Их чужие дети (СИ)

Глава 23

Таня открыла глаза и с улыбкой посмотрела на Римского, сидящего в кресле рядом с больничной кроватью.

– Павел Николаевич, доброе утро, – прошептала она и удивлённо уставилась в совершенно несонные глаза.

– Доброе, – отозвался Павел и усмехнулся: – в тебе, Татка, со вчерашнего дня аж триста граммов моей кровушки течёт, так что обращение по отчеству можно опустить, лады?

Таня молча кивнула и немного потянулась, прислушиваясь к своим ощущениям, вроде бы не больно, так, слегка покалывало внутри.

– Не больно? – уточнил Римский и привычно придавил пальцы к её запястью, оценивая пульс.

– Нет, Павел Николаевич, всё хорошо.

– Лапина, я тебе что сказал?

– Но это просто вежливость, а...

– Вежливость – это не только послать куда надо, но и пpоводить. А из тебя провожающий пока так себе, так что давай привыкай. А пока спрашиваю как анестезиолог-реаниматолог – кушать хочешь?

– Не очень. Только пить.

Римский покачала головой и бодро заявил:

– Хочешь-не хочешь, а кушать ты у меня будешь, это я тебе честно заявляю, а то на тебя скоро без слёз не взглянешь, спирохета бледная, а не женщина!

– Римский, ты хам!

Павел улыбнулся и согласно кивнул:

– Согласен! Мы с тобой вообще как следует и не знакомы, хотя работаем вместе уже почти полгода! Так что немного о себе. Э-э-э... Молодой, добрый, сексуальный, уверенный в себе, перспективный, богобоязненный, порядочный... И это, кстати, далеко не полный список, к которому я вообще отношения не имею.

– И это всё? – фыркнула Татка и с улыбкой уставилась на врача.

– Что значит – всё? А кости? А шкура? К этому всему ещё мясо, полведра крови, задница с приключениями! А-а-а, ещё весёлые задорные глаза, – продолжил Римский и поправил одеяло.

Татка неожиданно громко рассмеялась, прижимая руки к животу, и в этот момент в палату вошла Вера Андреевна. Она удивлённо посмотрела на смеющуюся Таню, довольного Римского и тоже широко улыбнулась:

– Если пациент хохочет с утра, значит, его состояние уже ближе к удовлетворительному. Доброе утро. Павел, ты уходил домой или как? – Римский мотнул головой и виновато усмехнулся – а чего ему домой-то переться, если там и не ждёт его ничего. Уж лучше тут, на работе, рядом с Таткой. – Танюш, я твой телефон вчера брала, чтобы... не потерялся, а то в этой суматохе всякое может случиться.

– Всё, Лапина, теперь вся твоя жизнь в руках нашей разведки! – Таня нахмурилась, но потом сразу усмехнулась, вспомнив должность и место службы Леонида Анатольевича. – Чего улыбаешься? Технически смартфон – это бортовой чёрный ящик твоей жизни. Так что берегись!

– Римский, я сейчас могу нарушить данную себе самой когда-то клятву – тресну по башке, будешь знать! – пробурчала Симонова и отдала телефон Татке, звонок её матери Лёня предусмотрительно сегодня утром удалил.

– Мою башку трогать нельзя, Вера Андреевна, это моё слабое место, я ж в неё ем! – Римский встал и выпрямил спину, растягивая мышцы. – А у меня к тому же вчера поллитра крови высосали эти коновалы из Центра переливания. Щаз прям потеряю всё своё сознание, чего тогда без меня делать будете?

Симонова прищурилась, внимательно осмотрела стоящего перед ней высокого мужчину и тихо прошептала:

– И правда надо бы поосторожней, если этот слон грохнется, здание рухнет.

Таня, внимательно слушавшая разговор любимого профессора и одного из самых грамотных профессионалов, встречавшихся ей на жизненном пути, фыркнула и громко рассмеялась, по-прежнему прижимая ладошки к животу:

– Если бы мне кто-то когда-то сказал, что я услышу подобный разговор, я бы, наверное, в обморок упала от удивления.

Павел улыбнулся и коротко заметил перед тем, как покинуть палату:

– Молодая ты ещё, Татка, многого не видела и не слыхала. Кстати, ты ещё не слышала, как профессор Симонова ругается?

– Моя речь практически всегда, Римский, блестящая, иногда с матовым покрытием, признаю. Но ты, Танюшка, его не слушай, он от меня ещё ни разу не схлопотал.

– Я пошёл за завтраком, и не морщи нос! – прикрикнул Павел и смиренно обратился к Вере Андреевне: – Она совершенно отбилась от рук, не кушает, врачей не слушается, обзывается, представляете?

– Это я обзываюсь? Вера Андреевна, он меня спирохетой назвал. Бледной. Вот!

Симонова усмехнулась и цокнула языком:

– Вынуждена согласиться – в его словах есть доля истины, поэтому ты сейчас позавтракаешь, хорошо?

Павел с видом победителя драконов вышел из палаты, а Вера Андреевна села на стул и откинулась на спинку:

– Знаешь, я сейчас к тебе шла, а в дверях наткнулась на здоровенную спину, что весь проём заняла. Оказывается, в холле косметический ремонт затеяли. Я мимо этого здоровяка бочком протиснулась, сердито пробурчала «здрасти», а он мне в ответ: «Доброе утро, солнышко». И знаешь, к тебе в палату уже вошла не невыспатая и нервно-истеричная профессорша ВерАндревна, а «солнышко». Поэтому и Римский не огрёб по полной программе. Ну, рассказывай, как ты себя чувствуешь? Как спала?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Всё хорошо, честно, немного болит живот, но совсем чуть-чуть. А когда мне можно будет домой уйти?

– Татка, только вчера у тебя внутрибрюшное кровотечение было, а ты уже домой собралась. Не торопись, деканат я известила о твоей болезни, так что слушай наших коллег и этого несносного Римского. А вечером мы к тебе с Лёней заглянем, может, привезти тебе что-то вкусненькое?

– Спасибо, – с широкой улыбкой прошептала Таня. – Не хочется ничего такого, вот если только... мандарин.

– Спрошу у твоего лечащего врача, но думаю, что можно. А теперь ложись и постарайся после завтрака поспать. Тебе должны капельницу поставить, так что не теряй времени – отдыхай, набирайся сил. Ложись, – Вера Андреевна поправила одеяло, лёгким движением отвела непослушную прядь с Таниного лица и поцеловала немного уставшую девушку в лоб. – Отдыхай, маленькая. До вечера.

***

Павел сидел в кресле, которое притащил в палату из коридора, сведя на нет все претензии медперсонала одним поступком – в качестве извинения притащил дежурной смене торт и сетку с цитрусовыми. Таня спала. Как бы она ни храбрилась и пыталась показать, что с ней уже всё в порядке, болезнь взяла своё – после капельниц, ужина и недолгого визита Веры Андреевны и Леонида Анатольевича она просто вырубилась, едва Римский приглушил свет ночника и закрыл дверь. Уже вторую ночь он оставался с Таткой, пытаясь самому себе объяснить, что происходит и как с этим жить дальше. А между тем жизнь продолжалась, за окном шёл снег, тихо опускаясь на припаркованные у здания больницы машины, вечнозелёные кустарники и высокие козырьки у входов в здания.

Римский откинулся на спинку и прикрыл глаза. Он немного поспал после обеда, поэтому сейчас ощущал только усталость оттого, что уже третьи сутки находился на работе. Хорошо, что здесь есть возможность принять душ, перекусить и поспать, а много ли нужно человеку для существования? Хотя с другой стороны, если бы не случилось это несчастье с Таней, ему бы пришлось поехать домой. И что? Родители уехали, дома тишина и одиночество. Слонялся бы по квартире, переворачивая книги и роясь в интернете, а так вроде бы при деле.

Таня тихо застонала во сне, Павел поднялся и подошёл к кровати. Спит, бледность ушла, ресницы чуть подрагивают, видимо, снится что-то не совсем приятное. А что приятного может почудиться в её ситуации? Особенно если учесть события её жизни. Сегодня Павел коротко переговорил с Костей, который поведал ему о ситуации в Таткиной семье, смерти бабушки и претензиях отчима и бывшего кавалера на её квартиру. И запомнил фразу, брошенную другом: «Женщине, которую предали, очень тяжело с мужчинами. А мужчинам с такой женщиной ещё тяжелее». Да, тут Казанцев был стопроцентно прав, но как говорится, лучше попробовать и быть отвергнутым, чем смотреть со стороны и не пытаться что-то предпринять.

А ведь если быть честным, то Таню он заметил давно, ещё год назад, когда она впервые появилась в отделении у Шитовой. Ходила за ней молчаливым хвостиком, всё запоминая и потом быстро записывая в рабочий блокнот. Но Павел был женат, а следовательно никаких близких отношений с этой милой белобрысой девочкой у него не могло быть. А может, поэтому и измену жены он воспринял довольно легко, потому что в его мечтах уже жила другая женщина? Но он не допускал даже мысли об измене, в отличие от жены. Хотя, конечно, и Карину можно, наверное, понять. Она хотела всё и сразу, а он ей этого дать не мог, хотя старался. Да только не всё и не всегда можно купить в магазине, некоторые вещи надо принимать такими, какие они есть. Тогда и жизнь будет идти по-другому. Да только вид жены, целующейся с другим мужиком, как-то влияет на те центры мозга, которые отвечают за объяснения логичности жизни. Именно тогда Павел вдруг понял, что жить нужно так, чтобы под Новый год не повеситься на гирлянде, споткнувшись о серость будней и чужого человека, с которым просыпаешься по утрам. Спасала только любимая работа и дружный коллектив. И надежда. Что когда-нибудь он сможет попробовать ещё раз разделить всё, что у него есть, с женщиной. И она примет это и не будет искать недостающее на стороне.

Умные, конечно, рассуждения, чего уж там! Да только подслушанный им разговор чуть было не перевернул его душу вверх тормашками. А ведь Павел так и не признался Татке в том, что когда-то в своих мыслях обозвал её меркантильной особой, способной зарабатывать на пациентах. Не смог, хотя на её день рождения шёл к ней именно с такими планами – рассказать, объяснить и попросить прощения. Но внезапное появление Телегина спутало ему все карты, а потом как-то всё ушло, будто осенний туман. И не надо знать этой милой честной девочке, что он когда-то мог поверить в её неискренность. Всё умерло, осталась только надежда. И он постарается, чтобы Татка не жалела ни о чём. Конечно, придётся нелегко, у него работа, Тане надо учиться, но Павлу казалось, что вместе, вдвоём они смогут всё. И пусть спящая рядом с ним девочка ещё не знает о его мыслях, но судя по всему, она не оттолкнёт сразу, позволив ему доказать свои чувства и осуществить планы. Да, денег он не станет зарабатывать больше, но не всё в этой жизни продаётся, не всё покупается. Счастье не купишь, горе не продашь. А любовь и уважение тем более. А значит, будем бороться.

В дверь тихо постучали, Павел вздрогнул и резко обернулся. В палату осторожно вошла Бережная и аккуратно, стараясь не грохотать и не звенеть, поставила на стол поднос с чашками и блюдом, прикрытым салфеткой.

– Ты бы, Павел Николаевич, поел. И кофейку тресни. Ночь-то длинная, мало ли.

– А ты чего ещё на работе, Галина Ивановна?

– Уже ухожу. Вот пирожков тебе принесла и домой.

– А с чем пирожки?

– С робингудом.

– С чем?

– Да с луком и яйцами! Тебе, блин, всё надо разжевать и в рот положить. И давай не откладывай, а то кофе остынет. Таня наша как?

– Хорошо. Уже хорошо. – Павел помолчал, глядя на Бережную, что поправила салфетку на подносе, и тихо сказал: – Спасибо тебе, Галина Ивановна, классная ты чудачка. Не было бы у меня Татки, женился бы на тебе, ей-богу!

Бережная как-то кокетливо повела плечами и тихо ответила:

– А мне ты без надобности, Римский, у меня, может, свои планы на будущее появились. – Она проказливо показала ему язык и быстро вышла из палаты. Ага, значит правду девчонки говорили, когда шептались о помощнике генерала Телегина, который встречал Галину Ивановну после работы. И правильно! Заслужила. Молодая бабушка – это не то звание, которое закрывает двери в счастливое будущее. А там и Катюша её своё счастье найдёт. И это здорово! «С робингудом», скажет же тоже. Павел откусил пирожок и сделал глоток горячего кофе. Да с такими людьми, которые вокруг него Судьбой собраны, ему все задачи по плечу. Осталось дождаться, когда его Татка поправится, и вперёд, за птицей счастья.