Игнатий Лойола

Глава двадцать четвертая РОЖДЕНИЕ ОРДЕНА

Очевидно, Лойола чувствовал особую важность этого времени. Его цель, такая смутная и наивно представляемая тогда, после памплонского ранения, постепенно начала приобретать четкие контуры. Будущего святого здесь можно сравнить с женщиной, ожидающей рождения ребенка: поначалу едва заметное, состояние беременности все больше захватывает ее тело, изменяя его под нужды плода. Так и личность бывшего придворного, офицера, затем чудаковатого паломника все больше менялась, готовясь произвести на свет свое духовное детище. И так же со страхом взирала на приближающиеся сроки родов.

Еще по пути в Рим Игнатия снова начали посещать мистические видения. Надо отметить интересный факт: рукоположившись в священники, Лойола — единственный из «общников» — не стал служить свою первую мессу. Он решил отсрочить это событие на целый год, считая себя недостойным. Лойола вовсе не кривил душой, просто относился к богослужению так же серьезно, как и ко всему, что было связано с верой. Сказано: Сам Господь приходит во время Евхаристии в Святых Дарах. Игнатий ощущал себя в роли священника привратником, открывающим двери Богу при молитве пресуществления, и с трепетом относился к предстоящей встрече. Он беспрестанно молил Богородицу, свою постоянную надежду, опору и Госпожу, о высокой милости: «поместить его рядом с Ее Сыном».

Следует отметить: происходило это в то время, когда жизнь каждого человека тысячами нитей была связана с Церковью и профессия священника выглядела вовсе не экзотично.

Ответ на свои многочисленные просьбы Лойола получил по пути в Рим. Когда до Вечного города оставалось около 16 километров, странники завернули в некую часовню. Сам Лойола не называет ее, но народное предание говорит, что это была церковь в деревушке Ла-Стора. Молясь у алтаря, Игнатий всем сердцем почувствовал настолько яркое и ошеломляющее утешение, что друзья обеспокоились за него. Он отсутствовал довольно долгое время, но потом вышел из церкви, сияя, и поведал им, что удостоился видения. Господь услышал его молитвы и дал настолько однозначный ответ, что даже ему, Игнатию Лойоле, крайне подозрительному в вопросах видений, не пришло в голову усомниться в истинности толкования. Точного содержания видения он не смог передать, но Бог Отец поместил Лойолу рядом со Своим Сыном и Сам обещал Лойоле Свое покровительство.

Диего Лайнес, запомнивший рассказ Игнатия, потом говорил так: «Игнатию явился Иисус с крестом на плечах, а рядом с Ним — Его Отец, Который сказал Ему: «Я желаю, чтобы Ты взял этого человека Себе в слуги». Тогда Иисус повернулся к Игнатию и сказал ему: «Я хочу, чтобы ты служил Нам». В данном случае «нам» означало Пресвятую Троицу.

Мистические видения Лойолы играли очень важную роль в духовном климате будущего ордена. Они наполняли «общников» особой энергией, давая уверенность в истинности избранного пути. К тому же способность к ясновидению Игнатия вскоре после Ла-Сторы была доказана третьими лицами.

Приехав в Рим, Игнатий с товарищами ощутили удивительное гостеприимство и расположение бывшего врага, Педро Ортиса. Их поселили в просторном, вместительном и красивом доме Квирино Гардзони. Лойола впоследствии вспоминал, что они «жили в винограднике». Мягкий климат последнего теплого месяца — ноября, красные листья виноградных лоз, вид на которые открывался прямо из окна, небывалое утешение, окутавшее Игнатия после видения в Ла-Сторе, — все выглядело, как награда за долгие тяготы. Рядом стояла церковь Тринита-деи-Монти. С радостного перезвона ее колоколов начиналось каждое утро.

Кроме того, Педро Ортис позаботился о трудоустройстве своих гостей, дабы им не пришлось нуждаться. Фавра и Лайнеса, как магистров, почти сразу же пригласили на преподавательскую работу в Римский университет. Фавр преподавал положительное богословие, объясняя Священное Писание; Лайнес читал лекции по схоластическому богословию, разъясняя комментарии Габриэля Биля к канону мессы. Иногда магистров-иезуитов приглашали в покои папы провести диспут, и Павел III за обедом имел возможность по достоинству оценить диспутантов.

Ортис в своих неожиданных симпатиях пошел еще дальше: он сам попросил Игнатия провести с ним духовные упражнения. Чтобы не отвлекаться во время курса, оба покинули Рим и на 40 дней Великого поста 1538 года переехали в аббатство Монтекассино. Ученейший доктор теологии, тонкий знаток Писания и опытный преподаватель, после окончания упражнений Ортис говорил, что узнал совсем иное богословие, нежели то, которое описано в книгах. Трансцендентальный опыт Лойолы оказался в глазах ученого не меньшей ценностью, чем то знание, что могло быть получено за годы скрупулезного изучения священных текстов и комментариев к ним. Правда, нельзя забывать, что и сам Лойола к тому времени уже стал магистром богословия, хотя, разумеется, его статус в кругах ученого мира был несоизмеримо ниже статуса доктора Ортиса.

Но вернемся к ясновидению, свидетелем которого стал именитый ученик Игнатия. Во время одного из занятий Лойола вдруг увидел, как один из «общников», бакалавр Диего Осес, в сиянии возносится на небеса. Он сказал об этом доктору Педро, а вернувшись в Рим, оба узнали о внезапной смерти Осеса в Падуе, куда тот отправился проповедовать вместе с Кодюром. Огромное впечатление от мистической прозорливости Игнатия усиливалось обстоятельствами смерти Диего. Напарник по падуанской группе рассказал, как его друг, смуглый и неказистый при жизни, умерев, внезапно преобразился и его лицо стало похоже на лик ангела.

Первая смерть в общине сильно подействовала на Лойолу. Он оплакивал покойного бакалавра, будто родного брата, и вспоминал, как совсем недавно в Венеции тот пришел к нему, интересуясь духовными упражнениями, но долго не решался приступить к учению. Когда Диего все же рискнул довериться Лойоле, он на всякий случай захватил с собой книги, чтобы нейтрализовать вред, наносимый его душе, если что-то пойдет не так. Уже потом, по окончании курса, Осес признался своему наставнику в своих страхах: не научат ли его во время этих «упражнений» чему-нибудь дурному, как о том сплетничали в Венеции.

Сплетни действительно преследовали нашего героя повсюду, где бы он ни появился. Дошли они и до Рима. Причем источником оказались вовсе не те люди, кого Лойола опасался: не кардинал Караффа и, уж конечно, не доктор Ортис.

Поначалу все шло превосходно, как, впрочем, случалось с Лойолой и ранее, в других городах. К нему снова повалили толпы людей из самых разных социальных слоев. Игнатий не гнушался откровенными маргиналами, занимаясь с проститутками и их детьми. В то же время с легкой руки Педро Ортиса духовные упражнения приобрели статус модной интеллектуальной новинки для элиты. В числе новых «послушников» оказались кардинал Гаспаро Контарини, председатель папской комиссии по реформе Церкви, а также посол Сиены Латтанцио Толомеи, водивший дружбу с легендарным Микеланджело Буонарроти.

Через духовные упражнения община обрастала полезными знакомствами. Например, у них появился личный врач, что было очень кстати для истощенных испытаниями братьев. Испанец Иньиго Лопес, практически полный тезка Лойолы, пройдя курс духовных упражнений и получив глубочайшее утешение, любезно предложил свои медицинские услуги самому Игнатию и его друзьям — когда угодно и совершенно бесплатно.

Благостная ситуация тем не менее продлилась недолго. О группе «продвинутых» священников по Риму поползли самые противоречивые слухи. Одни превозносили их до небес, называя святыми, другие подозревали в шарлатанстве. Десятки, если не сотни глаз бдительно следили за каждым шагом Игнатия и его друзей, с нетерпением ожидая какого-нибудь скандала или хотя бы промаха.

Скандал произошел с появлением в городе нового проповедника, августинца Агостино Майнарди.

В XVI веке люди тоже стремились к известности, но вся жизнь, так или иначе, вращалась вокруг церкви. Поэтому карьеру тогдашнего проповедника можно во многом сравнить с раскруткой на телевидении. Именно проповеди, наряду с «авторским курсом» и заметной благотворительностью, сделали популярным Лойолу.

Но вернемся к Майнарди. Он имел талант оратора, и его проповеди также пользовались большим успехом. Однажды в числе слушателей оказались Пьер Фавр и Диего Лайнес. Каково же было удивление обоих магистров, когда они вдруг узнали в речах проповедника явные признаки учения Мартина Лютера, врага католической церкви!

Не желая поднимать лишнего шума, они навестили Майнарди и в приватной беседе попытались убедить его пересмотреть свои взгляды. Однако монах-августинец предостережениям не внял, к тому же страшно разозлился. А к числу его почитателей принадлежали люди, довольно известные в Риме и пользующиеся влиянием при папском дворе. Все они происходили из Испании, история сохранила их имена: Мударра, Баррера, Педро де Кастилья и Матео Паскуаль. Майнарди пожаловался им и сделал это, применив весь свой дар красноречия. «Общников» немедленно обвинили во всех смертных грехах. Говорили, будто на самом деле эти иезуиты — скрытые лютеране, что они вербуют себе людей, «промывая им мозги» с помощью особых технологий, что их глава — Игнатий Лойола — беглый еретик, осужденный инквизиторами в Испании и в Париже. Благодаря влиятельности злопыхателей слухи распространились мгновенно. Римляне, еще вчера выстраивающиеся в очередь к Игнатию, шарахались от него и его друзей.

Беда не приходит одна. Прознав, что группу Лойолы вот-вот подвергнут остракизму, откуда-то появился Мигель Ландивар — тот самый слуга Франциска Ксаверия, который совсем недавно тоже собирался стать иезуитом, но сбежал, не выдержав слишком суровых условий жизни. Он стал чернить Игнатия и его товарищей при каждом удобном случае. Видимо, этот человек страдал психическим расстройством. Когда-то в Париже, после обращения своего хозяина, он так распереживался за него, что замыслил убить Иньиго. Потом — наоборот, проникся идеями Лойолы и примкнул к его обществу. Мы не знаем, что конкретно привело к конфликту и разрыву Ландивара с «общниками», но, уйдя от Лойолы, он вновь воспылал к нему ненавистью. А так как он жил в общине и знал много бытовых подробностей, его клевета выглядела очень убедительно.

Каким-то образом Ландивар добрался до кардинала Джандоменико де Кулиса, и тот принял ложь бывшего слуги за чистую монету. А де Купис дружил с Квирино Гардзони, в чьем доме на виноградниках проживали «общники». Он решил спасти друга от проходимцев и начал настоятельно советовать избавиться от них — чем скорее, тем лучше.

Гардзони, правда, имел свою голову на плечах. Он тут же велел своему садовнику понаблюдать за гостями. Тот, вникнув в их жизнь, поразился и назвал их святыми. Они даже ни разу не воспользовались выделенными кроватями, а помощь в виде вещей и еды тут же раздавали бедным. Кардинала, однако, полученные сведения не убедили, он припомнил поговорку о волках в овечьей шкуре.

В этот момент решался вопрос жизни или смерти будущего ордена. Общество Иисуса могло начать существование только через известность, но черный пиар был неуместен для того, кто желал привести других к свету. Безупречная репутация на том этапе была единственным капиталом Лойолы, и погубить ее значило бы погубить все дело.

Игнатий поступил так, как поступал в подобных случаях и раньше: он начал разбираться. Не найдя выходов на кардинала Кулиса, он пришел прямо в его резиденцию и добился личной встречи. Беседовали они два часа — так вспоминали потом «общники», дожидавшиеся своего руководителя у дверей передней. Закончился разговор тем, что Джандоменико де Кулис «пал к ногам Игнатия и попросил у него прощения». Думается, никакого преувеличения здесь нет, а есть лишь еще одно доказательство силы харизмы Лойолы.

С того времени кардинал де Кулис из врага общины сделался ее другом и покровителем, как это произошло ранее с доктором Ортисом и многими другими. Но какой бы крупной фигурой ни являлся кардинал, он не мог в одиночку спасти гибнущую репутацию будущего Общества Иисуса. И Лойола продолжил битву за доброе имя. Он пробился к губернатору Рима, ответственному за дела правосудия, Бенедетто Конверсини. С собой на встречу наш герой взял письмо, написанное ему Мигелем Ландиваром в период дружеского расположения последнего. Бывший слуга Франциска Ксаверия выказывал в тексте неподдельное восхищение, граничащее с обожанием по отношению к Лойоле и его товарищам. Это письмо сличили с кляузами Ландивара — идентичность почерка была бесспорной. Автора осудили за клевету и изгнали из Рима.

Между тем приближалось лето 1538 года — последний срок для отплытия в Святую землю, — а политическая обстановка не только не улучшилась, но напротив, не оставила паломникам никакой надежды. Если раньше о военных планах Венеции против турок ходили слухи, то 8 февраля Венецианская республика, император и папа заключили официальный союз.

Оставался только один вариант: идти и предлагать свое служение папе. Вот только что они могли предложить Его Святейшеству? Свою скандальную известность?

Изгнание Ландивара выглядело каплей в море по сравнению с продолжавшейся клеветнической деятельностью друзей проповедника Майнарди. И их испанское происхождение в данном случае служило косвенным доказательством их правоты. Всем казалось, будто бы эти четверо, возглавляемые Мударрой, знают тайные подробности жизни Игнатия в Испании.

Наш герой решил идти напрямую к папе. Однако понтифик как раз в этот момент (20 мая 1538 года) покинул Рим, пытаясь примирить в Ницце французского короля с императором. Тогда Лойола обратился к его заместителю с просьбой об официальном суде. Мударра с друзьями явно не ожидали такого оборота дела и не хотели отвечать за свои слова перед судьями. Они тут же отказались от своих обвинений и начали публично хвалить «общников».

Казалось бы, инцидент исчерпан — и теперь остается только позабыть об этой неприятной истории. Но Игнатий упорно и настоятельно требовал продолжения судебного разбирательства, выноса решения, официального свидетельства своей полной и окончательной невиновности. Такая настойчивость неприятно удивила и губернатора, и многих других сторонников молодой общины. Но Лойола продолжал настаивать на своем, даже рискуя частично потерять приобретенную трудами и лишениями народную любовь.

Обывателей здесь легко понять, да и не только их. С христианской точки зрения кроткие святые люди, разумеется, должны были облобызать своих раскаявшихся недругов — и на этом покончить. Но Игнатий, уже не раз столкнувшийся с инквизицией, знал на собственном опыте: недолеченная хворь обязательно вернется вновь, а устные договоренности не являются доказательствами, если не подкреплены документами.

Бывших военных, как известно, не бывает, и Лойола отлично понимал всю важность этого сражения: большой стратегической ошибкой было бы не довести сейчас дело о клевете до конца. Поддаться общественному мнению — и тем самым оставить под фундаментом собственного дома бомбу, готовую сдетонировать в любой момент? Этого не могли себе позволить ни прежний комендант Памплоны Иньиго, ни нынешний слуга Христов — Игнатий. Но губернатор Рима вовсе не горел желанием по сто раз переливать из пустого в порожнее. Помирились — и помирились. Незачем тратить зря силы, время и бумагу с чернилами.

Тогда «общники» написали множество писем во все места, где только работали в разное время. Характеристики их жизни и учения запрашивались от самых известных и достойных доверия людей. Вскоре пришли ответы с многочисленными похвалами и наилучшими рекомендациями. Лойола аккуратно собрал их и приготовился к решающему броску. 24 июля 1538 года папа вернулся, и наш герой начал добиваться личной аудиенции. По понятным причинам это оказалось намного труднее, чем побеседовать с кардиналом Куписом. В Риме Игнатию так и не удалось встретиться с Павлом III. Тогда он последовал за понтификом, уехавшим на отдых во Фраскати. Там ему наконец повезло.

Вот письмо Лойолы к Исабель Росер, повествующее об этих событиях: «…я отправился туда [во Фраскати] и с глазу на глаз целый час говорил с Его Святейшеством в его резиденции. Я долго рассказывал ему о наших замыслах и намерениях и ясно поведал ему, сколько раз на меня заводили судебные дела… Я просил Его Святейшество от имени всех моих товарищей придумать какой-то выход из ситуации и позаботиться о том, чтобы наше вероучение и наш образ жизни расследовал и изучил какой-нибудь судья, назначенный им самим».

Ответом стал документ за подписью папского легата: «Согласно приказу Его Святейшества Папы пусть губернатор заслушает прошение, вызовет свидетелей, начнет процесс, как значится в прошении, и восстановит справедливость».

И вот тут снова началась мистика, причем совершенно «объективная». Случившееся не могло быть истолковано никак иначе, кроме Божией воли. В конце лета и осенью в Риме совершенно случайно собрались все судьи Иньиго. Из Алькалы прибыл Хуан Родригес де Фигероа, из Парижа — инквизитор доктор Матье Ори, из Венеции — генеральный викарий легата Гаспаре де Дотти. Разумеется, им лучше всех было известно, выносили ли они приговор Лойоле и является ли он осужденным еретиком. Триумф был полный. И 18 ноября 1538 года был оглашен приговор, согласно которому Игнатий Лойола и его товарищи объявлялись совершенно оправданными и свободными от всех наветов, а его недруги за клевету приговорены к суровым наказаниям.

Приговор о невиновности Лойолы, датированный 18 ноября 1538 года, был разослан по всем городам, где он работал. Один экземпляр будущий иезуит прислал в Аспейтию своим родственникам. Спустя несколько дней после оглашения «общники», согласно монмартрским обетам, предстали перед папой.

Скандал сыграл Лойоле на руку. Благодаря ему Павел III почти сроднился с необычной общиной, поскольку стал их защитником. Понтифик также вспомнил их блестящие диспуты, проводимые время от времени за папской трапезой, и удивился: зачем им вообще стремиться в Иерусалим, когда здесь для них имеется столько работы? В письме Фавра к ректору коллегии Святой Варвары, де Гувейе, цитируются слова папы: «Откуда такое желание отправиться в Иерусалим? Если вы желаете приносить плоды Церкви Божией, то и Италия может быть [для вас] благим и истинным Иерусалимом».

Несомненно, история ордена начинается с этого визита. Святой престол принял предложение о сотрудничестве. Но до официального подтверждения оставалось еще около двух лет.

Лойола завершил этот важнейший год, позволив себе отслужить мессу. Оставаясь романтиком, он до последнего надеялся начать священническую деятельность в Вифлееме на Рождество. Удостоверившись в невозможности осуществления своей мечты, он приступил к служению в Рождественскую ночь на престоле Яслей Господних в церкви Санта-Мария Маджоре. Этот древнейший римский престол считался символом Рождества.

Незадолго до праздников «общники» сменили место жительства, переехав в пустующий дом некоего Антонио Франджипани. Об этом доме ходили легенды, будто бы в нем водятся привидения. И действительно, по ночам там раздавались непонятные пугающие звуки. Но будущим иезуитам было не страхов. Вскоре после Рождества на Рим обрушилось бедствие — необычайно суровая зима, какой не помнили уже 40 лет. Морозы предварялись сильным неурожаем, и в городе начался голод. «Общники» помогали голодным и замерзающим, приводя их в свой дом, где было тепло, и делясь с ними пищей. Люди спали вповалку на полу, но не умирали от переохлаждения на улицах и в бедных домах. Одновременно в особняке Франджипани умещалось около трехсот человек, а всего за эту тяжелую зиму иезуиты помогли почти трем тысячам. Для сравнения, население Рима в то время не превышало сорока тысяч человек. Разумеется, авторитет Лойолы и компании поднялся до заоблачных высот. Им начали писать из других городов и даже стран. Среди корреспондентов были монархи: король Португалии, желающий послать их на служение в Индию, и сам император Карл, грезящий о просвещении Америки. Вспомнил о них и Павел III, который захотел отправить кого-то из них в Сиену — улаживать разногласия в женском бенедиктинском монастыре.

Стремительно развивающиеся события буквально вынудили «общников» задуматься об официальном статусе своего братства. Как дальше пойдет их жизнь: будут ли они держаться вместе — или подчинение папе потребует от них разлучиться — и выполнять поручения Святого престола поодиночке? Расставаться друзьям не хотелось. Существовал простой способ укрепить свою общину: превратить свое братство, круг друзей-единомышленников, в новый монашеский орден. Но как быть с тем, что ранее на Монмартре они дали обет послушания папе? А что если он велит им влиться в какой-нибудь уже существующий орден? Тогда придется проститься со своим образом жизни, а главное, с духовными упражнениями. Но клятва была принесена — и теперь «общникам» оставалось подтвердить ее и выполнять волю понтифика, даже если она пойдет вразрез с их желаниями.

По словам Кандидо де Далмасеса, «чтобы найти удачное решение, они постановили следовать правилам для совершения хорошего выбора, которые содержатся в книге «Упражнений». Во-первых, все они во время мессы и молитвы будут располагать себя к тому, чтобы находить больше духовного удовольствия в послушании, чем в управлении, и больше склоняться к первому, а не к последнему, даже если то и другое равным образом служит славе Божией. Во-вторых, они не будут обсуждать вопрос друг с другом, но каждый будет стараться сформировать свое собственное мнение в соответствии с тем, что покажется ему более подобающим во время молитвы. В-третьих, каждый будет поступать так, как если бы он не входил в группу, дабы каждый мог представить свое собственное, независимое решение».

«Общники» потратили на обсуждение много дней и всё же пришли к общему решению: они будут не отдельными людьми, но орденом, подчиняющимся папе не напрямую, а через своего выборного настоятеля. Таким образом, их своеобразие будет защищено.

К лету 1539 года они смогли выразить кодекс своей будущей организации в письменном виде. Вкратце он выглядел так: «…помимо трех обычных монашеских обетов бедности, безбрачия и послушания желающий войти в Общество должен принести особый обет послушания папе, обязуясь отправиться в любую часть света, куда папа пошлет его. Он должен будет обучать детей христианскому вероучению. Перед годом пробации он должен будет посвятить три месяца «Духовным упражнениям», паломничеству и служению в «госпиталях». В Обществе будет генерал, избираемый пожизненно. Общество сможет владеть домами, но без права собственности на них. Генерал будет иметь власть принимать послушников и исключать тех, кто проявит свою непригодность, но лишь выслушав мнение консультантов».

Этот текст вошел в «Уложения», которые были отправлены папе и восприняты положительно. Долгая мучительная беременность уже вот-вот должна была завершиться счастливым рождением Общества Иисуса, как вдруг все уперлось в непредвиденные бюрократические трудности.

Для издания документа, подтверждающего официальное признание нового ордена, материалы передали папскому писцу, кардиналу Джироламо Гинуччи. При этом папа не уточнил, какой документ нужно издать: буллу или бреве. Гинуччи, будучи ужасным буквоедом, решил, что дело слишком важно для бреве (в переводе с латыни — короткий) и непременно требует буллы (более важного документа). А раз так, то его нужно повторно разобрать в папской канцелярии, которой заведовал тот же Гинуччи. Начав вникать в «Уложения», въедливый кардинал нашел много неправильного, но более всего ему не понравилось главное: прямое подчинение папе. Он назвал этот пункт излишним, ведь все верующие, а тем более монахи и так обязывались сохранять послушание верховному первосвященнику.

Папа римский, не зная, как обойти дотошную принципиальность своего подчиненного, отдал дело другому кардиналу — Бартоломео Гвидиччони. Но тот выступил неожиданно резко: орденов и так слишком много, совершенно незачем создавать еще один. Возражая, кардинал сослался на предписания IV Латеранского (1215) и II Лионского (1274) соборов. Там действительно говорилось, что все институты монашествующих следует свести к четырем древним орденам: бенедиктинцев, цистерцианцев, францисканцев и доминиканцев.

Самое время было бы пасть духом. Вместо этого Лойола повторил проверенную тактику: снова разослал множество писем с просьбой о помощи во все города, где работали иезуиты. Параллельно он с товарищами дал обет отслужить три тысячи месс в честь Пресвятой Троицы, если удача вернется к ним. Шквал положительных отзывов впечатлил недружественных кардиналов. Гвидиччони, припертый к стене, дал согласие на создание нового ордена. Правда, с одним условием: ограничить число людей, допускаемых к принесению обетов, шестьюдесятью лицами.

Но эта небольшая поправка уже не могла помешать рождению ордена. 27 сентября 1540 года вышла долгожданная папская булла. Она называлась Regimini militantis Ecclesiae и самым официальным и торжественным образом утверждала основание Общества Иисуса.