Император Пограничья 16

Глава 20

— Прохор Игнатич, — голос главы разведки звучал хрипло, словно тот несколько часов подряд разговаривал без перерыва. — Не разбудил?

— Нет. Докладывай.

Ярослава подняла на меня вопросительный взгляд, и я чуть кивнул, давая понять, что всё в порядке. Она отошла к камину, делая вид, что её интересует игра пламени на углях, но я видел, как напряглась её спина.

— Размотал я этот поганый клубок, — Коршунов сделал паузу, и в трубке послышался звук, похожий на скрип стула. — Голову шведскому принцу задурили не просто так, не по чьей-то там пьяной прихоти. Это была операция, Прохор Игнатич, целенаправленная и аккуратно спланированная. Заказчик — князь Муромский Терехов.

Я ощутил, как в груди разгорается злость. Не удивление — скорее, подтверждение того, что смутно подозревал с самого начала. Терехов. Разумеется, Терехов. Человек, чьи лаборатории мы уничтожили, чью репутацию втоптали в грязь публикацией компромата о незаконных экспериментах над людьми.

— Уверен? — спросил я, хотя вопрос был почти риторическим. Коршунов никогда не выходил на связь с непроверенной информацией.

— Двое моих соколиков независимо друг от друга опознали его агентов влияния среди гостей бала, — Родион говорил быстро, но чётко, как всегда во время доклада. — Те самые, что шептали принцу на ухо всякую дрянь про ваш «гарем» и про то, какой вы тиран-собственник. Плюс самого Терехова тоже видели в компании Эрикссона. Не просто мимо прошёл, а разговаривал минут пять.

Я прошёлся по комнате, свободной рукой массируя переносицу. В голове выстраивалась логическая цепочка — простая и очевидная, как все по-настоящему подлые замыслы.

— Мотив понятен, — произнёс я скорее для себя, чем для собеседника. — Мстит за уничтожение его лабораторий и ту публикацию компромата.

— Однозначно, — подтвердил Коршунов. — Терехов недоволен вашим усилением, это мягко говоря. Видит в вас угрозу и хотел убрать, подведя под топор отца Сигурда. Расчёт был на то, что либо принц убьёт вас на дуэли, либо вы его, и тогда конунг Эрик объявит вам кровную месть. В обоих случаях Терехов выигрывает, сам оставаясь в стороне. Красиво задумано, если не считать, что мы ему хвост прищемили.

Красочные образы главы разведки в другой ситуации вызвали бы у меня усмешку, но сейчас было не до того. Я думал о том, как близко муромский князь подобрался к цели. Сигурд действительно едва не погиб. Если бы я не остановил снайперские выстрелы металломантией, если бы не прикрыл его во время боя с мертвецами…

— Голицын знает?

— Готов поставить золотой рубль против дырявой копейки, что уже знает, — в голосе Коршунова мелькнула нотка профессионального удовлетворения. — Его гаврики вели собственное расследование параллельно с нами, наверняка пришли к тем же выводам. Терехов ведь влез в чужой дом и устроил охоту на почётного гостя.

Я замолчал, осмысливая услышанное.

Князь Голицын определённо в ярости. И дело было не только в том, что Терехов попытался убить кронпринца Шведского Лесного Домена — хотя одно это тянуло на международный скандал. Дело было в том, где это произошло. В московском Кремле, в доме Голицына, под его крышей. Терехов, будучи гостем, организовал покушение на территории хозяина, растоптав священные законы гостеприимства, которые в аристократической среде значили не меньше, чем писаные законы.

Для князя это было личное оскорбление, удар по чести рода. Голицын мог закрыть глаза на многое — политические интриги, подковёрные игры, но не на такое. Не на плевок в лицо у себя же дома.

— Что князь намерен предпринять? — спросил я.

— Пока тишина, — Коршунов хмыкнул, — но я бы на месте Терехова уже паковал чемоданы для длительного путешествия куда-нибудь в Маньчжурию. Голицын из тех, кто умеет ждать, но никогда не забывает.

Это было правдой. Дмитрий Голицын не стал князем Московского Бастиона, безнаказанно принимая пощёчины направо и налево. Он выстраивал стратегии, плёл сети, выжидал подходящий момент. И когда этот момент наступал — бил наверняка.

Терехов совершил чудовищную ошибку. Он думал, что действует умно, используя горячность Сигурда как оружие против меня. Но при этом он недооценил последствия, не просчитал, как отреагирует хозяин дома на подобную наглость. Впрочем, от человека, который годами проводил эксперименты над живыми людьми ради власти, трудно было ожидать дальновидности в вопросах чести.

— Прохор Игнатич, ещё одно, — Коршунов помолчал мгновение. — Будьте осторожны. Терехов проиграл этот раунд, но он не из тех, кто признаёт поражение. Чую запах подгоревшей каши, если вы понимаете, о чём я.

— Понимаю. Спасибо, Родион. Держи меня в курсе и продолжай копать под князей Мурома и Ярославля.

В трёх словах я обрисовал ему наш с Шереметьевым недавний разговор.

— Всегда, — отозвался глава разведки и отключился.

Я опустил магофон и повернулся к Ярославе. Она уже не делала вид, что разглядывает камин, — стояла лицом ко мне, скрестив руки на груди, и в её серо-голубых глазах читалось напряжённое ожидание.

— Терехов, — произнёс я коротко. — Он стравил Сигурда со мной.

Засекина понимающе кивнула. Она знала историю моего конфликта с муромским князем.

— Хотел поссорить меня со шведами чужими руками.

Ярослава негромко выругалась — ёмко и по-солдатски.

— Змея подколодная. Я думала, он после той истории с нарушением Казанской конвенцией затаится и будет зализывать раны.

— Не тот характер, — я покачал головой. — Ростислав из породы тех, кто считает: если враг тебя не добил, значит, можно попробовать ещё раз. Только теперь он подставился по-крупному. Голицын знает.

Княжна присвистнула.

— Организовать покушение в доме московского князя… Это даже не глупость, это самоубийство.

— Согласен. Но Терехов явно рассчитывал, что концов не найдут, и крупно просчитался.

Я подошёл к окну и посмотрел на ночной двор. Где-то там, в покоях гостевого крыла, лежал раненый Сигурд, который едва не погиб из-за чужой мести. В своих покоях отдыхала Василиса, которую я освободил от шантажа. И у себя в кабинете наверняка засиделся за работой до глубокой ночи сам Голицын, который сейчас, вероятно, планировал, как именно уничтожить обнаглевшего муромского князя.

Интриги. Всегда интриги. В этом мире, казалось, никто не способен действовать прямо, все предпочитают яды и кинжалы в спину честному клинку. Меня это по-прежнему отталкивало, вызывало почти физическое отвращение. Но я учился работать с этим — использовать чужую подлость против её же авторов.

— Что будешь делать? — спросила Ярослава, подходя ближе.

— Пока ничего, — ответил я честно. — Голицын сам разберётся с Тереховым, это его право и его территория. А у нас есть дела поважнее — Шереметьев никуда не делся, и после сегодняшнего разговора он точно затаил злобу. Нужно будет действовать на опережение.

Засекина положила ладонь мне на плечо.

— Тогда давай отдохнём. Утро вечера мудренее.

Я накрыл её руку своей и позволил себе короткую улыбку.

Полина шла по коридору гостевого крыла, когда услышала приглушённые голоса из-за приоткрытой двери. Две служанки — одна пожилая, другая совсем молоденькая — перестилали постель в пустующей комнате.

— … добрейшая была хозяйка, — говорила старшая, взбивая подушку. — Я при ней десять лет прослужила, прежде чем во дворец попала. А потом её словно подменили. Злая стала, детей своих тиранила, на мужа кричала без причины. Мы все думали — бес вселился или порча какая.

— И что потом? — спросила молодая.

— А потом она померла. И только тогда узнали, отчего всё было. — Старуха покачала головой. — Вот так и жили — ненавидели её, проклинали за глаза, а она всё это время была больна, просто никто не догадался проверить. Целители сказали: она и сама не понимала, что с ней творится. Не виновата была, бедняжка.

Половица скрипнула под ногой Полины. Служанки обернулись, увидели её и тут же смолкли, низко поклонившись.

— Простите, госпожа, мы не знали, что вы здесь…

Полина хотела спросить — проверить что? Что именно нашли целители? Но служанки уже убежали, суетливо собрав грязное бельё и спрятав глаза, явно жалея о сказанном при посторонних.

Гидромантка пошла дальше, но слова старухи засели в голове, как заноза. Мать тоже изменилась. Тоже стала другой — жестокой, холодной, чужой. Все говорили: такова её истинная натура, просто раньше скрывала. А если нет? Если её тоже нужно было проверить, а никто не догадался?

Проверить — что?

Утро выдалось пасмурным, но в гостевых покоях Сигурда было светло — кто-то из слуг предусмотрительно зажёг светокамни в канделябрах. Шведский принц полулежал на кровати, опираясь спиной на гору подушек, а его правая рука и плечо были туго перебинтованы. Бледность уступила место румянцу на его щеках, а в светло-серых глазах плескалась всё та же спокойная уверенность воина, которая привлекла моё внимание ещё при первой встрече.

— Заходи, — Эрикссон махнул здоровой рукой. — Я уже устал от целителей, которые шепчутся над моей тушкой, как бабки над котлом.

Я прошёл в комнату и сел в кресло напротив кровати. После совместного боя между нами установилось нечто вроде негласного понимания — формальности были бы неуместны.

— Спасибо, что прикрыл меня на дуэли, — сказал я прямо.

Сигурд усмехнулся, и в его усмешке не было ни капли самодовольства — скорее горькая ирония.

— Не за что благодарить. Хоть на что-то сгодился, раз так прокололся с дамами. Хороший урок для горячей головы.

Я позволил себе ответную усмешку, оценив его способность признавать собственные промахи без лишнего самобичевания.

— Ты ошибался насчёт меня, Полины и Василисы. Мы друзья, не более.

Принц вздохнул, и на его скуластом лице с побелевшим шрамом отразилось искреннее сожаление.

— Знаю. Меня обманули, подсунули полуправду, приправленную ядом домыслов. Извини.

— Забудь, — я покачал головой. — Ты поступил как воин. Хотел защитить честь благородных дам, пусть и ошибочно. А твоего благожелателя уже опознали — это был князь Ростислав Терехов из Мурома.

Глаза Сигурда сузились, и на мгновение в них мелькнуло что-то хищное, почти звериное — тень того медвежьего духа, которого я видел во время боя.

— Своими руками бы придушил паскуду! — в его голосе с сильным северным акцентом прорезалось глухое рычание.

— Там уже много желающих в очереди, — я позволил себе короткую улыбку. — За мной будешь.

Эрикссон фыркнул, но напряжение в его плечах слегка ослабло.

Мы помолчали. Сквозь окно доносились приглушённые звуки утренней суеты во дворе — голоса слуг, цокот копыт, далёкий звон колокола на какой-то часовне.

Я посмотрел на принца и решил, что пора сказать то, ради чего пришёл.

— Василиса — хорошая девушка, — произнёс я негромко. — Она мне дорога. Хочу, чтобы она была счастливой.

Сигурд замер. Его светло-серые глаза встретились с моими, и я увидел, как он осмысливает сказанное, понимая, что стоит за этими простыми словами. Благословение. Не официальное, не церемониальное — просто один воин говорит другому: путь свободен.

Он медленно кивнул.

— Да, — голос принца чуть дрогнул. — Она замечательная.

Момент прошёл, и Эрикссон сменил тему, чуть приподнявшись на подушках.

— Твой меч, — сказал он. — Тот, что использовал на дуэли. Ледяное серебро с древними рунами. Работа эпохи Первого Императора. В сокровищнице моего отца есть похожий клинок за магическим стеклом. Откуда у тебя такой?

Я помедлил мгновение. Вопрос был закономерным — такое оружие не валяется на дороге.

— Этот меч принадлежал Рюрику Варяжскому, основателю Империи, — ответил я спокойно. — По легенде, его выковал отец Рюрика.

Где именно нашёл клинок, я не стал говорить.

Брови Эрикссона поползли вверх. Он явно не ожидал такого ответа.

— Такие клинки наперечёт… — произнёс он задумчиво. — Во всём мире их осталось меньше десятка. Отец говорил, что мастера той эпохи владели секретами, утраченными в последующие века.

Интуиция сработала, направив мысли по иному каналу.

— Расскажи мне об основателе твоего рода, — попросил я, стараясь, чтобы голос звучал обычно.

Сигурд откинулся на подушки, и в его глазах появился тёплый блеск — так люди говорят о чём-то дорогом.

— Наш род восходит к ярлу Хакону Одноглазому, — начал он. — Он правил на моей родине больше тысячи лет назад, когда земли ещё не были едины. Хакон потерял глаз в битве с Бездушными, но удержал свой домен.

Я слушал, а внутри нарастало странное чувство — словно круг замыкался через бездну столетий. Хакон Одноглазый. Да, я помнил его — двоюродный брат отца, упрямый, как горный камень. Они частенько спорили до хрипоты. Спорил двоюродный дядя и со мной уже после смерти отца в ночь перед исходом моей дружины на Русь. Хакон отказался уходить на юго-восток. Сказал, что его место здесь, на земле предков.

Выходит, Сигурд Эрикссон — мой родич. Очень дальний, разделённый тысячей лет и десятками поколений, но всё же кровь от крови. Возможно, именно поэтому я испытал к нему невольную симпатию при первой встрече — не только из-за имени, совпадающего с именем отца, но из-за чего-то более глубокого, что чувствуется на уровне инстинкта.

Я, разумеется, не стал этого озвучивать. Некоторые вещи лучше держать при себе.

— Интересно, — произнёс я вместо этого. — История иногда выписывает причудливые узоры.

Сигурд кивнул, а потом посмотрел на меня с выражением человека, который решается на важный вопрос.

— Прохор, — он чуть запнулся на непривычном имени. — Василиса рассказывала мне об Угрюме. О том, как там живут люди, как они честны друг с другом, как нет придворных интриг. Ты не будешь возражать, если я приеду к тебе? Хочу увидеть это место своими глазами. И быть поближе к ней.

Я оценил его прямоту — никаких обходных манёвров, никаких намёков. Просто честный вопрос.

— Не буду возражать. В Угрюме всегда пригодятся хорошие воины. Но как на это посмотрит твой отец? Отпустит наследника в чужие земли?

Эрикссон усмехнулся.

— Отец поймёт. После гибели Эйнара и увечья Свена я остался единственным, кто способен продолжить род. Ему важнее, чтобы я набрался опыта и нашёл достойную спутницу, чем просиживал штаны при дворе. К тому же союз с княжествами Содружества ему выгоден — после того, что ты сделал для меня, он будет только рад укрепить наши связи.

Я поднялся с кресла.

— Тогда жду тебя в Угрюме, когда поправишься.

— Приеду, — Сигурд протянул здоровую руку, и я пожал её. Хватка была крепкой, несмотря на ранение. — Спасибо, Прохор. За всё.

— Выздоравливай.

Я вышел из комнаты, унося с собой странное, почти забытое чувство. Тысячу лет назад я потерял всех — отца, мать, братьев, жену, дочь. И вот теперь, спустя века, судьба подбросила мне дальнего родича, о существовании которого я даже не подозревал. Ирония, достойная богов. Локи, бесспорно, надорвал живот от хохота.

Дмитрий Валерьянович Голицын стоял у окна своего кабинета, наблюдая, как чёрный Императивъ муромского князя въезжает во внутренний двор Большого Кремлёвского дворца. Солнечный свет играл на полированном металле автомобиля, но правитель Московского Бастиона не замечал этого — его мысли были далеко.

Строгановы. Эта фамилия жгла его изнутри уже второй день. Герасим Строганов посмел шантажировать его дочь, угрожать его роду, и Голицын ничего не мог с этим поделать. Пока. Строгановы были слишком влиятельны, слишком богаты, слишком укоренены в финансовых потоках Содружества. Открытый конфликт обошёлся бы Московскому Бастиону дороже, чем любое удовлетворение от мести.

Но сегодня перед ним будет сидеть другой человек — мельче, слабее, уязвимее. И этот человек заплатит за всех.

Секретарь провёл Ростислава Терехова через анфиладу залов, намеренно заставив князя Муромского ждать в Кабинете аудиенций среди мелкопоместных просителей. Голицын знал цену унижению — иногда оно било больнее любого клинка.

Когда муромский князь наконец переступил порог личного кабинета, Дмитрий Валерьянович уже сидел за массивным столом, перебирая бумаги с показным равнодушием. Он не встал навстречу гостю, не предложил сесть — просто поднял глаза и несколько секунд молча изучал Терехова.

Холёное лицо, безупречный костюм, мёртвые глаза человека, привыкшего распоряжаться чужими жизнями. Голицын помнил досье на этого князя — незаконные эксперименты над людьми, нарушение Казанской конвенции, десятки погибших в тайных лабораториях. Скандал на всё Содружество, который Терехов едва замял.

— Присаживайтесь, Ростислав Владимирович, — бросил Голицын, указывая на стул перед столом.

Терехов сел, сохраняя на лице выражение вежливого недоумения.

— Дмитрий Валерьянович, я польщён приглашением, — начал он, — однако не совсем понимаю причину столь срочного вызова…

— Всё вы прекрасно понимаете, — оборвал его владыка Московского Бастиона, доставая из ящика стола тонкую папку. — Вот показания двух независимых агентов о том, что ваши люди систематически распространяли ложные слухи о князе Платонове среди гостей юбилейных торжеств. Вот свидетельство о вашей личной беседе с кронпринцем Сигурдом Эрикссоном. Итог — покушение на князя Владимирского и наследника скандинавского престола. На моей территории. У меня в гостях!..

— Это недоразумение, — муромский князь вскинул ладони в примирительном жесте. — Я лишь поддержал светскую беседу с принцем. Разве это преступление?

Голицын медленно положил папку на стол и откинулся в кресле. Внутри него что-то холодное и тяжёлое ворочалось, требуя выхода. Строганов сидел сейчас в своём московском особняке, неприкосновенный и довольный. Но этот — этот ответит сполна.

— Вы солгали наследнику Шведского Лесного Домена, — голос Дмитрия Валерьяновича стал ледяным. — Вы намеренно спровоцировали конфликт между иностранным принцем и русским князем на территории моего дома. В результате ваших действий кронпринц был отравлен, ранен и едва не погиб во время покушения.

— Покушение — это не моих рук дело! — выпалил Терехов. — Я лишь говорил с принцем, не более того!

— Вы создали ситуацию, в которой покушение стало возможным, — холодно ответил Голицын. — Вы натравили Сигурда на Платонова, рассчитывая, что кто-то из них погибнет на дуэли. Когда исход оказался неопределённым, в дело вступили другие игроки. Кто именно — мы ещё выясним, но без вашей провокации ничего бы не произошло.

Терехов побледнел, но попытался сохранить самообладание.

— Даже если допустить, что некоторые мои подчинённые проявили излишнее рвение…

— Ваши подчинённые? — Голицын позволил себе тень улыбки. — Ваша любовница. Ваш доверенный агент. Люди, которые не делают и шага без вашего приказа.

Князь Московского Бастиона поднялся из кресла и подошёл к окну, заложив руки за спину. Он думал о Василисе — о том, как она прятала глаза, как избегала его после встречи со Строгановым. Его девочка страдала, а он не мог защитить её так, как хотел. Но сейчас он мог хотя бы выместить часть своего гнева.

— Решение Московского Бастиона, — произнёс он, не оборачиваясь. — Полное экономическое эмбарго на все товары из Муромского княжества. Требование публичных извинений перед конунгом Эриком и князем Платоновым. Контрибуция в размере двухсот тысяч рублей ресурсами — Эссенция, Реликты, на ваш выбор. И запрет лично вам появляться в Москве сроком на пять лет.

— Это неприемлемо! — Терехов вскочил со стула. — Вы не имеете права!

— Я — князь Московского Бастиона, — Голицын обернулся, и что-то в его взгляде заставило гостя отступить на шаг. — На своей земле я имею все права!

Терехов стиснул кулаки. На его холёном лице проступили красные пятна.

— Вы пожалеете об этом, Дмитрий Валерьянович, — процедил он сквозь зубы. — У меня есть влиятельные друзья. Очень влиятельные. Люди, которые могут создать вам проблемы, о которых вы даже не подозреваете.

Голицын замер. Влиятельные друзья. Намёк на некую силу, стоящую за спиной муромского князя. Это объясняло, как Терехов так долго избегал последствий своих экспериментов над людьми, как замял международный скандал с нарушением Казанской конвенции.

Угроза была реальной. И именно поэтому Дмитрий Валерьянович не мог позволить себе отступить.

— Вы угрожаете мне? — спросил он тихо.

— Я предупреждаю, — Терехов приосанился, явно воодушевлённый собственной дерзостью. — Мой покровитель не потерпит…

— Ваш покровитель, — перебил Голицын, и его голос стал ещё тише, — не помог вам, когда Платонов уничтожил ваши лаборатории. Не поможет и сейчас.

Он вернулся к столу и сел, сцепив пальцы перед собой.

— Не хотите по-хорошему?.. Замечательно. Давайте по-плохому. Новое решение. Князь Ростислав Терехов отныне объявляется персоной нон грата в Московском Бастионе бессрочно. Все активы Муромского княжества на территории Москвы — склады, представительства, счета в банках — арестовываются до выплаты полной контрибуции в размере полумиллиона рублей.

Терехов открыл рот, хватая воздух, как рыба, но Голицын не дал ему вставить ни слова.

— И последнее. У вас есть месяц, чтобы отречься от престола в пользу любого члена вашего рода, который не замешан в ваших преступлениях. В противном случае Московский Бастион объявит Мурому войну.

Тишина повисла в кабинете, густая и тяжёлая. Голицын наблюдал, как краска сходит с лица муромского князя, как дрожат его руки, как мёртвые глаза впервые за весь разговор оживают — страхом.

— Вы… вы не посмеете, — прошептал Терехов. — Это безумие. Другие князья…

— Другие князья хорошо знакомы с вашим досье, — холодно ответил Голицын. — Никто не встанет на вашу сторону.

Дмитрий Валерьянович откинулся в кресле, чувствуя странное удовлетворение. Это не было справедливостью — он понимал это отчётливо. Терехов заслуживал наказания, но не такого сурового. Однако Строганов оставался недосягаем, и кто-то должен был заплатить за это.

— Аудиенция окончена, — сказал он. — Не смею вас больше задерживать. Мой секретарь проводит вас.

Терехов стоял неподвижно ещё несколько секунд, словно не мог поверить в происходящее. Потом его плечи опустились, и он побрёл к двери — сломленный, раздавленный, наконец-то осознавший глубину пропасти, в которую провалился.

Когда дверь закрылась, Голицын долго смотрел в пустоту. Месть была неполной, суррогатной, но всё же — местью.

— Твоя очередь придёт, Герасим, — прошептал он в тишину кабинета. — Рано или поздно.