Император Пограничья 16

Глава 12

Василиса стояла у колонны, сжимая в руке бокал с шампанским, который уже успел нагреться от тепла её ладони. Слухи о том, что князь Голицын ищет жениха для своей дочери, разнеслись по московскому свету быстрее ветра, и теперь она пожинала плоды отцовских планов.

Очередной претендент, молодой боярин с ухоженными бакенбардами и томным взглядом, склонился перед ней в поклоне.

— Княжна, вы сияете ярче всех звёзд на небосводе, — промурлыкал он, протягивая руку. — Не окажете ли мне честь танцем?

«Я лучше в прорубь голой прыгну», — мысленно отметила Василиса. Вслух же она произнесла:

— Благодарю, но я устала. Возможно, позже.

Боярин отступил, явно разочарованный, но не решившийся настаивать. На его место тут же выдвинулся следующий — провинциальный дворянин с горящими глазами романтика, очарованного историей «беглой княжны». Он начал что-то говорить о судьбе и предназначении, но Василиса уже не слушала.

Полина Белозёрова, стоявшая рядом, наклонилась к её уху:

— Ещё один. Восьмой, если считать того толстяка с моноклем, который полчаса назад пригласил тебя на прогулку по оранжерее.

— Не напоминай, — процедила Василиса сквозь зубы, изображая вежливую улыбку для очередного поклонника.

Гидромантка хихикнула:

— А мне нравится. Ты как витрина в ювелирной лавке — все смотрят, но никто не может себе позволить.

— Полина!

— Что? Я просто констатирую факты.

Геомантка закатила глаза. Вечер превращался в пытку. Каждый подходивший к ней мужчина видел не Василису Голицыну — учёную, геоманта, человека с собственными мечтами и целями. Они видели дочь правителя Московского Бастиона, ключ к влиянию и ресурсам, выгодную партию. Их комплименты были пустыми, как скорлупа от орехов, а улыбки — заученными, словно танцевальные па.

Очередной претендент — сын какого-то промышленника с Урала, судя по гербу на лацкане — подошёл с букетом белых роз. Василиса приняла цветы с вежливой благодарностью и тут же передала их проходившему мимо лакею. Промышленник явно рассчитывал на другую реакцию.

— Княжна, я читал о вашем путешествии во Владимирское княжество, — начал он. — Какое приключение! Вы такая смелая…

— Благодарю.

— Я бы хотел пригласить вас…

— Боюсь, мой танцевальный лист уже полон.

Это была ложь, но Василиса устала от правды. Устала от этих взглядов — оценивающих, расчётливых, жадных, сластолюбивых. Устала от комплиментов, за которыми скрывались матримониальные планы их семей. Устала быть товаром на ярмарке невест.

Она отступила к окну, подальше от толпы. Полина последовала за ней, всё ещё посмеиваясь.

— Знаешь, если бы я не видела твоё лицо, решила бы, что тебе это нравится.

— Издеваешься?

— Немного. — Белозёрова пожала плечами. — Но признай, это лучше, чем когда тебя напрочь игнорируют.

Василиса хотела ответить что-то колкое, но в этот момент заметила приближающуюся фигуру — ещё один претендент, судя по направлению движения. Высокий, на голову выше большинства гостей, широкоплечий, со светлыми, почти льняными волосами, собранными в короткий хвост на затылке. Щетина на скуластом лице отливала золотом в свете люстр. Тот самый иностранец, которого она видела раньше среди гостей. Одет он был просто по меркам московского бала — тёмно-синий костюм без вышивки, серебряная застёжка в форме цветка — круглолистного колокольчика на вороте. Никаких орденов, никаких лент. Только массивный перстень на правой руке поблёскивал в свете люстр.

Она приготовилась к очередному потоку комплиментов, но мужчина остановился в паре шагов и просто спросил:

— Вы в порьядке, судариня? — сильный северный акцент превращал русские слова в нечто странное, но по-своему мелодичное. — Похоже, вас утомийли?

Василиса моргнула, встретившись с его глазами — светло-серыми, почти прозрачными, как зимнее небо над Балтикой. На левой скуле виднелся старый шрам, тонкий и побелевший от времени. Руки, свободно висящие вдоль корпуса, были руками воина — широкие ладони, мозолистые пальцы. Это было… неожиданно. Никаких комплиментов о её глазах, платье или родословной. Просто вопрос. Искренний, судя по выражению лица и голосу.

— Я… да. Немного, — она нахмурилась, всё ещё ожидая подвоха. — А вы?..

— Сигурд, — представился он, чуть склонив голову. — Сигурд Эрикссон. Из Стокгольма.

Шведский Лесной Домен, — мысленно отметила Василиса. — Северное королевство, известное своими друидами и магией природы. Формально нейтральные, но давние торговые партнёры Великого Новгорода. Отец как-то упоминал, что шведы производят лучшее в мире Мировое Древо — редкий Пустодрев для создания мощных артефактов.

— Далеко вас занесло.

— Дипломатьическая миссия. — Он пожал плечами. — Отец хотел приехать сам, но дела не отпустили. Послал меня.

Что-то в его словах заставило Василису насторожиться. Отец? Послал? Она присмотрелась внимательнее — к осанке, к манере держаться, к перстню на пальце. Теперь она разглядела герб: серебряный олень с ветвистыми рогами на лазурном поле, окружённый венком из круглолистных колокольчиков. Королевский знак дома Эрикссонов. И вдруг поняла.

— Постойте. Эрикссон. Конунг Эрик…

— Мой отец, да, — подтвердил Сигурд без тени хвастовства, словно говорил о чём-то обыденном.

Василиса моргнула. Перед ней стоял наследник Шведского Лесного Домена, первый принц, и вёл себя так, будто это не имело никакого значения. Ни пышной свиты, ни демонстрации статуса, ни надменного взгляда сверху вниз.

— И как вам Москва? — спросила она, решив не заострять внимание на его происхождении — раз уж он сам этого не делал.

— Большая. — Сигурд чуть улыбнулся. — И тьёплая. Когда я уезжал из Стокгольма, там ещё лежал снег по колено и дул ветьер, который сбивает с ног.

— Звучит… бодряще.

— Мьягко сказано.

Они помолчали. Василиса ждала — сейчас он попросит о танце, или начнёт расспрашивать о её отце, или намекнёт на что-то ещё. Но скандинав просто кивнул ей.

— Отьдыхайте, судариня. Вечер длинный.

И ушёл. Просто развернулся и направился к группе иностранных гостей у дальней стены.

Василиса смотрела ему вслед, не веря собственным глазам. Никаких просьб о танце. Никаких записок. Никаких намёков на продолжение знакомства. Просто… человеческое участие?

Краем глаза она заметила, как две дамы у соседней колонны склонились друг к другу, прикрывшись веерами. Их взгляды метались между Василисой и удаляющейся спиной шведского принца. Одна из них что-то зашептала подруге, и обе уставились на Василису с плохо скрываемым любопытством. Отлично. К утру весь московский свет будет обсуждать, как наследник Шведского Домена подошёл к дочери Голицына и ушёл, не пригласив на танец. Интересно, какую версию они придумают — что он её отверг или что она оказалась слишком груба с ним?

Полина возникла рядом, словно из-под земли.

— Ну и ну, — протянула она, стреляя глазками в сторону удаляющегося шведа, а потом переводя взгляд на Василису. — А он ничего.

Тимур Черкасский, стоявший поблизости с бокалом в руке, едва заметно нахмурился. Полина перехватила его взгляд и тут же вцепилась в его локоть.

— Но ты, конечно, гораздо лучше, — торопливо добавила она, одаривая пироманта ослепительной улыбкой. — Он слишком… светленький. И этот акцент. Ужасно. Просто ужасно.

Тимур хмыкнул, но напряжение в его плечах заметно ослабло.

Геомантка же почувствовала, как щёки заливает румянец.

— Тебе показалось.

— Что именно? Что он симпатичный? Или что ты покраснела?

— Я не покраснела!

— Конечно, конечно. — Полина ухмыльнулась. — И вообще, он просто спросил, как ты себя чувствуешь. Ничего особенного.

— Именно.

— И ушёл, ничего не попросив.

— Да.

— Очень подозрительно, не находишь?

Василиса открыла рот, чтобы ответить что-то едкое, но в этот момент к ней подошёл один из слуг.

— Княжна, — он протянул ей сложенную записку на серебряном подносе. — Для вас.

Василиса взяла бумагу, развернула. Почерк был незнакомым — острый, уверенный, без завитушек.

«Малая библиотека, через четверть часа. Разговор приватный. Приходите одна».

Подписи не было.

— Что там? — Полина попыталась заглянуть через плечо.

Василиса сложила записку и спрятала в карман.

— Ничего важного, — соврала она, чувствуя, как сердце забилось чаще.

Кто-то хотел поговорить с ней наедине. Кто-то, не пожелавший назвать своё имя. Это могло быть что угодно — от очередного матримониального предложения до чего-то куда более опасного, но, по крайней мере, это выглядело любопытно.

Василиса посмотрела в сторону, где исчез Сигурд. Потом на записку в кармане. Потом на Полину, которая явно что-то подозревала.

Четверть часа. Малая библиотека.

Стоит ли предупредить об этом Прохора? Или просто проигнорировать?

Она примет решение позже. А пока — ещё один бокал шампанского и ещё один отвергнутый претендент.

Пальцы Ярославы похолодели. Она почувствовала это отчётливо — как кровь отхлынула от кончиков, как участился пульс, как по позвоночнику пробежала предательская дрожь. Десять лет. Десять проклятых лет она ждала этой встречи, готовилась к ней, представляла, как посмотрит в глаза убийце своего отца. В кошмарах Шереметьев всегда являлся чудовищем — огромным, демоническим, источающим тьму. Тем самым, из-за которого шестнадцатилетняя Ярослава пряталась за колонной, кусая кулак до крови, — не от страха за себя, а понимая, что любой звук отвлечёт отца и погубит его вернее любого клинка.

А сейчас перед ней стоял… просто человек. Высокий, поджарый, с холёными руками и ледяными глазами. Обычный человек из плоти и крови, который умрёт так же легко, как любой другой, если вонзить ему в горло острый осколок.

Ярослава посмотрела на бокал в своей руке. Хрупкое стекло, тонкая ножка. Один резкий удар о колонну — и в её ладони окажется идеальное оружие. Она успеет. Два шага, удар в яремную вену. Противник просто не успеет среагировать, выставив магический барьер. Кровь хлынет на белоснежную рубашку, и десять лет ожидания наконец-то закончатся.

Но вместе с этим закончится и всё остальное. «Северные Волки», которых она собирала по одному из таких же «выброшенных», как она сама. Люди, которые поверили в неё. Прохор, который…

«Ненависть — это цепь. Ты решаешь, кто её держит».

Слова Анфисы всплыли в памяти так отчётливо, словно менталистка стояла рядом и шептала их на ухо. Тогда, в кабинете угрюмской лечебницы, Ярослава впервые за годы позволила себе заплакать. Призналась, что боится стать чудовищем, как Степан Дроздов, который тоже жил местью и в итоге превратился в то, с чем боролся.

Шереметьев не стоил того, чтобы она становилась чудовищем. Не стоил «Северных Волков». Не стоил Прохора. Она убьёт его позже, не разрушив репутацию того, кого любит.

Княжна медленно выпрямила спину. Расправила плечи. Подняла подбородок так, как её учила мать — с достоинством, которое не нужно доказывать. Серо-голубые глаза встретились с прозрачно-серыми, и Ярослава с удивлением обнаружила, что страх исчез. Остался только холод.

— Князь Шереметьев, — произнесла она ровным голосом. — Вижу, годы не добавили вам ни чести, ни ума. Впрочем, откуда бы им взяться.

И отвернулась. Не ушла — просто отвернулась, как от чего-то неинтересного. Как от назойливой мухи, не стоящей внимания. Демонстративно подняла бокал к губам, делая глоток шампанского.

Шёпот прокатился по залу волной. Краем глаза Ярослава заметила, как побагровело лицо узурпатора, как дёрнулся уголок его рта. Шереметьев сделал шаг вперёд.

— Ты, кажется, забыла своё место, девочка…

— Павел Никитич.

Голос Прохора был негромким. Но в нём лязгнула сталь — так звенит клинок, покидая ножны. Зал замер. Даже музыка, казалось, стала тише.

Платонов шагнул вперёд, встав между Ярославой и Шереметьевым. Его светло-зелёные глаза, припорошенные инеем, смотрели на ярославского князя с выражением, от которого у Засекиной перехватило дыхание.

— Вы, кажется, забыли, с кем говорите, — продолжил Прохор тем же ровным, стальным тоном. — Это Ярослава Фёдоровна Засекина. Законная наследница ярославского престола. Дочь вашего господина, которого вы вероломно убили ударом в спину.

Шереметьев открыл рот, но Платонов не дал ему вставить ни слова.

— Я не признаю вас князем Ярославским. Для меня вы — узурпатор, клятвопреступник и убийца. Человек без чести — это ничтожество, которое каждый благородный человек должен пнуть, как бешеную псину, и гнать из порядочного общества, — Прохор сделал паузу, позволяя словам повиснуть в звенящей тишине. — Если уж мы, — он обвёл рукой зал, — вынуждены терпеть ваше общество, самое малое, что вы можете сделать, — забиться в угол и не привлекать к себе внимание.

Лицо Шереметьева стало пепельно-серым. Потом побагровело. Ярослава видела, как в его глазах мелькнул шок, сменившийся гневом и неверием. С ним так разговаривали? С ним! Правителем целого княжества⁈

— Вы… вы смеете… — выдавил он.

— Знаете, что случилось с последним клятвопреступником, которого я встретил? — Прохор чуть склонил голову, и в его голосе прорезалось что-то древнее, тёмное. — Его звали Сабуров. Он тоже думал, что власть защитит его от справедливости.

Пауза.

— Она не защитила.

Зал не дышал. Ярослава видела, как побледнел кто-то из свиты Шереметьева, как отшатнулась дама в бриллиантах, как нахмурился князь Голицын — скандал в его доме явно не входил в планы хозяина.

— Я… я не потерплю подобных оскорблений! — Шереметьев наконец обрёл голос, хотя тот предательски дрогнул.

Прохор посмотрел на него так, как смотрят на докучливое насекомое.

— Если я вас оскорбил, — произнёс он с убийственным спокойствием, — вы вправе потребовать сатисфакции. Вызвать меня на дуэль. Смыть оскорбление кровью, — он чуть подался вперёд. — Вы это делаете?

Тишина.

Лицо Шереметьева налилось багрянцем. Ярослава видела, как он стиснул кулаки, как заходили желваки на скулах. Видела, как взгляд узурпатора метнулся к Прохору — оценивающий, расчётливый. Князь Угрюмский и Владимирский, покоритель Гаврилова Посада, уничтоживший трёх Кощеев и армию целого княжества. Человек, от которого Сабуров бежал до самой смерти.

— Нет? — Платонов приподнял бровь и его голос изменился. Стал глубже, тяжелее — словно каждое слово отливали из металла. — Тогда п-шёл прочь!

Это не было просьбой. Не было даже приказом в обычном понимании. Ярослава почувствовала, как воздух вокруг сгустился, как по коже пробежали мурашки — древняя, первобытная сила скользнула по залу, заставив ближайших гостей отшатнуться.

Лицо её кровного врага исказилось. Он попытался что-то сказать, но слова застряли в горле. Ноги сами понесли его прочь — один шаг, другой, третий. Узурпатор развернулся и зашагал к дальней стене, расталкивая собственную свиту. Его спина была неестественно прямой, но княжна видела, как подрагивают плечи, как он борется с чужой волей, впечатанной в каждую клетку тела.

— Что касается так называемой награды за голову княжны Засекиной… — Прохор повысил голос, чтобы слышал весь зал, — … пусть каждый охотник за лёгкими деньгами запомнит: Ярослава Фёдоровна находится под защитой Владимирского княжества. Любой, кто посмеет поднять на неё руку, будет иметь дело со мной лично. А я, в отличие от некоторых, свои обещания выполняю.

Ярослава смотрела вслед своему врагу, а потом перевела взгляд на Прохора.

Десять лет. Десять лет она была одна. Сама строила карьеру, сама собирала отряд, сама сражалась за каждый глоток воздуха в мире, который отнял у неё всё. Никто никогда не вставал за неё вот так — открыто, перед сотнями свидетелей, рискуя нажить смертельного врага ради её чести.

Прохор повернулся к ней. В его глазах читался немой вопрос — всё в порядке?

Ярослава почувствовала, как горло сжал комок. Как защипало в глазах — и она яростно заставила себя не моргать, не дай боги хоть одна слезинка скатится по щеке здесь, перед всеми этими людьми.

— Спасибо, — произнесла она тихо, так, чтобы слышал только он.

Платонов едва заметно кивнул. Потом протянул ей руку — просто, без лишних слов.

И Ярослава взяла её, чувствуя, как внутри разливается тепло. Странное, непривычное тепло, от которого хотелось одновременно смеяться и плакать.

Вот он какой, оказывается. Вот почему она полюбила его — этого невозможного человека, который говорит с князьями как с провинившимися псами и не боится никого и ничего.

«Ненависть — это цепь», — снова прошелестел в памяти голос Анфисы.

Но любовь, — подумала Ярослава, сжимая тёплую ладонь Прохора, — это крылья.

Коридоры Большого Кремлёвского дворца тонули в полумраке. Василиса шла одна, и стук её каблуков по мраморному полу казался непозволительно громким в этой тишине. Записка жгла карман платья — острый, уверенный почерк без подписи.

Кто мог её ждать? Мысли метались, как испуганные птицы. Может, кто-то из женихов решил проявить оригинальность? Или отец хочет продолжить разговор о сватовстве подальше от чужих ушей? А если это ловушка?..

Надо было сказать Прохору или хотя бы взять Полину для уверенности…

Геомантка остановилась перед резными дверями малой библиотеки. Прислушалась — тишина. Положила ладонь на прохладную бронзу ручки и толкнула створку.

Свет единственной лампы выхватывал из темноты силуэт мужчины у книжного шкафа. Он обернулся, и Василиса почувствовала, как кровь отхлынула от лица.

Граф Герасим Павлович Строганов. Брат её покойной мачехи. Человек, у которого она отняла сестру.

— Добрый вечер, княжна, — произнёс он, и в его голосе не было ничего доброго.