Павел следом за Константином вошёл в ординаторскую и закрыл дверь, прислонившись к ней спиной. Казанцев спокойно сел за свой рабочий стол, с едва заметной улыбкой отодвинул лист бумаги с написанным Таниным аккуратным почерком «спасибо» и сцепил пальцы в замок.
– Костя, прости. Я не знал, что у тебя такое в жизни случилось.
– Да не переживай ты так, никто об этом не знал, кроме Веры Андреевны. Я попросил никому не говорить. Мало ли людей после автокатастроф встречается нам на пути. Всех не пережалеешь, – тихо закончил он. – Да ты садись, чего стоять-то? Но хочу предупредить на будущее, Паш, я за Татку могу и врезать, понял? Ей и так досталось в жизни. Она сейчас как одинокая комета, а тут ты со своими домыслами.
– Странные у тебя сравнения. Комета...
– Зря ты хмыкаешь. Она очень одинока, а истинное одиночество – это и есть комета, летящая в космосе. Она всегда остаётся в абсолютном нуле, вакууме, будучи окружённой ничем. Нет никакой возможности, чтобы кто-то увидел еë, и нет никакой возможности, чтобы кто-то приблизился к ней. Она продолжает существовать десятки тысяч лет в холодном молчании. Так и Татьяна наша. После пережитой боли и предательства она боится сближаться с кем-то, кто может посягнуть на её личное пространство.
– Но тебя-то она приняла, – тихо проговорил Римский, усаживаясь на диван и упираясь локтем в подлокотник.
– Не меня одного. Она Верочку нашу обожает и тянется к ней всей своей душой, представляя и видя, наверное, в ней свою маму. Настоящая-то мать променяла дочь на своё эфемерное счастье с дурным мужиком и мир на дне стакана.
Римский сжал губы и виновато пожал плечами.
– А то, что ты услышал, было словами её отчима и мамаши, которые вдруг воспылали чувствами к родственнице с квартирой в столице, понятно? А сама Таня живёт на свою зарплату и остатки бабушкиных накоплений. Бережная сразу всё про неё просекла, поэтому и подкармливает каждый день, а то скоро ветром сдувать будет. Да только Лапина наша гордая, чуть что иголки выпускает. А теперь давай рассказывай, что у тебя стряслось. Если помощь какая нужна – ты сразу говори, обсудим, найдём выход из любой задницы.
Римский выдохнул и прикрыл глаза. Он давно чувствовал, что с его женой красавицей Кариной что-то происходит, но «чувствовать» и «знать» отличаются и очень. А ведь если бы он в тот вечер не захотел купить ей цветы, а потом, зажав букет в кулаке, наблюдал, как его жена страстно целуется с каким-то мужиком в рядом стоящей машине, может, и продолжалась бы дальше вся эта тягомотина. Павел с силой провёл ладонью по шее и с кривоватой усмешкой ответил:
– Вот скажи, когда баба замуж выходит, она о чём думает? О чём мечтает?
– Ну, это вопрос не на мою зарплату, как говорится. Думаю, что тут одной Нобелевкой не отделаешься.
– Ну да, ты прав. Понять женщину невозможно. Но Карина не с бухты-барахты замуж за меня пошла. Мы же два года жили вместе до этого. И вот, приплыли – и денег мало, и шубы нет, и родители мои её не ценят, а ещё я о ребёнке заговорить посмел... А ведь мне уже тридцатник с трёшкой вроде как скоро, а я только чужих детей на руках держал. Мама мне так и говорит – «твои чужие дети». Кстати, ты тоже из этой же команды. Неужели простил и думаешь вернуть?
– Я недавно фразу прочёл, которая точно описывает мои мысли по этому поводу. – Казанцев задумался на секунду и продолжил, чуть прикрыв глаза: – «Враги врагов простят спустя столетие, предателей – никто и никогда». Иначе говоря, если они не с нами, значит против нас. И ты не прав. Простить не могу, хотя должен признать, когда увидел её через полтора года после случившегося, понял, почему тогда голову потерял. Красивая, утончённая, манерная даже. Одним словом, балерина. Но уже чужая и совершенно не вызывающая никаких эмоций, даже отрицательных. Пустое место. А твоя Карина кто по профессии?
– Да никто, собственно, институт бросила, какие-то курсы постоянные, клубы, семинары, всем по чуть-чуть занималась, но больше собой и своей внешностью. Что, скажу я тебе, дорого стоит. Я уже и полставки на «скорой помощи» взял, но всё равно денег не хватало. А потом она нашла себе богатого чижика с передозом самолюбования, и большая любовь ко мне канула в небытие. Но ты правильно заметил – я бугай здоровый, выкарабкаюсь. А перед Таней... а почему ты её Таткой зовёшь?
– Да её так наша Верочка называет, бабушка так звала, да и просто красиво.
– Да, красиво. Я извинюсь перед ней.
– Потом как-нибудь, Паш. Не думаю, что ей приятно будет, когда она поймёт, что её откровения услышал кто-то ещё, кроме меня.
– А вы с ней...
– Нет, Римский, Таня мне как младшая сестрёнка, которую надо защищать и жалеть. Чем, кстати, мой дядюшка и занимается. Он её со своими юристами опекает, помог документы переоформить на квартиру, звонит, контролирует. Да и Вера Андреевна, мне кажется, тоже к ней как к дочери относится. Ведь она мечтала, что у неё дочь родится, такая же умненькая и белобрысая. Вот она и появилась. Так, пошли в приёмное заглянем, а потом к тебе в реанимацию.
– А у меня-то тихо, сегодня последнюю мамочку перевели, палаты выскребли, девчонки мои киношки смотрят да шарики крутят. А по приёмному кто дежурит?
– Квашнина Сирень Крокодиловна. Что-то в последнее время сёстры и акушерки жаловаться на неё начали – странно себя вести стала, рожениц ругает, типа распущенные, животы отрастили, только о сексе думают. А то, что наша специальность и обязана разгребать за этим самым сексом – это как? Она и раньше странновато себя вела, а теперь и подавно. Ладно, пошли, а то мы с тобой хуже баб уже сплетничать научились. Вот что значит работать в женском коллективе.
Они рассмеялись и вышли из ординаторской, продолжая обсуждать уже рабочие вопросы и недавние операции и роды.
***
Казанцев кивком поздоровался с дежурной сменой и нахмурился, когда увидел, как молоденькая сестричка закатила глаза и молча указала головой на Квашнину, которая сидела с чашкой чая и собирала свободной рукой все крошки от печенья в салфетку, лежащую рядом. Римский заглянул в шкаф неотложной помощи, изучил журнал поступлений за день, чтобы иметь представление о возможных родах и осложнениях.
– А с угрозой сегодня кто-то поступал?
– Да, была девочка, в обсервацию положили.
– Почему не к нам?
– Она, Константин Фёдорович, лихорадит со вчерашнего вечера. Её сама Шитова смотрела, оставила под наблюдением, а вот Павел Николаевич может подтвердить.
– Да, так и было, Анна Валентиновна мне звонила, сёстры в курсе. Да и по отделению толковый врач дежурит. – Римский оглянулся и тихо добавил: – Я был у них, сказал, в случае необходимости тебе звонить. Я ведь для этого к тебе и заходил, а в результате поговорили совсем не о том.
– Понятно. С подстанций звонков не было?
– Нет, пока тихо.
– В лоб получишь сейчас за «пока», – пробурчал Казанцев. – Ты мне ещё «спокойной ночи» пожелай.
Сестричка улыбнулась, с широко распахнутыми виноватыми глазами прижала ладошки к груди и активно помотала головой. Потом выдохнула и вернулась к заполнению многочисленных журналов. Константин переписал данные пациентки, поступившей с угрозой прерывания беременности, заглянул в компьютер, где сохранялись данные о всех находящихся в роддоме, и вдруг услышал возмущённый голос Квашниной:
– Вот наглость-то, да? Как ей в голову могло такое прийти? У себя в квартире пусть что хотят, то и делают. А в моём доме этого не будет!
– А что случилось-то? Зачем они к вам приехали? – устало спросила пожилая акушерка, сноровисто готовя ватные тампоны.
– Сын в невесткой затеяли у себя дома ремонт. И чтобы не мешаться строительной бригаде, решили освободить свою квартиру и переехать на время в гостиницу. А я как узнала, позвонила им сразу же и пригласила пожить некоторое время у нас дома. Дом большой, четыре комнаты, да ещё и флигель есть. Всем места хватит! Как раз каждому по комнате. Да и внукам свежий воздух не помешает, тем более осень за городом – это не городской смог. Они сначала отказывались, ссылались на то, что им до работы и детям до школы долго добираться. Но потом согласились. – Квашнина замолчала, делая глубокие вдохи и громко прихлёбывая чай. – Приехали утром в субботу всей семьёй на машине. Привезли кое-какие вещи. Сказали, что ненадолго. Да даже если и надолго, что же я, своих внуков выгоню, что ли? Мы с мужем всегда гостям рады, да и внуков давно не видели. День прошёл быстро. Сын отцу забор помог поставить. Мы с невесткой готовили и в огороде все дела переделали, хотя, конечно, могла бы и без маникюра приехать, всё повторяла, что ногти у неё грязные. Вечером муж баню истопил, все помылись, потом поужинали. Пока телевизор смотрели, я пошла всем стелить. Мы с мужем в разных комнатах спим уже много лет. Я и сыну постелила в отдельной комнате. Внукам и невестке во флигеле. Я же говорила, всем места хватило. А потом смотрю, сын пошёл спать и невестка туда же направилась. Я к ней. Говорю, я тебе во флигеле с ребятишками постелила. Там спать будешь. Она давай хохотать, да ещё и заявила: «Вы что, правда решили что я буду ночевать без своего мужа? Серьёзно, что ли? Ну вы даёте! Не беспокойтесь, мы вас не побеспокоим, сразу уснём». Представляете? А сама продолжает хохотать. Я ей и говорю: «Ничего смешного. Дома у себя что хотите то и делайте, а в моём доме этому не бывать! Спать отдельно будете. И это не обсуждается! Даже я с мужем не сплю в одной постели, а тут дети!» Так тут сын выходит из комнаты и тоже мне: «Мам, ну что ты в самом деле? Мы взрослые люди, у нас дети уже давно есть. Вообще-то мы женаты, ты не забыла? И сами разберёмся, вместе нам ночевать или порознь». А невестка добавила: «Мы тогда в машину спать пойдём, чтобы вы не беспокоились». Представляете? Приехали в родительский дом, а ночевать будут в машине? «Какая машина, ложитесь по разным комнатам и всё. Несколько дней потерпите, ничего с вами не случится». Но они ни в какую – вместе будем ночевать и точка. А потом вообще психанули, оставили детей, а сами в гостиницу уехали. Всю ночь не спала из-за них, распущенность какая! Утром позвонила невестке и потребовала извиниться за вчерашнее. Она мне в ответ: «За что извиняться? За то, что хотела с мужем своим ночевать? Сейчас мы за детьми приедем, пусть собираются». Сын потом приехал, не разговаривал со мной. А что я такого сказала-то? Мой дом – не дом свиданий, могли бы и потерпеть!
Римский стоял неподвижно и только молча хлопал ресницами, Казанцев обхватил пальцами виски и старался удержать рвущийся смех. Дежурная сестра забыла о документации и только переводила взгляд с одного врача на другого.
– Я вообще не понимаю, как можно думать об этом? – завершила свой рассказ Квашнина и сделал глоток чая.
– Роза Львовна, – Римский прервал рассуждения коллеги и развёл руки в стороны, – а как у вас-то сын появился? Непорочным зачатием, что ли?
– Не смешно, молодой человек! Я считаю, что материнство лишь отчасти оправдывает желание женщины отдаться мужчине. И я после рождения сына так и сказала мужу – довольно, я не буду больше этим заниматься, иначе вся грязь к моей совести прилипает и карму испортит.
– К вашей совести ничего прилипнуть не может, – вклинился в разговор Казанцев. – Она, совесть, либо есть, либо её нет, а уж грязной она и подавно быть не может. А мысли и чувства вашего мужа вас никоим образом не беспокоили, не так ли?
– Он может делать всё, что ему заблагорассудиться! Его никто ни в чём не упрекает, мало ли дурочек вокруг, которые готовы лечь под мужика, даже на свой возраст не смотрят, бесстыжие!
– А что в возрасте есть такого, что не позволяет человеку испытывать нежность, любовь и желание просто быть рядом? – отозвался Римский.
– Нет никакой любви, есть только беспутство и разврат!
– Ерунда полнейшая, – тут же ответил Казанцев. – Люди встречают свою любовь в разных возрастах и в самых разных местах, нежданно и негаданно. Поздняя любовь – это проявление такой нежности, что в молодости и не снилась. Она согревает души и тела, будоражит кровь, даёт такой подъём энергии, что человек сам от себя не ожидает.
– Ага, много вы в жизни видели! Это вы просто своего дядьку с нашей профессоршой защищаете? Что, не так?
– Знаете, Роза Львовна, чаще всего таких как вы спасают не железные нервы окружающих, а их резиновое терпение.
– Как вы можете так рассуждать, работая в роддоме, где каждый день мы сталкиваемся с тем, что случается от любви? Неужели появление детей не радость? Как же вы тогда на работу ходите с такими мыслями? – Римский так и стоял, совершенно ошарашенный.
– Вот так и хожу, к тому же стараюсь вбить в головы этих девок брюхатых, до чего их может довести этот секс и всё, что с ним связано! Чтобы запомнили, что их ожидает, когда они сюда попадут!
– Вы можете думать всё что угодно и жить как вам заблагорассудится, вы можете ненавидеть человека всеми фибрами своей души, но когда он к вам попадает в качестве пациента, вы обязаны молча делать свою работу и всё. Не вам учить жизни других! Потому что вы врач! – Казанцев сжал кулаки и с презрением посмотрел на опешившую Квашнину. – И если я ещё услышу хоть единожды, что пациентки или сотрудники жалуются на ваше поведение или профессиональное хамство, я буду ставить вопрос перед руководством клиники об отстранении вас от работы с пациентками.
– Не много ли ты берёшь на себя? Молод ещё учить меня, понял?
– Я вам уже говорил и повторяю – мы с вами не приятели закадычные, поэтому обращайтесь ко мне на «вы»! А ещё при общении с людьми советую вам запомнить правило трёх «н»: – не вы их создали, не вам их судить, не вам их переделывать!
Квашнина встала и презрительно оглядела всех присутствующих:
– Я вас всех прощаю, это единственное, что я могу сделать для вас!
– Не надо меня прощать, я не раскаиваюсь, – тут же откликнулся Казанцев, а Римский неожиданно для всех зло прошипел:
– И я тоже доложу руководству, что врач Квашнина злоупотребляет своим положением.
– Вы, Римский, грубиян! И не вам решать, что мне делать, как и с кем!
– Вы ошибаетесь, доктор, – вдруг твёрдо ответила ей акушерка, всё также быстро крутя ватные тампоны. – Я отказываюсь дежурить с вами, потому что не могу больше смотреть, как вы делаете больно женщинам, которым и так не сладко в момент родов.
– Что? – Роза Львовна резко повернулась и смерила женщину взглядом. – Ты кто такая? Медсестра, недоучка, да вы вообще люди второго сорта!
– Слышишь, Роза Львовна, вытюльпанюй отсюда, а то как припионю, то сразу же обсиренишься! – прошипел Римский. – И ещё! Мне как правило приходится разгребать за некоторыми, так что если что, дежурная смена, звонить доктору Казанцеву, ясно? А всё остальное мы будем решать завтра в присутствии всех врачей и руководства клиники. Я всё сказал! – проревел он в конце, видя, что Квашнина пытается протестовать, после чего она молча вышла из отделения и грохнула дверью. Римский сжал кулаки и тихо обратился к окружающим: – Я надеюсь, коллеги, что всё произошедшее останется в стенах нашего роддома. Знаете ли, крайне неприятно, когда твою родную клинику обливают грязью. А пока все выдохнули и успокоились. И повторяю – в случае чего я и Казанцев на месте. А теперь, девчонки, плесните-ка нам с Фёдрычем кипяточку, а то так есть хочется, аж переночевать негде! – И под общий облегчённый выдох мужчины сели на кушетку, переглянулись и одновременно пожали плечами – никто из них не думал, чем может закончится этот осенний вечер.