у Паскуаль и не у Росер, а еще у какой-то женщины, не знавшей о его предстоящей поездке. Та поинтересовалась, куда собрался этот изможаенный хромой человек. Лойола хотел сказать ей правду, но не осмелился, убоявшись греха тщеславия. Он хорошо знал себя и опасался не напрасно, если вспомнить его безумный перфекционизм и неуемное щегольство прошлых лет. Поэтому он тщательно скрывал и свое происхождение. Род Лойола был известен по всей Испании, и нищенствующий дворянин не смог бы избежать почестей и резонанса в отличие от безвестного оборванца.

Иньиго сказал даме, будто бы едет в Рим. Та безмерно удивилась и даже огорчилась, поскольку Вечный город вовсе не котировался в качестве духовного центра. Однако денег дала.

В результате он пришел на корабль с большим мешком сухарей, а лишние несколько монет, оставшихся от поданной ему милостыни, оставил на скамейке у пристани. В «Автобиографии» он вспоминает об этом эпизоде спустя 33 года так же ясно, словно это происходило с ним вчера.

Судно, на котором Лойола отправился в Гаэту, попало в бурю и достигло берега лишь через пять дней. Сухари оказались весьма кстати, ведь после морского путешествия предстоял долгий пеший путь к Святейшему отцу.

От Гаэты до Рима около 145 километров. Нешуточное расстояние даже для здорового человека с тугим кошельком, не то что для инвалида. К тому же паломникам никто не обещал в пути ни еды, ни ночлега. Тем не менее бывший военный и опытный аскет не особенно опасался трудностей, скорее радовался им.

По пути ему пришлось совершить настоящий рыцарский подвиг, защитив двух дам — своих попутчиц — от посягательств пьяной солдатни. Вспомним: меча при себе он уже давно не имел. Единственным его оружием оказалась страсть и ярость, с которой он бросился обличать грешную природу солдат. Этот эпизод описан в «Рассказе паломника» следующим образом:

«Тут его охватил такой сильный порыв <негодования>, что он стал кричать, говоря: «И это прикажете терпеть?» — и тому подобные жалобы. Все это он говорил с таким напором, что все в доме перепугались и никто не причинил ему никакого вреда».

Свою способность влиять на людей Лойола использовал и раньше. Удалось ведь ему убедить памплонский гарнизон и заставить его против всякого здравого смысла продолжать защищать крепость. В дальнейшем это личное качество сильно помогало ему завоевывать позиции для Общества Иисуса.

В Рим Иньиго также попал исключительно удачно, на Страстную пятницу, пришедшуюся на 5 апреля 1523 года. Ему удалось вместе с огромной толпой увидеть и поприветствовать папу на площади у собора Святого Петра. Все собравшиеся паломники получили общее благословение от Адриана VI. Сутками позже наш герой встретил Пасху в самом сердце католического мира, в городе, навсегда связанном со святым Петром, бывшим, как мы помним, покровителем рода Лойола и личным патроном Иньиго еще со времен хирургических истязаний.

Вдосталь налюбовавшись на святыни, которыми изобилует Вечный город, в середине апреля Лойола отправился в Венецию, откуда уходили корабли в Святую землю. Все это время ему приходилось буквально держать оборону от многочисленных сочувствующих и добрых советчиков. Люди, узнав о том, что хромой оборванец абсолютно без денег и без соответствующей одежды намерен отправиться в Иерусалим, приходили в ужас и от всей души уговаривали безумца одуматься и вернуться домой.

Но теперь, несмотря на многочисленные увещевания, Лойола уже ни минуты не сомневался в правильности избранного пути.

Попасть в Венецию оказалось совсем непросто: по стране гуляла чума. Войти в город позволялось только тем, кто представил справку о здоровье, а также прошел через строжайший осмотр карантинных постов. Бледный, исхудавший человек в рубище, каков был Иньиго, конечно, неминуемо вызвал бы подозрения.

Его попутчики отправились в Падую, где можно было получить, а скорее даже купить необходимую справку. Лойола, до сего момента не задумывавшийся о таких пустяках, собрался пойти с ними. Но они шли слишком быстро. Не выдержав темпа, он отстал и заночевал в поле. До Венеции оставалось около 30 километров, город окружали карантинные стражи, миновать которые нечего было и думать. Тут уже даже баскское упрямство Иньиго дало трещину. Его мечта о Святой земле почти разбилась о реальность. Он лежал под открытым небом, продрогший и одинокий.

К утру он неминуемо должен был бы сдаться перед очевидной невозможностью осуществить задуманное, но случилось по-другому. Будущего святого вновь посетило видение, на этот раз уже не вызванное надругательством над собственным организмом, поскольку Лойола больше не увлекался голодовками и самобичеванием. Сам Иисус Христос, явившись, обнадежил Своего верного солдата.

На рассвете, утешенный, со свежими силами, Иньиго отправился в Падую, но не за справкой — он уже позабыл о ней, — а лишь из желания соединиться со своими спутниками.

С немалой гордостью и радостью он вспоминал спустя долгое время, что лишь чудом мог попасть в город и Господь сотворил для него это чудо, и даже множество чудес. Стражники проверяли всех входивших в городские ворота, но почему-то от Лойолы никто не потребовал никаких документов или объяснений. Ни о чем не спросили паломника и когда он покидал Падую. Его попутчики, потратившие кучу денег и сил на получение вожделенной справки, крайне изумились. Оказалось, это чудо было не последнее.

В середине мая 1523 года каждую лодку, входившую в венецианскую гавань, проверяли со всем тщанием, человека за человеком: чумы здесь боялись нешуточно. Проверили и ту, в которой плыл Лойола со спутниками. От пристального внимания стражи ускользнул лишь он — один в целой группе.

Попав в Венецию, Иньиго в течение двух месяцев жил как птица божья и трава земная. Он побирался на узких улицах Венеции и спал на площади Святого Марка, предоставив Богу свою судьбу. Он более не искал общения с духовными людьми, как в Барселоне, предпочитая размышлять в одиночестве и беречь силы для будущих проповедей на Святой земле. По-прежнему он тщательно скрывал свое знатное происхождение, хотя оно могло бы сильно помочь ему в разрешении проблем. А таковые имелись.

Сохранился дневник одного из попутчиков Лойолы, некоего Филиппа Хагена из Страсбурга. Его записи о паломничестве в Иерусалим предваряет следующая сентенция: любой, кто желает отправиться к Гробу Господню, должен запастись тремя большими мешками: мешком денег, мешком терпения и мешком веры. Веры и терпения Иньиго имел с лихвой, но насколько они могли заменить полное отсутствие средств? Ведь «мешок», упомянутый Хагеном, требовался вовсе не для какого-то особенного комфорта, а на вещи совершенно необходимые. Например, на проезд и покупку дорожных припасов, на оплату проживания, а также опытных проводников. Без провожатых передвигаться по Святой земле не представлялось возможным из-за угрозы со стороны турок и бедуинов.

Как человек практичный, Лойола прекрасно понимал это, но тем не менее ничего не предпринимал, кроме упования на Господа. И мироздание вновь пошло ему навстречу. На улицах Венеции он случайно попался на глаза знатному венецианцу испанского происхождения, чье имя до сих пор неизвестно. Тот принял самое деятельное участие в судьбе земляка.

Очевидно, крайняя неординарность личности Иньиго не оставляла людей равнодушными к нему, вызывая как резкое отторжение, так и пылкую привязанность. Внезапно вспыхнувшую дружбу с соотечественником сам Игнатий впоследствии объяснил своими хорошими манерами (не забываем, что он воспитывался при королевском дворе) и беседами о Господе, которые, очевидно, доставляли живейшее удовольствие всем участникам.

Как бы там ни было, но именно гостеприимен Лойолы выхлопотал пилигриму аудиенцию у дожа Венеции, герцога Андреа Гритги. Герцог был избран на этот славный пост всего за четыре дня до того, как Иньиго оказался в Венеции. Можно только представить себе, как сильно глава Венецианской республики был занят в те дни и как непросто было добиться, чтобы он выделил время для разговора с безвестным странником.

Иньиго сумел произвести впечатление и на дожа. Герцог Гритти безвозмездно предоставил ему место на корабле «Негрона». Это судно шло на Кипр с новым губернатором острова — Никколо Дольфином.

Кипр считался венецианской колонией с 1489 года, когда его последняя королева, венецианка Катерина Корнаро, после смерти мужа и сына передала Венецианской республике все права на остров.

Это обстоятельство оказалось весьма на руку Лойоле, поскольку у берегов Кипра как раз в то время стоял корабль с пилигримами, идущий прямиком в Святую землю.

Казалось, мечта вот-вот осуществится. Но здоровье снова подвело нашего героя. Он заболел — и заболел весьма опасно. Во всяком случае, за его жизнь всерьез опасались.

В день выхода «Негроны» из порта он был настолько слаб, что доктор прямо сказал ему: «Вы можете выйти в море, чтобы вас там и похоронили». Но пророчества эскулапа не оправдались, морская болезнь, как ни странно, пошла на пользу Лойоле, и вскоре пилигрим уже настолько окреп, что принялся активно вмешиваться в происходящее на судне. А почва для вмешательства оказалась самой подходящей.

Венецианцы не без оснований пользовались репутацией чуть ли не самых отчаянных гуляк и распутников во всей Европе. Говорили, будто даже венецианские монахини красятся и завиваются, не отказывая себе ни в каких радостях жизни, а декольте прикрывают, лишь когда поют на службах. И, уж конечно, венецианские моряки никак не могли вести себя смиреннее монашек.

Иньиго, вставший на путь обращения, не мог сносить гнусные нравы окружающих. Он начал открыто обличать скверну, царившую на борту «Негроны». Бичевал грех со всем своим бешеным темпераментом и, разумеется, скоро восстановил против себя команду. Моряки, взбешенные своим не в меру щепетильным пассажиром, уже готовились высадить его на первом же попавшемся островке, пусть даже необитаемом. Но везение Лойолы не оставило его и здесь. Подул крепкий ветер, матросы занялись корабельными снастями и перестали обращать внимание на ругань несносного пассажира. Как следует из «Автобиографии»: «Господу нашему было угодно, чтобы они быстро добрались до Кипра, где оставили этот корабль, и отправились по суше в другой порт, именуемый Лас-Салинас, находившийся в десяти лигах оттуда, и перешли на паломнический корабль, на котором <паломник>, если говорить о его пропитании, столь же мало рассчитывал на что-либо, кроме надежды, возлагаемой им на Бога, как и на прежнем корабле».

Расчет оказался верным: 19 августа пилигримы отплыли от гостеприимных берегов Кипра и к 25-му благополучно достигли Святой земли.