Игнатий Лойола

Глава пятнадцатая КОСТРЫ МРАЧНОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Итак, вот он, главный кошмар Средневековья — страшная и неумолимая испанская инквизиция.

Здесь мы сталкиваемся с так называемой «черной легендой». В России инквизиторскую тему привыкли воспринимать именно через эту призму. Средневековая Испания в глазах среднестатистического россиянина чаще всего ассоциируется с мракобесием, кострами, на которых заживо горят сотни тысяч человек, и тюрьмами, где садисты в рясах денно и нощно пытают все живое. С легкой руки Достоевского словосочетание «великий инквизитор» стало практически идиомой, символом предельного цинизма, жестокости и чуть ли не сатанинского разгула. Даже Лойола, к которому в России относятся не намного лучше, чем к инквизиторам, в одном из популярных русскоязычных текстов предстает несчастной жертвой этого ведомства: «Инквизиция схватила Лойолу и бросила его в подвал! Сначала его навестил палач с большими клещами… С калеки содрали одежду, нагишом запихнули в бочку с двумя отверстиями: через одно кормили, через другое он отправлял надобности»[42]. На самом деле инквизиторы обращались с нашим героем куда более цивилизованно.

У нас нет никакого желания подменять «черную легенду» «розовой», но все же необходимо заметить, что размах инквизиторских зверств в Испании был несколько преувеличен. В наши дни большая часть культурных и грамотных людей, содрогаясь от омерзения при слове «инквизитор», на самом деле не имеет ни малейшего понятия о том, чем конкретно занималась и что собой представляла эта структура.

Итак, кто становился жертвами кровожадных охотников за еретиками?

Нередко это были просветленные романтики, озабоченные спасением прогнившего от грехов мира. Наш герой был далеко не первым, кто решился пойти «в народ» с душеспасительными разъяснениями Священного Писания. И до него многие люди внезапно получали твердое уверение в своей избранности и пытались учить окружающих, как очистить душу и прийти к Господу. Разумеется, этим они сеяли смуту, разрушая у людей доверие к официальной церкви и существующему миропорядку.

В 1511 году крестьянская дочь, уроженка Саламанки, известная под именем ла Беата ди Пьед-рахита, уверяла, что сам Иисус Христос и Дева Мария часто беседуют с ней. Крестьянка вела святую жизнь, жила подаянием, учила окружающих — и постепенно слава о ней начала расти. В скором времени на нее донесли, и Пьедрахита предстала перед самим кардиналом Сиснеросом, тем самым иерархом, курировавшим издание Комплютенской Полиглотгы. Но Сиснерос, побеседовав с женщиной и удостоверившись в чистоте ее помыслов, не принял против нее никаких мер. Более того, дело Пьедрахиты поступило на рассмотрение Римской курии, и папа Юлий II поручил нунцию вместе с епископом Бургоса провести расследование с приказом принять самые строгие меры для прекращения скандала, если всему виной окажется «женское легкомыслие». Но, очевидно, Пьедрахита сумела убедить в своей правоте даже нунция.

Тем не менее случаи бывали разные. Так, некоему мистически настроенному взыскателю истины открылось, что от него родится сын и это будет величайший пророк, который спасет человечество. По условию пророк должен был родиться от святой женщины, и мистик не задумываясь написал известной благочестием даме Хуане де ла Крус, не сомневаясь, что та будет рада выполнить Божию волю. Монах Антонио де Пастрана, арестовавший мистика, принужден был просить у Сиснероса совета, как ему поступить с этим одержимым.

А история Джордано Бруно? Правда, он пал жертвой не испанской инквизиции, а римской, но какая разница? Его всегда вспоминают в связи с «мрачным» Средневековьем. Тут уж не подкопаться, действительно, знаменитого итальянца бесчеловечно сожгли на костре, еще и цинично обозвав это изуверство «наказанием без пролития крови».

Джордано Бруно стал символом борьбы науки с церковным мракобесием. Но вот незадача: к ученым-то он вовсе не принадлежал. Зато был поэтом, философом и, скорее всего, занимался эзотерикой. Во всяком случае, в доносах на Бруно есть много интересной информации о его воззрениях. Например, что Христос принадлежал к магам; что возмездия за грехи не существует; что души, сотворенные природой, переходят из одного живого существа в другое, а монахи позорят мир.

Навряд ли его оклеветали. Свои, мягко говоря, нехристианские идеи Джордано Бруно активно и открыто распространял, буквально проповедовал в университетах всей Европы. За что, собственно, и поплатился. Но даже такого явного врага церкви инквизиция не стремилась непременно замучить и сжечь. Поэт находился в инквизиторских тюрьмах восемь (!) лет. Все это время его убеждали отречься от еретических взглядов. При невыносимых условиях с каждодневными пытками и сырыми подвалами он бы точно не вынес так долго. В итоге Джордано Бруно передали в руки светской власти, которая-то и совершила казнь.

Собственно, инквизиция носила функцию духовной полиции, защищая церковный правопорядок как от единоличных еретиков, так и от появления преступных группировок, то есть сект. Разумеется, ее сильно не любили в народе. А мы так ли уж любим своих полицейских?

Теперь второй вопрос: из кого состояло леденящее душу средневековое ведомство?

Как правило, инквизиторы вовсе не являлись поголовно фанатичными священниками-мракобесами. Большая их часть принадлежала к знатокам права, юристам, получившим превосходное образование. Собственно, и современные полицейские, как правило, имеют юридическое образование. И происходившие в Средние века церковные следственные процессы вовсе не превращались в разгул душегубства, а оставались в рамках права, пусть и канонического.

Документы опровергают и особо бесчеловечные условия содержания заключенных, особенно по сравнению с «бездуховными», «уголовными» преступниками. Пытки в те времена повсеместно относились к легитимным способам ведения следствия, но именно инквизиция установила жесткий регламент, кого, как и в каком случае можно было пытать. При этом в камере обязан был находиться врач, прекращавший пытку в случае нанесения серьезного вреда здоровью допрашиваемого.

Разумеется, случались перегибы, садисты ведь встречаются во все времена, особенно во властных структурах. К тому же средневековое общество отличалось от нашего в вопросах ценности земной человеческой жизни. Но превышение полномочий не одобрялось и всегда вызывало внутренние церковные расследования. Более того, многие подсудимые, чьи дела разбирал светский суд, нарочно возводили на себя напраслину и выкрикивали богохульства, чтобы перейти в тюрьмы инквизиции, откуда, кстати, довольно часто люди выходили на свободу. Собственно, тот же Иньиго Лойола, попав в юности в руки светского суда за озорство и хулиганство, назвался монахом, лишь бы оказаться в епископской тюрьме. Его сразу же разоблачили, но сам факт примечателен.

Оправдательные приговоры случались нередко, да и среди наказаний костер применялся не так уж часто. На протяжении XVI века в Испании, по документам, сожгли за ересь около пятидесяти человек. А незадокументированное тайное аутодафе представить трудно. Каждый «акт веры» всегда происходил как показательное мероприятие общегородского масштаба.

Известна история профессора Саламанкско-го университета Луиса де Леона (1527–1591), который попал под инквизиторский суд за самопальный перевод библейской «Песни Песней». На процессе он защищал себя сам — и сумел оправдаться! Ученый провел в застенках целых пять лет, а потом как ни в чем не бывало поднялся на университетскую кафедру со словами: «В прошлый раз мы остановились на том…»

И еще вопрос: насколько длинные руки имела испанская инквизиция? Действовала она по преимуществу в городах, при этом четверо из пяти испанцев проживало в сельской местности. А крестьянину, как правило, мало дела до богословских умствований, он для этого слишком занят. Кроме того, зимой дороги становились малопроезжими, да и летом ни асфальта, ни автомобилей не наблюдалось. Инквизиторам ради своих путешествий приходилось прощаться с относительным комфортом города, и они всеми силами старались делать это пореже. Кроме того, настоятели деревенских приходов не очень-то жаловали городские проверки и заранее предупреждали паству, как себя вести, чтобы незваные гости поскорее убрались восвояси.

В общем, реальная работа инквизиторов мало походила на образцы из «черной легенды». Что касается дикости, то ею отличалось тогда все общество. И самой большой напастью Средневековья уж точно была не инквизиция, а отвратительная медицина и несовершенство во всем, начиная с состояния дорог и заканчивая правовой системой. Тем не менее подозрение в ереси не сулило ничего хорошего. Когда в Алькалу нагрянула проверка, народ сильно забеспокоился. И было о чем.

Всего годом раньше инквизиция занималась известной мистической сектой, называемой «алумбрадос» («озаренные» или «просветленные»). У истоков ее стояла простая женщина, белошвейка Исабель де ла Крус. Она происходила из семьи крещеных евреев, по свидетельству современников, «была как ребенок» и пережила мистический опыт наподобие святой Терезы Авильской. Ее поддерживал Педро Руис да Алкарас, счетовод маркиза де Прието, также еврейского происхождения.

Алумбрадос играли с огнем, поскольку ставили под вопрос необходимость Церкви. Они считали человеческую душу способной достичь высочайшей степени просветления и совершенства, которая позволила бы человеку созерцать сущность Господа и постичь тайну Троицы уже на земле. Разумеется, достигшие такого уровня не нуждались в церковных таинствах, поскольку пребывали вне греха в вечном блаженном созерцании. Поступки таких людей считались, по мнению алумбрадос, заведомо безгрешными, ведь в состоянии единения с Господом грех невозможен. Таким образом, пребывая в просветленной безупречности, такие люди могли реализовывать свои любые желания, в том числе сексуальные.

Даже странно, что за такое явное кощунство их не сожгли сразу, хотя впоследствии алумбрадос все же достаточно пострадали от инквизиции, а наивная визионерка Исабель де ла Крус получила пожизненное заключение. Но вначале инквизиторы тщательно изучили их учение и составили список из сорока восьми высказываний, признанных прямой ересью, притом после каждого пункта приводился комментарий, на каком основании было вынесено то или иное суждение.

Если честно, со многими положениями алумбрадос трудно согласиться, даже не будучи христианином. Так, они объявили смертным грехом чтение книги с целью утешения. Инквизиторы-богословы сочли это высказывание «безумным, ошибочным и даже еретическим». Один из «озаренных», наблюдая, как некая горожанка внезапно, без видимой причины перебежала улицу, сурово заметил, что та согрешила, потому что явно выполняла свою волю, а не Божию, действуя по прихоти. Комментарий инквизиции призывает признать высказывание еретическим, поскольку «ересью было бы утверждать, что греховны все действия, которые происходят по свободной воле человека».

Именно с «озаренными» и отождествили Лойолу жители Алькалы, когда он вместе с товарищами «вышел в народ».

Как раз в это самое время два инквизитора — Мигель Карраско, каноник капитулярной церкви Сан-Хусто в этом городе, и Алонсо Мехиа, каноник собора в Толедо, должны были объехать ряд городов и выслушать показания свидетелей, которые могли бы предоставить какие-либо новые сведения в деле о еретической секте.

В середине ноября, после полугодовой командировки, охотники за алумбрадос добрались до Алькалы и сразу же заинтересовались людьми в одинаковых серых одеждах, которые сильно выделялись среди жителей Алькалы. Они проповедовали без какого бы то ни было разрешения или права, к тому же вели подчеркнуто апостольский образ жизни. Их принадлежность к студенчеству только усиливала подозрения, поскольку студенты — народ неблагонадежный. Правда, алумбрадос не занимались активной благотворительностью и не были особенно ревностны в посещении церкви, а эта группа, наоборот, часто причащалась. С точки зрения некоторых священников, даже подозрительно часто.

Инквизиторы действовали осторожно. Они не стали отлавливать Иньиго с товарищами, а допросили управляющего госпиталем Милосердия, его жену Марию и ряд других сотрудников госпиталя, близко знающих Лойолу.

Составив себе некоторое представление о происходящем, «церковная полиция» уехала, передав дальнейшее расследование в руки епископского викария Толедо в Алькале Хуана Родригеса де Фигероа.

Фигероа вызвал к себе «бедного паломника» и сообщил: образ жизни его друзей заинтересовал инквизиторов, но расследование не обнаружило в делах молодых людей никаких ошибок, и они могут не волноваться.

Вместо того чтобы вздохнуть с облегчением, Иньиго возмутился:

«Не знаю, — говорится в «Автобиографии», — какой толк в этих расследованиях? Давеча священник не захотел преподать одному человеку Таинство, поскольку тот причащается каждые восемь дней. Теперь вот мне устроили затруднения… Мы хотим знать, учинили ли мы какую-нибудь ересь?» — «Нет, — говорит Фигероа, — ведь, если вы ее учините, вас сожгут». — «Вас тоже сожгут, — говорит паломник, — если вы учините ересь».

Фигероа настоятельно порекомендовал группе не ходить в одинаковой одежде, и это тоже не понравилось Лойоле. Можно представить себе дальнейший диалог:

— Вы можете продолжать беспрепятственно ваши встречи и разговоры. Только измените свой внешний вид.

— В каком смысле «изменить»? — не понял Иньиго. — Ваше преподобие имеет в виду парики или, может, накладные бороды?

— Вы не являетесь монашествующими, — заметил Фигероа, — а носите одинаковую одежду. Смените ее, если не трудно.

— Хм. Если не трудно! Это трудно, я даже сказал бы, невозможно. Мы — бедные студенты, питаемся милостыней. Кто нам купит новую одежду? Может, ваше преподобие?

Викарий задумался, оглядывая их.

— А вы не покупайте. Покрасьте то, что есть. Вы и вот этот ваш Артеага, например, в черный цвет, те двое (он указал на Каликсто и Касереса) — в коричневый, а мальчик (речь шла о Хуанито, паже вице-короля Наварры) пусть останется, как есть.

С этим Лойола согласился, и вся компания отправилась красить одежду. Немного времени спустя Фигероа снова позвал Иньиго, не рекомендовав ему так демонстративно ходить босым зимой. И в этом случае «бедный паломник» предпочел повиноваться.

Гроза прошла стороной. Недоучившиеся студенты снова занялись просвещением населения Алькалы.

Теперь Иньиго не ограничивался одной лишь благотворительностью и уличными проповедями. В небольшую комнатку госпиталя приходило множество народа, часто даже группами по 12–15 человек. Из них большую часть составляли женщины. Возникали разные домыслы и подозрения, тем более что одна из постоянных посетительниц, знатная замужняя дама, всегда приходила на рассвете, завернувшись в накидку, чтобы ее не узнали. В самом же госпитале она снимала плащ и сразу же следовала в комнату к Лойоле. Очевидно, ей и в голову не приходило, что она может серьезно скомпрометировать своего духовного руководителя.

Церковное начальство обеспокоилось возросшей активностью «бедного паломника» и снова вызвало следователей. Те начали допрашивать сотрудников госпиталя повторно на предмет выявления подозрительного. Такового вокруг Лойолы обнаружилось с избытком. За дверями его комнаты часто раздавались истерические крики, люди падали в обморок, с ними случались странные «духовные прозрения». Да и сама публика, толпой стекающаяся к духовному учителю, не вызывала доверия. Среди женщин попадались не только аристократки, но и особы непонятного происхождения, мягко говоря, далекие от праведности.

Из показаний одной из его учениц, Марии де ла Флор, становится ясно, что Лойола пробовал на своих посетителях духовные упражнения, устраивая людям довольно жесткий тренинг.

«Иньиго сказал, что он должен непрерывно говорить с ней в течение месяца и что в продолжение этого времени она должна исповедоваться и принимать Святое Таинство каждые восемь дней; и что сначала она будет очень радостной, не зная, откуда эта радость приходит, а всю следующую неделю она будет очень грустной, но он надеется в Господе, что она много преуспеет за эту неделю. Он сказал ей, что расскажет о трех способностях души, как он их объясняет, и о великих заслугах, которые можно приобрести во время искушения, и о простительном грехе, и о том, как он становится смертным, и о пяти чувствах, и обо всем, что с этим связано».

Лойола свято верил в свой метод очищения души, открывшийся ему через мистический опыт в манресской пещере. Теперь, помимо педантичной схемы испытания совести, там присутствовали правила различения духов, выстраданные им на собственном опыте. Силой его веры многим, даже откровенно асоциальным личностям, действительно удавалось изменить свою жизнь к лучшему.

Все эти интересные факты инквизиторы выяснили и задокументировали. Но на этот раз никаких санкций в отношении Лойолы и его друзей не последовало. Правда, внимание «церковной полиции» сыграло свою роль. Иньиго пришлось покинуть госпиталь и поселиться в одном из частных домов Алькалы.

А вскоре — в апреле все того же 1527 года — к нему пожаловал альгвасил и предложил «пройтись ненадолго». Они прогулялись прямиком в тюрьму. Страж порядка завел Лойолу внутрь и оставил со словами: «Не выходите отсюда, пока вам не будет другого приказа».

Будто специально, взятие под стражу произошло как раз на Страстной неделе, в самые горькие и скорбные дни года, когда Христос был заключен в темницу и потом распят. Очевидно, надзирали за «бедным паломником» не особенно строго, поскольку многочисленные ученики и ученицы стекались к нему прямо в камеру, продолжая курс духовных упражнений. Пришел и один из университетских преподавателей. Понаблюдав за апостольской деятельностью своего достаточно нерадивого студента, профессор крайне впечатлился и потом говорил всем: «Я увидел Павла в узах!»

Среди многочисленных поклонников Лойолы нашлись такие, кто без особого труда мог бы помочь ему выйти на свободу. Например, знатная дама донья Тереса Энрикес, жена Гутьерре де Карденаса, которую называли «безумной от Таинства» (la loca del Sacramento) за стремление причащаться как можно чаще, «много раз предлагала ему вызволить его оттуда». Но «бедный паломник» всегда отказывался, говоря: «Тот, ради любви к Которому я сюда попал, вызволит меня, если пожелает».

Навестил арестанта и Фигероа. Он спросил у Лойолы, соблюдает ли тот день субботний. Для Иньиго это было нешуточным оскорблением. Его род испокон веков славился чистотой веры. Заподозрить его, чистокровного баска, дворянина, в том, что он крещеный еврей, втайне вернувшийся к иудаизму! Намек викария так глубоко уязвил его, что через много лет Игнатий не преминул рассказать об этом в «Автобиографии». Но приход Фигероа принес пользу. Благодаря ему наконец выяснилась причина ареста.

Оказывается, две знатные женщины, мать и дочь, преданные поклонницы Иньиго, тайно покинули Алькалу, уйдя пешком в сопровождении одной лишь служанки. Женщины предприняли паломничество, дабы поклониться плату святой Вероники и посетить святилище Пресвятой Девы Гваделупской практически на границе с Португалией.

Фигероа был уверен: отчаянные женщины отправились в безумное путешествие по наущению «бедного паломника». Лойола, однако, опроверг это предположение. Он, наоборот, отговаривал дам от излишне экстремальных решений. Мать и дочь еще раньше намеревались отправиться по дорогам Испании, посвятив жизнь попечению о нищих и больных. Иньиго резонно замечал им, что нищих и больных с лихвой хватает и в Алькале, далеко для этого ходить не надо, и у Святых Даров можно помолиться в каждой алькальской церкви. Он не без основания опасался, что для наивных слабых женщин эти походы кончились бы совсем неблагочестивым образом, особенно для юной восторженной девицы.

Викарию не оставалось ничего другого, как удовлетвориться этими логичными объяснениями. Нотариус тщательно задокументировал допрос, после чего Фигероа удалился. Тем не менее до возвращения неосмотрительных паломниц Иньиго велели оставаться в тюрьме. Друзья весьма беспокоились о нем, а преданный Каликсто де Са даже вернулся из Сеговии, где восстанавливал силы после тяжелой болезни, и пожелал разделить с ним заключение. Его пустили к наставнику. Любопытно было бы представить подобную ситуацию в наши дни! Как, впрочем, и причину ареста: подозрение в нехорошем совете, якобы данном совершенно взрослой женщине.

Между тем дамы вернулись. Правда, отсутствовали они целых 42 дня, не подозревая, какую медвежью услугу оказали своему любимому наставнику. Разумеется, обе они сразу же подтвердили: никуда он их не сманивал, ушли они по собственному почину. Лойола вышел на свободу, но судебное решение по его делу вынесли лишь 1 июня 1527 года. Оно состояло из двух частей.

В первой развивалось предыдущее постановление, согласно которому членов кружка Иньиго обязали перекрасить свои одежды. На сей раз им вменялось вообще отказаться от балахонов, а ходить в обычной одежде, как одеваются все прочие студенты.

Ознакомившись с решением суда, Лойола заявил: это невозможно, у него и его друзей нет денег на покупку нового платья. Тогда сам Фигероа лично снабдил их требуемой одеждой и головными уборами.

Вторая часть оказалась существенно серьезнее. На протяжении четырех лет, то есть до окончания курса, Иньиго и его группе запрещалось говорить о вопросах веры. С таким логичным утверждением спорить трудно, действительно, прежде чем учить других, стоит выучиться самому. Лойола и сам признавал скудость своих знаний, а товарищи его знали и того меньше. Тем не менее он упрямо не желал признать постановление Фигероа справедливым.

«Бедный паломник» чувствовал себя ужасно. Только у него начало по-настоящему получаться «спасать заблудшие души», как ему запретили всю деятельность, связанную с этим. Особенно раздражал Лойолу совет поучиться. Он ведь уже стоял на пороге сорокалетия. В XVI веке такой человек считался почти стариком. И снова ждать, теряя целых четыре года?

Викария тоже можно понять: человек с характером, убежденностью и харизмой Лойолы, при этом полузнайка, профан в вопросах теологии, — такой коктейль мог в любую секунду стать взрывной смесью. Пока что в действиях и речах этого новоявленного Павла не было никакой ереси, но кто мог поручиться, что следующее откровение не окажется фатальным? Иньиго вполне подходил на роль крупного ересиарха, тем более что процесс над алумбрадос еще не завершился.

Оспорить решение викария не представлялось возможным, но упрямый баск не сдался. Он подал апелляцию архиепископу Толедо, непосредственному начальнику Фигероа. Толедский архиепископ Алонсо де Фонсека находился в это время в Вальядолиде, за 173 километра от Алькалы. Иньиго незамедлительно отправился к нему с жалобой на самоуправство его викария. Сразу же с порога «бедный паломник» пообещал повиноваться любому решению почтенного архиепископа, по доброй воле и вполне чистосердечно, лишь бы иерарх выслушал его.

Архиепископ принял Лойолу весьма радушно и долго беседовал с ним. Горячая и глубокая вера самодеятельного проповедника понравилась прелату, и он стал раздумывать, как бы помочь Иньиго, не отменяя решения Фигероа. Когда Лойола сказал, что если и будет продолжать образование, то уж точно не в Алькале, а хотя бы в Саламанкском университете, архиепископ ухватился за эту мысль. Оказывается, преподобный Алонсо де Фонсека основал там коллегию, носящую теперь его имя. Также в Саламанке у архиепископа имелось много друзей, и он предложил Лойоле обратиться к ним. На прощание иерарх даже выдал престарелому студенту четыре эскудо на дорогу в знак своего расположения. Для нищего — вполне существенная сумма, а любезное обещание помощи от такого человека, как архиепископ, стоило еще дороже. Иньиго поблагодарил и отправился в Саламанку.