Игнатий Лойола

Глава семнадцатая ВЕРТЕЛ ДЛЯ ИСПАНЦЕВ И ФРАНЦУЗСКАЯ «УКСУСНАЯ АКАДЕМИЯ»

Судьи отнеслись к Иньиго, в общем-то, по-человечески, ереси в его высказываниях не нашли, и ничто не мешало продолжать учебу в Саламанке, но он чувствовал, что в Испании оставаться больше не может. Запрет на толкование Писания до получения диплома и опасность в любую секунду снова угодить «под опеку» инквизиции заставили Иньиго всерьез задуматься о переезде в другую страну. В самом деле, не успел он прийти в Саламанку, как тут же повторилась история с Алькалой.

Его маленькое братство тоже порядком измучилось. Молодые люди, подпав под харизму старшего товарища, честно намеревались жить святой жизнью, выполняя волю Христа, но получили только усиленное внимание со стороны властей, скандалы и испорченную репутацию. Один раз оказаться в тюрьме из-за странных взглядов своего лидера — еще куда ни шло, но получать клеймо неблагонадежного на всю жизнь никто из них не торопился. Идея их вождя переехать в другую страну, дабы продолжать прежний образ жизни, не вызвала у них воодушевления. Они беспокоились о собственном будущем, кроме того, переезд требовал серьезных расходов, которых они не могли себе позволить. В конце концов друзья договорились о следующем: Иньиго отправится в Париж и постарается найти для них возможность приехать. При благоприятном исходе братство воссоединится во Франции, а пока что Каликсто, Хуанито, Артеага и Касерес останутся студентами в Саламанке.

Кстати, жить в Париже, как раньше, Лойола, скорее всего, не планировал. Выйдя из тюрьмы, он постепенно смирился с необходимостью обучения и трезво оценил свои более чем скромные студенческие достижения. А вместе с тем был вынужден признать: университетская жизнь, неукоснительное посещение лекций и ученые штудии невозможно совмещать с активной апостольской деятельностью, как показала его жизнь в Алькале и Саламанке.

Многие артисты и музыканты сравнивают сцену с наркотиком. Кто однажды имел публичный успех, как правило, стремится испытать подобное чувство вновь. Сценическое пространство дает человеку мощный выброс адреналина и может даже стать обезболивающим при серьезной травме. Наверняка проповеди приносили Лойоле похожие ощущения. Во всяком случае, он сильно «подсел» на свою душеспасительную деятельность и, решив заняться учебой всерьез, опасался, что не сможет отказаться от работы с народом. Еще один плюс в пользу переезда во Францию. Иньиго не знал французского, а значит, при всем желании не смог бы проповедовать на улице, как в испанских городах.

Кроме того, накануне эмиграции он решительно пересмотрел взгляды на свою будущую аудиторию. Если в Испании среди восторженных его почитателей и послушников преобладали женщины, то во Франции он намеревался обращаться в основном к мужчинам. «Бедный паломник» устал от проблем, возникающих из-за неуправляемой экзальтации и чрезмерной отзывчивости дам на его проповеди и упражнения.

Прежде Парижа Лойола отправился обратно в Барселону к своим верным друзьям и благодетелям. Он очень рассчитывал на их материальную поддержку, уже ставшую для него привычной. В середине сентября 1527 года, спустя 15–20 дней после освобождения из тюрьмы, с минимальным багажом, имея с собой лишь несколько книг, Иньиго на ослике тронулся в путь.

В Барселоне его ожидало разочарование. Друзья приняли известие о переезде в Париж более чем прохладно. Во-первых, они не были готовы к такой масштабной финансовой помощи, во-вторых, их крайне насторожила сама идея. Испания и Франция находились в состоянии хронической войны, то обострявшейся, то затихавшей, но отношения между этими странами оставались крайне напряженными. По слухам, во Франции к испанцам относились чрезвычайно враждебно и кого-то чуть даже не насадили на вертел. Иньиго не придал этим слухам ни малейшего значения, поскольку уже все обдумал и решил. Денег ему все же дали, правда, немного.

Впереди лежал долгий путь: из Барселоны в Прованс, а уже оттуда, практически через всю Францию, — в Париж. Расстояние чуть больше тысячи километров сейчас преодолевается на машине за девять часов. Иньиго добирался не один месяц. Он покинул Барселону осенью 1527 года и пешком (осла он, видимо, продал) добрался до Парижа 2 февраля 1528 года, о чем и уведомил в письме Инес Паскуаль. На сей раз он шел с твердым намерением получить ученую степень.

Впоследствии, разрабатывая конституцию иезуитов, Игнатий Лойола укажет обязательное получение образования для новициев, желающих подняться в ордене на более высокую ступень. Гимназический и университетский курс для иезуитов-схоластов необходимо было проходить в одной из орденских школ на протяжении семи лет. При этом, как указывал Лойола, ничто не должно отвлекать кандидата от занятий, поскольку они «в некотором смысле требуют всего человека целиком». Понимание этой истины святой Игнатий обрел слишком дорогой ценой.

Неизвестно, что случилось с ним за время долгого путешествия, о чем он передумал по пути в Париж, кого встретил. В «Автобиографии» Лойолы эти три месяца странствий никак не отражены. Дальнейшее известно: в Париже студент Лойола и в самом деле взялся за ум. Бурная жизнь в Алькале и Саламанке фактически не оставляла ему времени для регулярных занятий, в связи с этим Иньиго принял решение повторить курс — и вынужден был сесть на скамью вместе с совсем юными школярами. Есть и другая версия объяснения этого факта. Французы не слишком ценили испанское образование, оттого и заставили испанца проходить все дисциплины с самого начала.

Иньиго выбрал для занятий знаменитую в то время коллегию Монтегю.

Это учебное заведение славилось качеством теологического образования, но еще больше — крайне аскетичными нравами, царившими под его крышей.

Жан Стандонк, восстановивший коллегию в конце XV века и руководивший ею, проявлял особое внимание к внутреннему миру своих студентов. Его относят к первым реформаторам, возникшим еще до расцвета Реформации как таковой. Разделяя убеждения Братства общей жизни[45], Стандонк превратил жизнь пансионеров коллегии в суровую школу выживания. С первого дня учащихся приучали к непрерывному труду от зари до темноты и беспрекословному подчинению, к тому же плохо кормили и часто наказывали. По мнению Стандонка, только строгие правила могли взрастить настоящую духовность. Подобным образом ректор воспитал и педагогический коллектив. Одного из его преемников, Пьера Тампета (1514–1528), даже прозвали Страшная Буря (Homda Tempestas) за соответствующую манеру общения с подчиненными. Как раз при Тампете наш герой и попал в коллегию, однако познакомиться с грозным ректором не успел: тот умер спустя три дня после прибытия Иньиго, и руководство перешло к Жану Эгону.

Эразм Роттердамский, учившийся в Монтегю в 1495–1496 годах, впоследствии весьма едко характеризовал альма-матер в своих сатирических «Разговорах запросто» (диалог между Мясником и Рыбником), вылив немало яда и на своего наставника Стандонка, и на саму коллегию. Великий гуманист обозвал ее «уксусной коллегией» из-за созвучия латинского названия коллегии — Collegium Montis acuti и слова «уксус» — acetum и подробно описал нравы, царящие в ее стенах:

«Там самой холодной порою зимы хлеба дают в обрез, а пить велят из колодца с дурною водой; впрочем, и одного утреннего холода было бы довольно, чтобы ее отравить. Я знаю многих, которые так расстроили там свое здоровье, что не могут оправиться и поныне. Было несколько спален с земляным полом и трухлявой штукатуркой, в смрадном соседстве с уборной. Кто бы в них ни жил, следствием непременно бывала либо смерть, либо очень опасная болезнь. Я уж не стану говорить о зверских истязаниях, которые выпадали даже ни в чем не повинным. Говорят, что розги — лекарство от разнузданности; разнузданностью эти люди зовут благородные дарования, которые они усердно сламывают, чтобы сделать их пригодными для монастыря. Сколько тухлых яиц там поглощалось, сколько выпивалось дрянного, прокисшего вина!»

Упоминает коллегию и Рабле в «Гаргантюа и Пантагрюэле» — вши игриво называются у него «ястребами Монтегю».

Разумеется, с таким настроем руководства новомодные веяния в Монтегю не слишком приветствовались. Учебный план, принятый в 1509 году, не изменился к приходу Лойолы. Преподавание велось по старой схоластической системе: лекции, диспуты, комментирование текстов. В Барселоне Иньиго изучал латынь по новейшему учебнику Антонио Небрихи, а в Монтегю ему вручили учебник Александра из Вильдьё, написанный в XIII веке.

И тем не менее, несмотря на свою «фирменную» архаичность, коллегия считалась одной из наиболее авторитетных корпораций факультета теологии и как нельзя лучше подходила для сурового ригориста Лойолы. Стоит отметить, что несколькими годами ранее в той же самой коллегии учился, и притом отличался особенными успехами, юноша по имени Жан Кальвин, один из будущих лидеров протестантизма, соответственно — идейный противник нашего героя. Они проходили одну и ту же программу, учились у одних и тех же профессоров. Существует предание, что Кальвина как одного из самых примерных учеников, занимавшегося с отстающими, те прозвали Accusativus («Винительный падеж»). История не знает сослагательного наклонения, но было бы забавно представить себе, как Кальвин наставлял Лойолу в школярской премудрости.

Иньиго не входил в число полных пансионеров коллегии. Он, принятый «экстерном», должен был сам заботиться о своем жилье и пропитании и не мог проверить справедливость насмешек Эразма. По банковским распискам, выданным ему барселонскими друзьями, он смог получить сумму, вполне достаточную для съема жилья недалеко от выбранного места учебы. На остаток он мог бы вполне безбедно прожить некоторое время, но, к несчастью, доверил деньги на сохранение знакомому земляку, а тот не отличался особенной щепетильностью — и с легкостью их растратил.

В результате к апрелю 1528 года Иньиго опять остался без средств и переселился из съемной комнаты в госпиталь. Слово «госпиталь» в те времена обозначало не только больницу. Чаще под этим названием подразумевали приют для пилигримов. Заведение, где поселился наш герой, носило имя апостола Иакова и предназначалось для паломников, идущих в Сантьяго-де-Компостелу[46]. Плату за постой там просили самую минимальную, иногда разрешали ночевать и вовсе бесплатно. Разумеется, и удобств особых ждать не приходилось. На восходе солнца двери госпиталя открывались, а вечером, после того как отзвонят «Ангел Господень», богоугодное заведение запирали до утра. Чтобы успеть до закрытия, Иньиго приходилось иной раз пропускать вечерние занятия. К тому же госпиталь располагался на значительном расстоянии от Монтегю, и при отсутствии освещения на улицах, грязи, мусоре и зловонии даже сравнительно небольшое по нашим меркам расстояние превращалось в довольно утомительный путь.

Чтобы поддержать свое существование, Лойоле опять пришлось собирать милостыню. Здесь это оказалось намного тяжелее, чем во всех местах, где ему приходилось просить раньше. Сдержанные и надменные парижане сильно отличались от взбалмошных, но дружелюбных испанцев и итальянцев. К тому же Париж наводнили профессиональные побирушки, тягаться с которыми Иньиго не мог. С одной стороны, он был немолод и не особенно хорош собою, с другой — его увечье не сильно бросалось в глаза и не давало особенных поводов взывать к жалости прохожих.

О, если бы парижане могли предугадать будущую канонизацию Лойолы! К нему выстроилась бы очередь в полгорода. В то время люди очень ценили молитвенное сопровождение своей жизни, поэтому щедро жертвовали монахам. Но Иньиго не принадлежал ни к одному из орденов.

Парижские попрошайки неплохо наживались на богатых похоронах, крестинах или свадьбах. Бедняки узнавали о них от специальных осведомителей и чуть ли не с утра стекались к воротам нужного дома. Но во-первых, такие мероприятия случались не каждый день, а во-вторых, чаще всего раздача происходила в то время, когда студент Лойола слушал лекции в аудиториях коллегии.

Нерегулярное, скудное питание, недостаточный сон, изматывающая ходьба по чужому городу, постоянное беспокойство и хроническая усталость опять начинали сказываться на учебе. Лойола искренне старался не отвлекаться от занятий, но силы организма оказались не беспредельными. Опять начались мучительные боли в желудке, не говоря уж о покалеченных ногах. Надо было как-то изменить свою жизнь, только как? Иньиго посоветовали способ: поступить в услужение к одному из преподавателей, тогда бы ему достались и стол, и кров, и доступ к науке!

Задача показалась Лойоле вовсе не трудной. Он уже заранее предвкушал, каким послушным, почтительным и ловким помощником станет для своего будущего наставника и работодателя, как будет относиться к нему словно к Христу, а других учеников почитать за братьев-апостолов. Наш герой ведь старался каждую минуту жизни сделать полезной для достижения своей цели. Но увы, несмотря на все старания, у него не получилось отыскать среди магистров человека, пожелавшего бы воспользоваться его услугами.

Помогли земляки. Точнее, один знакомый монах-испанец. Он посоветовал бедолаге отправиться во Фландрию: там-де живут богатые испанские купцы, все они добрые католики, уважают ученых людей и, конечно, помогут соотечественнику. А на их подаяние бережливый студент сможет прожить в Париже целый год, до нового курса.