Император Пограничья 16

Глава 13

Василиса застыла на пороге, чувствуя, как кровь отхлынула от лица. Пальцы, сжимавшие дверную ручку, похолодели. Она видела Герасима и раньше — на официальных приёмах, на праздновании именин отца три года назад, на похоронах какого-то дальнего родственника. Тогда он казался ей просто ещё одним скучным вельможей из бесконечной череды гостей, которых отец принимал во дворце.

Сейчас же она смотрела на него другими глазами.

Мужчина за пятьдесят, но выглядевший моложе своих лет — поджарый, подтянутый, с военной выправкой, которую не спрячешь под дорогим костюмом. Седина на висках лишь подчёркивала властность его облика. Лицо, словно высеченное из камня: тяжёлый подбородок, прямой нос, глубоко посаженные глаза цвета мокрого сланца. Те же глаза, что были у Елены — только если у мачехи они казались голубыми и обманчиво-мягкими, то у брата в них не было ни капли тепла.

Василиса вспомнила историю, которую слышала от одной из фрейлин много лет назад. Когда Герасиму было двадцать семь, он застал своего младшего брата Павла за попыткой подделать финансовые документы рода — тот хотел присвоить часть доходов от соляных копей. Герасим не стал поднимать скандал, не побежал к отцу. Он просто пригласил Павла на охоту в их северные угодья. Вернулся один. Официальная версия гласила о несчастном случае — медведь-шатун. Тело так и не нашли. Старый граф Строганов, их отец, умер через месяц — говорили, от горя. Однако фрейлина шептала, что на самом деле он умер, узнав правду о том, что сделал его старший сын.

Герасим Строганов защищал свою семью. Любой ценой.

— Рад, что вы пришли, — продолжил он ровным голосом. — Нам предстоит обсудить одно весьма… личное дело. Наедине.

Он указал на кресло напротив себя. Василиса заставила себя оторваться от дверного косяка и пройти в глубь библиотеки. Ноги слушались плохо, словно налились свинцом. Свет единственной лампы выхватывал из полумрака ряды книжных полок и тяжёлые портьеры на окнах.

Она села, готовясь в любую секунду поставить защитный барьер. Спина прямая, подбородок поднят — так учила мать. Никогда не показывай страх. Особенно тем, кто пришёл тебя уничтожить.

Долгая пауза. Герасим смотрел на неё — холодно, оценивающе. Так смотрят на породистую лошадь перед покупкой. Или на врага перед казнью.

— Расслабьтесь, я не намерен нападать на вас. Я здесь не за этим.

Княжна выдохнула против воли и почувствовала злость на саму себя. Неужели её настолько легко просчитать⁈ Тогда к чему были все эти уроки придворного этикета и муштра, чтобы привить дочери князя навык всегда владеть собственным лицом?..

— Вы убили мою сестру, — сказал собеседник наконец. Прямо. Без обиняков.

Сердце Василисы пропустило удар. Она открыла рот, чтобы возразить, чтобы сказать что-то — что угодно, — но Строганов поднял руку.

— Не стоит отпираться. Мы знаем, что случилось в малой приёмной в восточном крыле.

Геомантка почувствовала, как по позвоночнику пробежал холодок. Официальная версия гласила, что Елену убил ливонский посол при попытке скрыть следы заговора. Отец лично контролировал распространение этой истории. Кто мог выдать правду? Каким образом Строгановы получили доступ к фон дер Брюггену в застенках? Или её сдал кто-то из людей отца — один из немногих, допущенных к столь тайной информации?

— Елена была… сложным человеком, — продолжил Герасим, и в его голосе впервые прорезалось что-то живое — боль, едва сдерживаемая ярость. — Но она была моей сестрой. Младшей, чёрт побери, сестрой!

Он замолчал. Пальцы его правой руки сжались в кулак, побелели костяшки. Василиса видела, как он борется с собой, как загоняет эмоции обратно под маску ледяного спокойствия.

— Если бы не понимание того, что ваша смерть начнёт полномасштабную войну между нашими родами, — произнёс он тихо, почти мягко, что было страшнее любого крика, — я бы уже отомстил. Собственными руками отрезал бы вашу глупую голову.

Холодный взгляд. Ни намёка на блеф.

Василиса сглотнула. Мысли метались в голове, как испуганные птицы. Строгановы — один из сильнейших родов Содружества. Когда-то давно, ещё до эпохи Бастионов, их предки разбогатели на соляных копях. Эти белые кристаллики были источником власти во все времена. В древности за горсть соли платили серебром на вес. Без соли крестьяне не могли заготовить мясо и рыбу на зиму, армии не могли уходить в дальние походы, а торговые караваны — пересекать необжитые земли. Тот, кто контролировал соль, контролировал саму жизнь.

С тех пор многое изменилось: появились консервы, холодильные камеры, магические артефакты, увеличивающие срок хранения продуктов. Однако Строгановы не остались в прошлом вместе со своими солеварнями. Они вложили накопленные за века капиталы в аграрную промышленность, в речное судоходство, в артефакторику и банковское дело. Их торговые дома раскинулись от Урала до Балтики, их кредитные линии питали половину промышленников Содружества, а должники — от мелких купцов до целых боярских родов — исправно голосовали так, как нужно было Строгановым. Под их гербом служили сотни бойцов — не наёмники, а родовые дружинники, преданные до последней капли крови. И всё это могло обернуться против Московского Бастиона. Против отца. Против неё.

— Но я не варвар, чтобы губить два рода ради мести, — Герасим откинулся в кресле, и его голос снова стал ровным, деловым. — Я знаю цену опрометчивым поступкам и понимаю, чем это кончится. Наша война ослабит две семьи, принеся пользу только нашим врагам.

Василиса моргнула. Она ожидала угроз, ожидала ультиматумов, ожидала чего угодно — но не этого.

— Месть бывает разной, — продолжил граф, и в уголках его губ мелькнуло нечто, отдалённо напоминавшее улыбку. — Можно убить. Можно опозорить публичным скандалом. А можно… возвыситься. За счёт обидчика.

Он выдержал паузу, давая словам осесть.

— У меня есть сын. Игорь. Двадцать пять лет. Магистр с сильным даром огня. Хорош собой, образован, перспективен. — Строганов чуть наклонился вперёд. — Роды Строгановых и Голицыных породнятся — как изначально планировала моя сестра. Брак между вами и Игорем укрепит позиции обеих семей. Строгановы получат связь с Московским Бастионом. Голицыны — союз с одним из сильнейших родов Содружества. Это справедливо. Разве нет?

Тишина повисла в воздухе, густая и тяжёлая.

Василиса смотрела на Герасима Строганова, и понимание медленно проступало сквозь первоначальный шок. Он не озвучивал главного, но она была достаточно проницательна, чтобы увидеть полную картину. Он получит свою месть — не кровавую, но элегантную. Убийца его сестры станет Строгановой. Будет рожать наследников его роду. Будет служить его семье до конца своих дней. Каждый раз, когда она посмотрит в зеркало, каждый раз, когда произнесёт новую фамилию, каждый раз, когда её дети назовут её «мамой» — она будет помнить, почему оказалась в этой клетке.

— А если я откажу? — спросила она, и собственный голос показался ей чужим.

— Если откажете… — Герасим пожал плечами, словно речь шла о чём-то незначительном. — Что ж, тогда правда станет достоянием публики. Безумная княжна, убившая собственную мачеху. Вы сами можете представить масштаб этого скандала и давление, которое обрушится на ваш род.

Он помолчал, позволяя картине развернуться в её воображении. И картина внушала ужас. На основании официальной версии арестовали ливонских дипломатов, конфисковали имущество, разорвали торговые договоры. Если правда выплывет наружу, отец окажется лжецом, использовавшим смерть жены для политических игр. Ливония потребует компенсаций и извинений, союзники Москвы начнут сомневаться в каждом его слове. А сама Василиса превратится из княжны в убийцу, совершившую расправу вместо того, чтобы дождаться правосудия. Шёпот на балах. Статьи в газетах. Отвернувшиеся союзники. Расторгнутые контракты. В аристократическом мире репутация значила больше золота — и Строганов это прекрасно понимал.

— Подумайте о репутации вашего отца, — добавил он мягко, будто прочитав её мысли. — О том, сколько он сделал для Московского Бастиона. Сколько лет строил своё влияние.

Пауза.

— Подумайте о маленьком Мироне.

Василиса вздрогнула, как от удара. Мирон. Её шестилетний брат, который каждое утро прибегал в её комнату, чтобы показать новый рисунок или рассказать, что ему приснилось. Который боялся грозы и прятался под её одеяло, прижимаясь тёплым лбом к её плечу. Который однажды спросил, почему у него глаза мамины, а у Василисы — папины, и значит ли это, что они всё равно настоящие брат и сестра. Мальчик, в котором не было ни капли материнского яда — только бесконечное доверие к миру и людям вокруг. Если правда выйдет наружу, он узнает всё. Что мама не «уехала лечиться». Что сестра, которую он обожал, убила её. И эти голубые глаза, глаза Елены, посмотрят на Василису с ужасом и отвращением.

Она могла бы возразить. Могла бы сказать, что Елена первой убила её мать ядом, пока все вокруг думали, что княгиня умирает от болезни сердца. Однако в текущей ситуации это ничего не меняло. Правда об отравлении всплыла со слов ливонского посла, который пересказывал слова доктора Арвида — личного врача матери Василисы. А тот врач давно уехал на родину, в Ливонию. Если бы он был здесь, его можно было бы представить как свидетеля. Но без него у Голицыных не было ничего — только их слово против слова покойницы. А покойники, как известно, не могут защитить себя. Зато их родственники — могут. И судя по тому, как уверенно Герасим говорил о возможности разрушить жизни Голицыных, у него были козыри посерьёзнее голословных обвинений. Улики. Свидетель. Что-то, что он держал в рукаве, как опытный игрок держит козырного туза.

— Успешное правление вашего отца… — Герасим развёл руками, — или разорванная скандалом семья. Выбор за вами.

Василиса сидела неподвижно, чувствуя, как стены библиотеки смыкаются вокруг неё. Дилемма разворачивалась перед внутренним взором во всей своей безысходности.

Сказать отцу? Но тогда он узнает о нависшей угрозе, о том, как далеко зашёл Герасим в своих расчётах. Отец вспыльчив, когда дело касается семьи. Он может наделать глупостей, которые навредят и ему, и всему княжеству. Открытый конфликт со Строгановыми — последнее, что нужно Московскому Бастиону сейчас, когда только-только улеглась история с ливонским послом.

Сказать Прохору? Он бы помог — она не сомневалась в этом ни секунды. Но это втянет его в конфликт между двумя могущественными родами. У него и так хватает врагов: Шереметьев, Терехов, остатки Гильдии Целителей, недобитые сторонники Сабурова. Ещё одна война — на этот раз с одним из ключевых родов Содружества — может оказаться той соломинкой, которая сломает хребет верблюду.

Справиться самой? Но как? Она — геомант, не политик. Она умеет чувствовать рудные жилы и укреплять фундаменты, а не плести интриги и находить компромат.

— Мне нужно время, — произнесла Василиса. Голос не дрогнул — и это была маленькая победа. — Подумать.

Герасим медленно кивнул. В его глазах мелькнуло что-то похожее на удовлетворение — он ожидал именно такого ответа.

— Разумеется. Я никуда не спешу, княжна. — Он поднялся, застёгивая пиджак. — Я ждал полгода. Подожду ещё.

Он направился к двери, но на полпути остановился, обернулся через плечо.

— Приятного вечера. Передавайте привет вашему отцу.

И вышел, оставив Василису одну в полутёмной библиотеке, наедине с запахом старых книг и тяжестью невозможного выбора.

Сигурд Эрикссон стоял у дальней колонны, держа в руке бокал с вином, к которому едва притронулся. Московский бал утомлял его — слишком много лжи в улыбках, слишком много яда в комплиментах. Дома, в Стокгольме, праздники выглядели иначе. Там воины пили мёд из рогов, пели старые саги о героях и драуграх, а женщины смотрели на мужчин прямо, без этих многозначительных жестов веером, каждый из которых несёт заложенный в себе смысл, и туманных взглядов из-под ресниц.

Ему было двадцать шесть лет, и большую часть сознательной жизни он провёл не во дворцах, а в северных лесах, где Лесной Домен граничил с территориями, заражёнными скверной. Драугры — так называли Бездушных в Скандинавии — каждый год пробовали на прочность границы королевства, и каждый год кронпринц Сигурд вёл дружину им навстречу. Шрам на левой скуле он получил в семнадцать, когда тварь с костяными когтями едва не выцарапала ему глаз. Мозоли на ладонях — от меча и топора, которыми он владел с десяти лет.

Отец называл его «волком в овечьей шкуре», когда отправлял на дипломатические миссии. Сигурд ненавидел эти поездки. Он был воином, а не царедворцем, и все эти поклоны, реверансы и намёки на намёки казались ему пустой тратой времени. Но конунг Эрик стар, и кто-то должен представлять Шведский Лесной Домен на балах и приёмах. Старший брат погиб три года назад, защищая северную заставу от орды драугров. Средний — калека после того, как Хельбьёрн раздробил ему ноги вместе с позвоночником. Остался только Сигурд.

Он сделал глоток вина — слишком сладкого, слишком тёплого. На севере предпочитали напитки покрепче.

Взгляд скользнул по залу и остановился на темноволосой девушке у противоположной колонны. Княжна Голицына — та самая, к которой он подходил раньше. Она покидала зал на некоторое время, а теперь, вернувшись, стояла в компании подруги. Даже на расстоянии Сигурд видел напряжение в её плечах, натянутость улыбки. Красива, да. Зелёные глаза, точёные черты лица, осанка прирождённой аристократки. Но в этой красоте было что-то надломленное, как в северной берёзе, согнувшейся под тяжестью снега.

Что-то было не так. Сигурд чувствовал это тем же инстинктом, который предупреждал его о засадах в лесу и ловушках на болотах. Девушка выглядела не просто уставшей от назойливых женихов — она выглядела несчастной. По-настоящему несчастной, как человек, несущий на плечах груз, который слишком тяжёл для одного.

Оркестр заиграл очередной вальс. Кто-то из претендентов подошёл к княжне, она отказала с вежливой улыбкой. Потом ещё один. Ещё. Сигурд наблюдал, как она методично отвергает всех, и думал о том, что в его краях женщины не прятались за масками светских приличий. Если им не нравился ухажёр, они говорили прямо. А иногда — били кулаком в челюсть.

— Вижу, вы интересуетесь княжной Голицыной.

Голос раздался справа, неожиданно близко. Сигурд повернулся — рядом с ним стоял мужчина средних лет с холёным лицом и глазами, которые заставили кронпринца внутренне подобраться. Мёртвые глаза. Как у рыбы на прилавке рынка. Такие глаза бывают у людей, которые давно перестали различать добро и зло.

Незнакомец сел в соседнее кресло, словно они были старыми приятелями.

— Она… привлекательная девушка, — осторожно ответил Сигурд, намеренно коверкая русские слова сильнее, чем требовалось. Пусть собеседник думает, что перед ним простоватый северянин.

— Привлекательная, да. — Мужчина кивнул, наливая себе вина из графина на соседнем столике. — И несчастная. Очень несчастная.

Пауза. Сигурд молчал, ожидая продолжения.

— Князь Платонов, — произнёс незнакомец негромко. — Вы о нём слышали?

— Слышал. — Сигурд пожал плечами. — Сильный маг. Уничтожил нескольких Конунгов Драугров. Вы зовёте их Кощеями.

— Сильный, да. — Мужчина сделал глоток вина, и его мёртвые глаза на мгновение блеснули какой-то эмоцией, — но благородство не входит в число его добродетелей. Как он ведёт себя с женщинами… Это ужасно. Ужасно, что в светском обществе подобное спускают с рук.

Сигурд нахмурился.

— О чём вы?

— У него целый гарем, знаете ли… — Незнакомец смотрел на него оценивающе, словно прикидывая, сколько можно сказать. — Он приехал с тремя женщинами. Княжна Голицына, графиня Белозёрова и княжна Засекина. Все три живут в его доме в Угрюме. Все путешествуют с ним. Пользуются его покровительством.

— И что? — Сигурд приподнял бровь. — У меня на родине воины часто берут под защиту тех, кто слабее.

— В Пограничье… — мужчина понизил голос, — другие обычаи. Там сила важнее чести. Там сильный берёт, что хочет.

Он сделал паузу, давая словам осесть.

— Вы видели, как он ведёт себя с ними? Видели тот инцидент с князем Шереметьевым? Платонов — собственник. Не допустит, чтобы кто-либо покусился на то, что принадлежит ему. Увы, мне довелось пересекаться с ним. Он не считает этих красавиц за людей. Все трое несчастных девушек зависят от него. Слухи ходят… весьма неприятные.

Сигурд ощутил, как в груди шевельнулось что-то тёмное. Но он был воином, а не глупцом. Интриганы не приходят к незнакомцам просто так, чтобы поделиться сплетнями.

— Слухи — это слухи, — произнёс он ровно. — Досужие языки любят распускать глупые сплетни.

— Вы хотите фактов? — мужчина чуть улыбнулся, и эта улыбка не затронула его мёртвых глаз. — Извольте. Сударыня Голицына: влиятельная княжна, дочь правителя Московского Бастиона, поселилась в Угрюме и никуда не уезжает, хотя могла бы вернуться в столицу. Очевидно, имеет место влюблённость, заставляющая княжну вести себя неадекватно.

Он загнул палец.

— Сударыня Белозёрова: её мать публично обвиняла Платонова в том, что он охмурил её дочь и втоптал в грязь родовую честь. Вскоре после этого Полина сбежала из родного дома и присоединилась к Платонову в Угрюме — несмотря на то, что на тот момент он являлся опальным воеводой, сосланным в Пограничье. Несчастная опозоренная дворянка стала наложницей своего соблазнителя.

Ещё палец.

— Сударыня Засекина: Платонов не женат на ней, но сотни аристократов видели их публичный поцелуй на новогоднем балу. Демонстрация власти, если хотите знать моё мнение.

Сигурд молчал. Факты? Или умело подобранная полуправда?

— Вы не представились, — сказал он наконец.

— О, простите, где мои манеры?.. — Мужчина поднялся, слегка склонив голову. — Ростислав. Был рад нашему знакомству.

И ушёл, растворившись в толпе гостей так же незаметно, как появился.

Сигурд остался один. Он смотрел на княжну Голицыну, которая что-то говорила своей подруге, и думал. Этот Ростислав — интриган, это очевидно. У него были свои причины очернять Платонова перед иностранным гостем. Возможно, личная вражда. Возможно, политика. Возможно, что-то ещё.

Но что если он прав?

Василиса действительно выглядела несчастной. Измотанной. Не так, как выглядят девушки, уставшие от назойливых женихов, — а так, как выглядят люди, загнанные в угол. И этот Платонов, о котором столько рассказывают… Сильный маг, да, но разве сила гарантирует благородство? На севере говорили: «Волк не спрашивает овцу, хочет ли она быть съеденной».

Сигурд допил вино одним глотком. Горечь осталась на языке — и не только от напитка.

Тень сомнения поселилась в его голове. Он был молод и горяч, воспитан на сагах о героях, спасающих прекрасных дев из лап чудовищ. Идея о том, что честь прекрасной дамы может быть в опасности — здесь, в этом сверкающем зале, под сотнями равнодушных глаз — засела в его сознании, как заноза.

Он ещё ничего не решил. Но он будет наблюдать. И если понадобится — действовать.

Потому что Сигурд Эрикссон был воином. А воины не отворачиваются от тех, кто нуждается в защите.

Музыка смолкла, и я отвёл Ярославу к столику с напитками, когда почувствовал чужой взгляд. Не любопытный, не враждебный — изучающий.

Я обернулся.

Мужчина стоял в трёх шагах от меня — невысокий, неприметный, из тех, чьё лицо забываешь через минуту после встречи. Серый костюм без единого украшения, аккуратно зачёсанные каштановые волосы, руки сложены за спиной. Ни герба, ни перстня, ни знаков принадлежности к какому-либо роду.

— Ваша Светлость, — произнёс он негромко, так, чтобы слышал только я, — не уделите ли мне несколько минут? Есть разговор, который лучше вести… — он чуть повёл подбородком в сторону альковов по периметру зала, — подальше от лишних ушей.