Их чужие дети (СИ)

Глава 3

– Зоя, принимай девочку! – Вера Андреевна аккуратно положила младенца на стерильную простыню, затем прижала пальцами пульсирующую пуповину. Через минуту она, не глядя на операционную сестру, молча протянула руку и перехватила зажим. – Константин, пересекай, удаляем плаценту. Римский, – обратилась она к анестезиологу, – уходим. Ирина, забирай. Что с ребёнком? Почему нет крика?

Врач-неонатолог Ирина Павловна Худякова быстро прошла операционный зал и положила новорождённую малышку на тёплый пеленальный столик. И тут напряжённую тишину операционной прорезал громкий недовольный крик. Все выдохнули и заулыбались.

– Шить! – Симонова быстро накладывала швы, Казанцев завязывал узлы, даже не задумываясь над своими движениями – за полтора года интернатуры его действия были уже автоматическими. – Ну что там, Ирина?

– Всё в порядке, Вера Андреевна, можно!

Следом за этой фразой старшая акушерка Галина Ивановна Бережная резво выскочила за дверь и закричала на всю мощь своих лёгких:

– Девочка!

И замерший роддом оживился, забегал, заулыбался, приветствуя появление новой жизни. Этот обычай поначалу очень удивил Казанцева, который привык к какой-то торжественной, что ли, тишине хирургических отделений. Он хорошо помнил, как они будучи слушателями академии приходили в отделения клиник, где никто не кричал, громко не разговаривал, оберегая покой пациентов. И тут Симонова взяла его с собой на обход и он, не успев войти в отделение, услыхал громкий крик: «Мальчик!» Оказалась, что в этом роддоме существует давняя традиция – после любых родов и операций дежурная акушерка на всё отделение громко сообщает, кто же появился на свет. А если это волшебство происходило днём, то честь рассказать о только что появившемся маленьком человечке всегда принадлежала старшей акушерке Галине Ивановне Бережной.

Эта высокая полноватая женщина с громким голосом обладала необыкновенно нежными руками, которые вот уже почти двадцать лет помогали малышам появиться на этот свет. Она могла отругать, наорать, фыркнуть, но когда в её руках оказывался очередной родившийся младенец, более заботливой и сентиментальной женщины трудно было найти. Все врачи-акушеры, включая и профессора Симонову, уважали и любили эту молодую бабушку, коей она стала в тридцать шесть лет, а медицинские сёстры и акушерки её просто боготворили. Потому что знали, что она всегда защищала сотрудников своего отделения, а иногда и открыто конфликтовала с теми, кто посмел обидеть или унизить её «девочек».

Константин в первое своё появление был подвергнут внимательной зрительной экспертизе, после чего услышал – «ладно, пока вроде ничего, а там посмотрим». Симонова, стоящая неподалёку и что-то писавшая в листах назначений, спрятала улыбку и покачала головой. Но в тот же день Казанцев услышал фразу – «так, девочки... и мальчики, стол накрыт, щи дымятся». Константина напоили ароматным чаем, чуть ли не силой заставив попробовать варенье из молодых орехов, а под шумок выудили у него всю информацию о его жизни. С тех пор он безоговорочно был принят в число птенцов Бережной, которых она брала под своё крыло.

Вера Андреевна сняла операционный халат и бросила его в ящик с грязным бельём, затем сорвала маску и устало прислонилась к стене – перенесенная ею вирусная инфекция ещё давала о себе знать.

– Костя, ты запиши всё сам, хорошо? Я отдохну немного. Потом зайди ко мне, надо пошептаться. – Симонова быстро пошла по коридору, привычным движением надевая белоснежный халат. Казанцев толкнул дверь в ординаторскую и поморщился – у окна стояла врач из отделения обсервации Роза Львовна Квашнина, которая вызывала у него самые неприятные эмоции. И вроде бы ничего дурного она не делала, не орала, не возмущалась, но было в ней что-то такое, что никак не помогало им сблизиться. Он сухо поздоровался и сел за стол, готовясь заполнить документацию.

– А где сама? – раздалось от окна. – Интересно, почему именно тебе она так доверяет?

– Вам, Роза Львовна.

– Не поняла?

– Не «тебе», а «вам». Мы с вами не друзья закадычные, из одной рюмки не пили. Посему я попросил бы соблюдать хоть какие-то нормы приличия.

Квашнина фыркнула и покинула ординаторскую. Зато следом влетела Бережная.

– Чего она тут наговорила вам, Фёдрыч?

Константин поднял голову и улыбнулся. Его имя уже давно сократили до отчества, да и его ужали донельзя.

– Что вы, Галина Ивановна, ничего такого, что могло бы расстроить вас или меня.

– Вот же Сирень Крокодиловна, – пробурчала Бережная и стукнула кулаком по стене.

Казанцев замер и наморщил лоб:

– Как вы её назвали, Галина Ивановна?

Бережная тут же из озабоченной старшей акушерки превратилась в хулиганистую молодую женщину, похлопала ресницами и невинно переспросила:

– А чего такого? Хм, я так понимаю, что Роза Львовна никого не удивляет, а Сирень Крокодиловна вызывает какие-то вопросы, что ли?

Казанцев завис на секунду, обдумывая услышанное, а потом громко рассмеялся, вытирая непрошеные слёзы:

– Бережная, вы что-то с чем-то! И где вы только берёте всё это?

Галина Ивановна усмехнулась и друг тихо заметила:

– Ты, Костик, заканчивай тут и к Вере Андреевне беги, что-то не нравится мне наша Золушка в последнее время, лады?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Галина Ивановна, а почему вы Веру Андреевну Золушкой назвали?

– Так история была почти сказочная. Давно, правда, это было, лет двадцать назад. Я тогда только после училища сюда на работу пришла, да и Вера Андреевна помоложе была. Однажды зимой обход был. Неторопливый такой, за окном зима, а у нас тепло, светло и мухи не кусают. Мы слушали доклады лечащих врачей, составлялись планы обследования и лечения. Процессию нашу прервал звонок из родильного отделения с сообщением о том, что пациентке нужно срочное оперативное вмешательство, и ситуация такова, что на всё у нас минут десять, не больше. Тогда три дня был сильнейший снегопад, а дворник заболел. К корпусу отделения была прокопана узенькая дорожка, вот по ней-то и побежала наша Верочка в лёгких тапочках и по дороге потеряла один. Через несколько минут, когда работа была закончена и угроза миновала, все стояли и обалдевали, потому что Симонова стояла у операционного стола с мокрыми ногами, на одной из которых красовался разорванный капроновый носок, а на другой – мокрый тапок. Потом мы, конечно, нашли потерянный башмачок, так сказать, а Верочку нашу стали называть Золушка. – Бережная заглянула в журнал, который заполнял Казанцев и ехидно заметила: – Если в военных училищах учат командирскому голосу, то в мединститутах учат врачебному почерку. А тут два в одном. И запомни, чтобы я тебя через полчаса в отделении не видела, понял?

Константин улыбнулся и согласно кивнул – его не обидело «ты» со стороны Бережной, она как-то по-матерински относилась ко всем, следя за тем, чтобы её девочки и теперь уже мальчики были сытые и отдохнувшие. Старшая вышла в коридор и тут же послышалось её строгое:

– Ты куда ползёшь? Демидова, ты уже в туалете была? – До Казанцева донеслось кряхтение и тихий ответ «Не-а, я бегу ещё», после чего раздался громкий хохот Бережной, голоса дежурных сестёр и окончательная фраза: – Так, девочки, внимание! Щаз Демидова кросс сдаст по бегу, а потом на перевязку. Помогите ей, девчонки, а то рванула она мне. Эх, малявки, глаз да глаз за всеми нужен. Я в аптеку!

Казанцев прислушался к голосам за дверью и вернулся к документации. Вот же правда жизни – сегодня малышку выудили из мамы за несколько минут, а всякие бумаги он пишет уже минут тридцать. Надо заканчивать и бежать к Симоновой. Его учеба с самого начала протекала не по привычным лекалам. Он посещал лекции со всеми интернами, сдавал зачёты и экзамены, но Вера Андреевна, с уважением относясь к теоретической части, готовила из Казанцева хирурга, способного решить любую проблему. И Константин ценил это, стараясь ничем не огорчить своего Учителя. Он закончил заполнять журналы и поднялся – сейчас надо заглянуть в палату к сегодняшней мамочке, а затем переговорить с Римским Павлом Николаевичем, молодым тридцатилетним анестезиологом с золотыми руками и обширнейшими знаниями, которому доверяли все врачи без исключения, а потом к Симоновой.

***

Они сидели напротив друг друга и тихо разговаривали.

– Ты и сам всё прекрасно знаешь, Костя, твои родители из той же когорты старых врачей. – Вера Андреевна усмехнулась и добавила: – Ты только Лильке, маме своей это не передавай, а то она меня точно со свету сживёт за то, что я её в старухи определила. М-да, но такова реальность – уходит поколение старыx врачей, cтаpая гвaрдия, как мы её нaзывaeм…

Симонова встала, сделала глоток уже остывшего чая и медленно приблизилась к окну, за которым шёл весёлый весенний дождь. Она сцепила ладони в замок и опёрлась на подоконник.

– Мы нe сберeгли пoколeние хopоших врачeй. Нам его подаpило время, как компeнcaцию зa прошлые oшибки нашего общества, нашей истории. Это поколение – oдно из немного ценнoго, чтo мы тогда мoгли имeть даpом. А люди cгнoили этот пoдapок – жaлобaми, кляyзами, оcкорблeниями, нeдoвoльствoм, мoлчаниeм, pавнодушием, нeнaвиcтью к тeм, кто из последниx cил, зa нищeнcкую зapплaтy, имея огpoмные обязaнноcти и не имея никакиx прав, пытaлcя боротьcя за их здоpовьe. А тепеpь тo пoколeние, воcпитанноe в дyxе альтруизма, гyмaнизмa и бессepeбpeничествa, блaгoпoлyчно вымерло. Оcтaлиcь лишь кpохи. Hoвыe вpачи, – извини, пожалуйста, я не хочу никого обидеть, – yжe нe будyт тaкими – они paстyт в другoй эпoxе, гдe в поpядке вeщeй то, чтo челoвек человекy вoлк, что бeз дeнег нет рaботы, что ecли не ты – то тебя. И кaк дeти свoей эпохи, они не смoгyт веcти ceбя как то, ухoдящее во тьму поколениe, кoтopое все дoбивaют. А ведь в последнее время стало модным, что ли, мoлчaть о том, что вpaчи, особенно в глубинке, живут на мизерную зapплатy. Сейчас хором ocyждают, когдa врач, спacший тыcячу, нe спаc oдного. У нас стало обыденностью дoнocить, когдa вpач, дoшедший дo нepвнoго срыва, pyгaет пациента зa нeoбoснoвaнный вызов. Никто не обpaщaет внимания, чтo люди, спaсающиe людские жизни, живут бeз сoциальных льгот, без привилегий, без доcтойного увaжeния к свoемy трудy. Их пpедали, понимаешь? А потом спрашивают – кудa уxодит «стaрая гвaрдия»? А она уходит пoдaльше от этoгo миpа, повeрь моему слoвy. Умиpaя в нищeте, от инфaрктoв, инсультов и oнкoлогии, забытые вceми cпaсёнными и исцeлёнными, они уxодят в лyчший мир. И помнят о них только их ученики, да и то не все.

Вера Андреевна вздохнула и вернулась, устало опустившись в кресло и пряча озябшие ладошки. Казанцев слушал её внимательно и старался понять, что же случилось с этой неунывающей женщиной.

– И никто не хочет понимать медиков. А ведь многие реально работают «на грани». Знаешь как мне обидно бывает, когда нас всех огульно обвиняют в хамстве, взятках, непрофессионализме. Поверь, доброе слово и искреннее «спасибо» для большинства медработников важнее той пресловутой бутылки коньяка. Просто тогда они снова начинают видеть смысл в своей работе. Их прессуют и начальство, и пациенты, а они просто такие же люди, как и все окружающие. Да и процент тупиц и хамов в медицине не больше, чем в других профессиях. А вот приходится выслушивать... А многие из тех, кто критикует и обливает медиков грязью, приходят к врачу тогда, когда лечение в интернете и у фармацевта уже не помогает. Но виноват всё равно человек в белом халате. А ничего сказать не можем, не имеем права.

– У нас один преподаватель в академии любил повторять, что жизнь так устроена: либо се ля вы, либо се ля вас. – Казанцев усмехнулся и добавил: – Недаром есть поговорка: если ты не врач – не лечи, если ты не Бог – не суди.

– Да, точно сказано, да только есть несколько аспектов жизни, в которых разбираются все. Это экономика страны, воспитание детей и футбол! И, конечно, медицина. Это золотое «надо в интeрнете поискать», нетленное «у меня соседка такие же таблетки пила», зaвсeгдатое «мы вот в поле рожали». И никто не думает, а сколько таких рожавших выжило? И сколько малышей прямо у тех полей похоронили, приговаривая «бог дал – бог взял». И как донести до людей, что мы не обслуживаем их, а оказываем помощь, поэтому все решения принимаем только мы, не нуждаясь в чужих советах по одной простой причине – если бы от их советов мог быть толк, до вызова нас дело бы точно не дошло. Вот так и живём, а потом наступает прозрение. Знаешь, что это такое медицинское прозрение? Это когда перестаёшь видеть в людях то, чего в них никогда не было.

– Но всё равно же остаёшься и работаешь по-прежнему?

– Да, остаёшься, только в это мире всему есть цена, Костя. Знания и опыт, особенно опыт отрицательный, тоже имеют свою цену. Чем больше ты знаешь, тем менее счастливым ты становишься. Знания делают человека циником и реалистом – это обычная закономерность. А иногда так хочется просто беззаботно отдохнуть, потанцевать, встретиться со старыми приятелями, поплакаться в жилетку, а у тебя дежурство...

Казанцев улыбнулся и заметил:

– Но в следующую пятницу у вас нет дежурств, а лекции заканчиваются в два часа. Поэтому я приглашаю вас, Вера Андреевна, в ресторан, – выпалил он и замер, внимательно глядя на поднявшую брови Симонову.

– Это что было, Казанцев?

– Приглашение, от чистого сердца. Вера Андреевна, мне тут как бы четвертак стукнет на следующей неделе. Понимаю, что для истории человечества – это незаметный пустяк, но для меня и моей семьи событие. И я хочу отпраздновать его с близкими и родными мне людьми. А вы, как ни крути, моя крёстная мама в медицине. Всем, что знаю, что умею, я обязан вам. Да, меня многому научили на кафедре, но руки мне поставили вы. И вы многое мне доверяете. А потом – если вы сейчас откажетесь, то я расскажу маме, что вы её старым врачом обозвали!

– Негодяй, шельмец, шантажист! Да я тебя на ноль умножу! – громко закричала Симонова. Тут же дверь в её кабинет отворилась и появилась встревоженное лицо Бережной. – Галина Ивановна, он мне угрожает, представляете?

– Да, сволочь. Но порядочная вроде, – отрезала акушерка и закрыла дверь, после чего и Симонова, и Казанцев рассмеялись.

– Соглашайтесь, Вера Андреевна, вам просто необходимо отдохнуть и встретиться со своими друзьями. Вы же с мамой просто созданы будто из одного бокала!

– Казанцев, каннибалы тоже считают, что люди созданы друг для друга. А Лилька, повторюсь, из меня столько крови выпила в юности.

– Ну так у вас есть шанс отыграться!

Вера Андреевна тепло улыбнулась и молча кивнула. Костя прав, ей надо просто отвлечься и отдохнуть. Тем более двадцать пять – замечательный возраст!