Император Пограничья 16

Глава 4

Когда солнце перевалило через зенит, город нанёс свой удар.

Над Гавриловым Посадом царила тишина. Не та тишина, которая бывает перед боем, когда воздух звенит от напряжения, а мёртвая, вязкая, словно город задержал дыхание перед броском. Затем раздался скрежет — протяжный, металлический, от которого сводило зубы. Двери казарм, только что распахнутые настежь для проветривания, с грохотом захлопнулись. Не просто закрылись — врезались в косяки с такой силой, будто невидимые руки вбивали их кувалдами.

— Командир! — рявкнул кто-то снаружи.

Потолок над головой дрогнул. Балки застонали, и полковник Огнев, стоявший посреди штабной комнаты, успел отшатнуться за мгновение до того, как тяжёлая плита перекрытия обрушилась туда, где он только что находился. Пыль взметнулась столбом, забивая лёгкие.

Город атаковал. Не Бездушными — собой.

Улицы корчились, как живые. Мощёные булыжником проезды вздыбливались, выворачивая камни наружу, образуя непроходимые баррикады там, где ещё минуту назад тянулись ровные маршруты. Переулок между складами — тот самый, по которому патруль проходил дважды за утро — исчез, схлопнувшись в глухую стену. Вместо него разверзся провал, и трое солдат полетели вниз, в темноту подвалов, которых не существовало на картах.

Здания сжимались. Двухэтажный купеческий дом, где разместился второй взвод, начал оседать — не рушиться, а именно сжиматься, будто гигантская рука сдавливала его снаружи. Стены смыкались, потолок опускался, и люди внутри оказались заперты в каменном мешке, который становился всё теснее с каждым ударом сердца.

А потом накатила волна.

Ментальная магия ударила без предупреждения — не точечно, а широким фронтом, накрывая весь город разом. Старшина Ганичев замер посреди улицы, уставившись в пустоту. Его губы шевелились, беззвучно повторяя одно и то же слово: «Мама… мама…» Перед его глазами стояла седая женщина в выцветшем платке — та самая, которую он похоронил три года назад.

— Егорушка, — позвала она, протягивая руки, — иди ко мне, сынок. Здесь хорошо. Здесь не страшно.

Ганичев сделал шаг. Потом ещё один. Его ноги несли его к тёмному провалу, разверзшемуся в мостовой.

— Егор, стой! — рука товарища вцепилась в плечо, рванула назад. — Это морок! Очнись, дурак!

Голоса звали отовсюду. Женские, детские, мужские. Каждый солдат слышал своё: жену, мать, погибшего друга. Голоса были знакомыми до боли, тёплыми, обещающими покой. Они звали по именам, просили следовать за собой, уверяли, что опасности нет.

Рядовой Козырев вскинул автомат и выстрелил очередью из трёх патронов в своего сослуживца.

— Бздыхи! — заорал он, перезаряжая. — Они здесь!

Он видел не товарища — видел оскаленную морду твари с пустыми глазницами. Ментальная магия искажала реальность, превращая друзей во врагов.

Его товарищ рухнул на спину с глухим стоном, вцепившись в грудь. Пули ударили точно в центр массы — туда, где под разгрузкой скрывался бронежилет. Керамические пластины приняли удар, но запреградная травма всё равно выбила из него воздух.

— Сука… — прохрипел боец, катаясь по земле и пытаясь вдохнуть. — Попросишь у меня ещё сигареты!

Хаос нарастал. Подразделения оказались отрезаны друг от друга — двери заперты, улицы перекроены, связь невозможна. Город разделял армию на куски, изолировал, перемалывал по частям. Идеальная ловушка, триста лет ждавшая своего часа.

И в этот момент сработала выучка.

— Занять оборону!

Команда пронеслась по рядам — не криком, а чётким, отработанным сигналом. «Когда начнётся странное — занять оборону, держать позиции, ждать сигнала». Приказ, вбитый в головы. Приказ, который тело исполняло прежде, чем разум успевал осознать угрозу.

Солдаты падали спина к спине, формируя круговую оборону. Офицеры орали команды — громко, отчётливо, перекрывая шёпот мороков. Голоса живых товарищей пробивали пелену наваждения, возвращали в реальность.

— Это иллюзия! — рявкнул старшина Петренко, удерживая за шиворот бойца, рвавшегося к тёмному проёму. — Нет там твоей Машки! Смотри на меня! На меня смотри, недоумок!

В этот момент сквозь глухие стены, сквозь городскую застройку, сквозь саму ткань пространства прокатилась волна.

Свет.

Чистый, тёплый, золотистый свет расходился концентрическими кругами от центра города, где находился княжеский дворец. Именно там, в массивном окованном ящике, доставленном накануне, пробудился Маяк Жизни, активированный Тимуром.

Шесть гигантских кристаллов Эссенции — каждый размером с небольшую дыню — вспыхнули внутренним пульсирующим светом, закреплённые в сложном металлическом каркасе. Свечение нарастало, превращаясь в ослепительное сияние, которое прорывалось сквозь камень и землю, не встречая преград. Вокруг артефакта закружились энергетические потоки, принимая форму спиралей чистого света, а сложнейшие рунные схемы опутали конструкцию серебряной паутиной.

Мелодичный звон сопровождал каждую волну — тонкий, хрустальный, как звук колокольчиков в морозное утро. Он проникал в уши, в разум, в самую душу, вымывая оттуда чужие голоса и наваждения.

Для живых энергия Маяка была исцеляющей. Усталость, накопленная за дни марша и ночёвки на жёсткое земле, схлынула разом — будто тёплая река омыла измученные тела. Ссадины и царапины затягивались на глазах, превращаясь в розоватые полоски свежей кожи. Боль отступала. Движения становились быстрее, точнее — каждый мускул наполнялся силой, каждый рефлекс обострялся.

Над Гавриловым Посадом развернулся невидимый купол. Обычному глазу он являлся лишь лёгким искажением воздуха — как марево над раскалённым камнем в летний полдень. Но в магическом спектре он сиял переливами пурпурного и индиго, образуя непробиваемый барьер между защитниками и ментальным давлением Кощея.

Морок рассеялся мгновенно.

Ганичев моргнул, и призрак матери исчез, оставив после себя лишь пустую улицу и разверстый провал в двух шагах от его ног. Козырев выронил автомат, уставившись на товарища, в которого только что целился. Кто-то еле слышно сипел от облегчения. Кто-то смеялся — нервным, надтреснутым смехом выживших.

Но для некротической сущности города Маяк стал адом.

Энергия жизни хлынула по каналам, которые три столетия несли лишь некроэнергию. Там, где свет касался пропитанного смертью камня, раздавалось шипение — как если бы раскалённое железо опускали в воду. Стены дрогнули. Город, только что сжимавший свои каменные челюсти на добыче, содрогнулся от боли.

Потери оказались минимальными.

Двое солдат, провалившихся в первый разверзшийся проём, разбились насмерть — не успели среагировать. Ещё трое застрелены товарищами в момент помрачения, прежде чем офицеры успели вмешаться. Несколько раненых — переломы, ушибы от обвалившихся камней. Но из двенадцати сотен бойцов, вошедших в Гаврилов Посад, живыми и боеспособными оставались почти все.

Кощей ожидал резню — получил железную стену.

Полковник Огнев выбрался из-под обломков рухнувшего перекрытия, отряхивая пыль с волос. Его морщинистое лицо с резкими чертами было бледным, но глаза — холодные, расчётливые — уже оценивали обстановку.

— Доложить потери! — крикнул он ближайшему сержанту.

Маяк продолжал петь свою хрустальную песню, и под её звуки город корчился от боли — медленно, мучительно, теряя власть над собственными камнями.

Двумя днями ранее

Всё тщательно обдумав, я собрал командиров в шатре у стен осаждённого Гаврилова Посада. Огнев, Черкасский, Веремеев, Молчанов, Федот, Игнатий, Ярослава, Василиса — все смотрели на меня с разной степенью недоверия, когда я объявил своё решение.

— Я принимаю предложение Кощея.

Огнев вскинулся первым. Тридцать лет службы сделали полковника осторожным до паранойи, и сейчас его седые усы топорщились от возмущения.

— Ваша Светлость, это приглашение на собственные похороны. Красиво упакованное, но суть от этого не меняется.

Тимур Черкасский молчал, но его холодные расчётливые глаза говорили достаточно — он тоже считал это безумием. Ярослава смотрела на меня прямо, и в её взгляде читался немой вопрос: «Ты уверен?»

Я дал им выговориться. Каждый аргумент был разумен, каждое возражение — обоснованно. Они видели ловушку и не понимали, почему я намерен в неё войти.

Но я видел картину шире.

Продолжать осаду? Измор работает в обе стороны. Моей армии нужны припасы, еда, боеприпасы — всё это везут издалека по дорогам, которые Кощей может перерезать в любой момент. А сам он сидит в логове, где способен держаться месяцами, если не годами. Кто истощится первым — вопрос риторический.

И это не считая ментальных атак. Менчаково показало со всей жестокостью — даже на расстоянии Чернышёв достаёт нас своим мороком. Каждую ночь мы бы теряли людей, несмотря на всю ментальную защиту. Не в бою — от рук собственных товарищей, обезумевших под воздействием иллюзий. Чем дольше стоим под стенами, тем больше солдат сойдёт с ума или погибнет, так и не увидев врага.

А ещё — мораль. Я видел это в глазах бойцов: усталость от бездействия, от постоянного ожидания удара, который никак не приходит. Ночные кошмары, голоса мёртвых родственников, шёпот в темноте — всё это подтачивало дух армии вернее любого штурма. Солдаты хотели драться. Хотели врага, которого можно убить, а не тени, от которых нельзя защититься. Решительный бой лучше медленного гниения под стенами.

Накрыть Бездушных артиллерией при выходе? Заманчиво, но бессмысленно. Стоило бы первому снаряду упасть, Кощей остановил бы эвакуацию и вернул всё войско в город — или начал битву на открытом пространстве, где за счёт численности и того, что радиус Маяка не охватит всех Бездушных, у них возникло бы преимущество. Да и перебей я половину его орды — Лорд останется жив. А пока он жив, будет поднимать новых тварей из каждого трупа.

Чернышёв думает, что есть крепость станет для нас могилой. Но узкие улицы работают в обе стороны. Заняв дворец и ключевые здания, армия получает готовые оборонительные позиции, а защищаться в них проще, чем штурмовать их. Его тысячи Бездушных не смогут навалиться разом — будут идти строем по пять-шесть тварей, прямо на копья и под пулемёты. В открытом поле нас бы задавили массой. В городе — мы диктуем условия боя.

Да, город — вот ключ. Гаврилов Посад — не просто укрепление, это источник силы Кощея. Триста лет он срастался с этим местом, пускал корни в каждый его трещину. Чтобы убить его окончательно, нужно выкурить тварь из логова.

И ещё — политика. Затяжная осада означала время. Время, за которое мои враги во Владимире и за его пределами успеют организовать удар в спину. Мне нужна быстрая победа, а не изнурительная кампания.

Но главное — Маяк Жизни. В открытом поле артефакт защитит только лагерь. Внутри города — перекроет каждую улицу, каждую площадь, лишив Кощея его главного оружия. Ментальная магия, которая косила моих людей под Менчаково, разобьётся о защитный купол.

Рано или поздно нам придётся войти в этот город. Вопрос лишь в том, на чьих условиях. Сейчас Кощей думает, что диктует правила. Сейчас он уверен, что контролирует ситуацию. Это самый уязвимый момент для любого противника — когда он верит, что уже победил. Лучше войти сейчас, пока он упивается собственной хитростью, чем через месяц, когда он подготовит что-то похуже.

— Да, это ловушка, — сказал я, когда голоса стихли. — Очевидно.

Огнев нахмурился.

— Тогда почему?..

— Потому что лучшая ловушка — та, в которую враг хочет, чтобы ты вошёл.

Я обвёл взглядом собравшихся. Люди, которым я доверял свою жизнь и жизни тысяч солдат. Они заслуживали объяснения.

— Кощей готовился к этому моменту. Он уверен в победе. Он расслаблен, — я подошёл к карте, разложенной на походном столе. — Чернышёв утверждает, что уйдёт из города, но это явная ложь. Он связан с Гавриловым Посадом древними узами — триста лет срастания с каждым камнем, каждой улицей. Несмотря на всё лицедейство, князь скорее умрёт, чем навсегда покинет единственное место, которое позволяет ему до сих пор верить, что он правитель целого княжества.

Молчанов потёр подбородок.

— То есть мы входим в пасть зверю, зная, что он захлопнет челюсти?

— Мы входим в пасть зверю, вложив ему между зубов стальной клин.

Я повернулся к остальным.

— Ночью прибудет груз из Угрюма. Маяк Жизни.

Огнев приподнял бровь — это название ему ничего не говорило. Я понял его немой вопрос.

— Он станет нашим секретным оружием.

Второй Маяк. Я заказал его создание ещё после победы над Сабуровым, понимая, что однажды артефакт может понадобиться вдали от стен Угрюма. Арсеньев и Сазанов трудились над ним месяцами, но главной проблемой оставалась транспортировка. Во время операции по уничтожению Кощея под шахтой Сумеречной стали первый Маяк сбоил при малейшей тряске — хрупкое переплетение Реликтов требовало абсолютной неподвижности.

После той битвы я поставил им новую задачу: разработать защитный кожух с амортизацией. Работы начались только в феврале — слишком много других срочных заказов — и завершились уже после выхода армии. До этого момента технология просто не была готова.

А потом случилось Менчаково.

Ментальные атаки Кощея оказались сильнее, чем я ожидал, ведь каждый Кощей имел свою специализацию. Иллюзии, галлюцинации, голоса мёртвых — за одну ночь мы потеряли семерых, причём не в бою, а от рук собственных товарищей, обезумевших под воздействием морока.

Я немедленно отправил запрос в Угрюм. Срочная доставка заняла несколько дней — Маяк прибыл как раз к осаде Гаврилова Посада.

Наконец, везти артефакт с армией означало риск: одна удачная атака — и наше главное оружие против ментальной магии уничтожено или захвачено. Держать в Угрюме под защитой крепости было разумнее. Доставить, когда фронт стабилизируется, когда появится укреплённая позиция для размещения.

Княжеский дворец Чернышёвых подходил идеально. Толстые стены, ограниченное количество входов, возможность организовать круговую оборону. И главное — Маяк накроет своим действием весь город, включая любые вражеские силы, которые захотят выбить нас отсюда.

— Маяк занести во дворец сразу после входа в город, — продолжил я раздавать приказы. — Треть армии остаётся снаружи. Резерв на случай ловушки. Если внутри станет жарко — ударят туда, где потребуется подкрепление или перехватят вернувшиеся вражеские силы.

Огнев уточнил, делая пометки в блокноте:

— Ваша Светлость, тех шести сотен не хватит, чтобы остановить то количество тварей, что сидит внутри.

— Знаю, поэтому артиллерию не будем заводить в город. Оставим замаскированной на высотах к югу. Если Кощей решит вернуться с армией — встретим его огнём ещё на подходе.

— Магам? — спросил Черкасский.

— Не расходиться. Держаться группами минимум по трое. Никаких одиночных вылазок, никакого геройства. И твоё место возле Маяка. Будешь спать и есть возле него. Активируешь его по моему сигналу.

Пиромант кивнул, подтверждая приказ.

Я посмотрел каждому в глаза по очереди.

— Это ловушка. Мы это знаем. Кощей это знает. Но он не знает, что мы знаем. И он точно не знает, какой гостинец мы принесём для него с собой.

Днём ранее

Когда армия Бездушных покинула город и мои люди заняли позиции, я отправил Скальда следить за отступающими.

Ворон вернулся через час с тревожными вестями.

Твари не ушли. Они отошли на пару километров к северу, до ближайшего леса, и там встали. Тысячи Бездушных — Трухляки, Стриги, Жнецы — просто замерли среди деревьев, как статуи. Ждали.

Как я и думал, Кощей не собирался уходить. Он ждал момента для удара. Возможно, рассчитывал, что мы расслабимся после «победы». Возможно, готовил что-то особенное.

Что ж. Я тоже умел ждать. И готовить сюрпризы.

— Федот, — позвал я, не оборачиваясь.

Телохранитель возник рядом бесшумно, как тень.

— Передай всем командирам: когда начнётся странное — занять оборону, держать позиции, ждать сигнала. Не паниковать, не разбегаться. Голоса товарищей важнее любых призраков.

— Будет исполнено.

Я смотрел на тёмную полосу леса у горизонта и думал о том, что Чернышёв наверняка сейчас смотрит на город теми десятками глаз, которые рассыпаны по его изуродованному телу. Смотрит и предвкушает.

Пусть предвкушает. Ловушка работает в обе стороны.

Настоящее

И тогда появились твари.

Они полезли из щелей, из подвалов, из тёмных углов — Стриги в истлевших доспехах, Трухляки в лохмотьях трёхвековой давности с пустыми глазницами и чёрными венами под серой кожей. Кощей телепортировал их прямо в подземные тоннели, и теперь армия мертвецов била в спину, выброшенная наружу агонией умирающего города.

Одновременно провалы открылись в шести других точках Гаврилова Посада. У южных ворот, на рыночной площади, в квартале ремесленников, в развалинах церкви, у казарм, возле разрушенного амбара на восточной окраине. Координированный удар, рассчитанный на то, чтобы добить дезориентированную ментальными атаками армию.

Но армия ждала.

— Сомкнуть щиты! — рявкнул сержант Панкратов, и команда эхом прокатилась по улицам.

Стрельцы действовали как единый организм. Щиты сомкнулись с металлическим лязгом, образуя стальную стену. Отполированные наконечники алебард из Сумеречной стали, выставленные вперёд ровными рядами, холодно блестели в свете Маяка. Позади первой линии уже заняли позиции пулемётчики и автоматчики, стволы нацелены поверх голов товарищей.

Первая волна Трухляков врезалась в строй — и захлебнулась.

Узкие улицы Гаврилова Посада, которые должны были стать ловушкой для людей, обернулись западнёй для тварей. Бездушные не могли использовать численное преимущество — они шли строем по пять-шесть в ряд, и их методично резали. Копейные наконечники пронзали некротическую плоть, сдерживая прущую массу. Когда первый ряд тварей падал, второй напарывался на те же острия. Когда второй падал — третий. Мостовая быстро покрывалась грудами чёрных тел.

— Огонь! — скомандовал Панкратов.

Три Трещотки застрекотали одновременно. Пулемётные очереди прошивали толпу тварей насквозь — одна пуля пробивала двух, а то и трёх Трухляков, прежде чем теряла убойную силу. Автоматчики добивали тех, кто пытался обойти строй с флангов. Методичная, отрепетированная работа.

С крыш ударили снайперы.

Стрелки, занявшие позиции ещё на рассвете, несмотря на всё противодействие города, теперь косили тварей сверху. Каждый выстрел — труп. Оптические прицелы позволяли бить точно в голову, а усиленные магией пули из Сумеречной стали не оставляли даже Стригам шанса на регенерацию.

Вдобавок, энергия Маяка жгла Бездушных, как раскалённое солнце.

Шкура тварей тлела, осыпаясь пеплом. Кожа пузырилась, будто под ней кипела чёрная кровь. Стрига, вырвавшаяся из-под мостовой в трёх метрах от ближайшего солдата, завыла — не от боли, которую Бездушные не чувствуют, а от чего-то иного. От ужаса, быть может. От осознания, что сила, питавшая их веками, теперь обратилась против них.

Очередная волна Маяка разорвала невидимые нити, связывавшие тварей с их Лордом. Стриги замерли посреди атаки, дёргаясь, как марионетки с перерезанными верёвками. Трухляки сталкивались друг с другом, теряя направление. Армия мертвецов превратилась в хаотичную толпу — без координации, без приказов, без цели.

И этим воспользовались маги, работающие по своим секторам.

Степан Безбородко колдовал, как работник на конвейером производстве, и с каждым жестом в толпу Бездушных врезался огненный шар. Не одиночные снаряды — целые очереди, по три-четыре шара в секунду. Пламя жадно пожирало некротическую плоть, превращая тварей в обугленные скелеты.

— Левый фланг, обходят! — крикнул один из офицеров Стрельцов.

Пиромант развернулся, не прерывая чар. Веер огня обрушился на группу Стриг, пытавшихся прорваться через переулок. Бронированные панцири лопались от жара, маслянистая кровь тварей вспыхивала вторичными взрывами.

Боевые маги заранее договорились, и каждый отвечал за свой участок, перекрывая зоны огня соседей. Никакого хаоса, никакой суеты. Только методичное уничтожение.

Прорывы случались. Три Стриги пробили линию на восточном участке — одна успела распороть горло молодому стрелку, прежде чем Полина Белозёрова рассекла её водным лезвием. Группа Трухляков обошла позицию через полуразрушенный дом — резерв из дюжины дружинников встретил их в проломе стены, не дав вырваться на улицу.

Потери были. Контролируемые.

Каждый прорыв оперативно затыкали. Раненых оттаскивали в тыл, на их место вставали бойцы из резерва. Убитых — а их набралось уже больше трёх десятков — складывали у стены, чтобы потом сжечь. Война с Бездушными не терпела сентиментальности.

Бездушные не давили массой — они увязали в подготовленной обороне.

А потом с севера донёсся гул.

Орда неслась на помощь своему повелителю.

Тысячи тварей, ждавших в лесу за городом, разом пришли в движение. Они бежали к Гаврилову Посаду чёрной волной — Трухляки впереди, Стриги по флангам, три громадных силуэта Жнецов возвышались над толпой, как башни над морем.

Артиллерия, загодя установленная снаружи, открыла огонь.

Двадцать орудий, замаскированных на высотах к югу от города, ударили одновременно. Гаубицы и миномёты работали по заранее пристрелянным координатам — каждый квадрат поля перед северными воротами был размечен, каждая траектория рассчитана.

Первые разрывы вспахали землю в гуще бегущей орды.

Это была не битва — это была бойня.

Снаряды рвались среди Бездушных, разбрасывая тела и куски тел на десятки метров. Осколки косили тварей десятками. Воронки от гаубиц превращались в братские могилы, которые тут же заполнялись новыми телами.

Затем в дело пошли специальные боеприпасы.

Снаряды с начинкой из Дымянки и серы не взрывались — они раскрывались в воздухе, рассеивая содержимое над толпой тварей. Серовато-зелёный дым стелился по полю, накрывая целые секторы. И там, где он касался Бездушных, начинался ад.

Трухляки дёргались, будто марионетки с порванными нитями. Из глазниц текла чёрная жидкость. Твари издавали пронзительный скрежет и метались, натыкаясь друг на друга, топча собратьев, пытаясь вырваться из ядовитого облака. Те, кто получил полную дозу, падали и корчились на земле, царапая почву когтями в бессмысленных судорогах.

Даже Стриги — бронированные, почти неуязвимые — шарахались от дыма. Их движения становились рваными, нескоординированными. Панцири трескались не от ударов, а изнутри, словно некротическая энергия, державшая тела в подобии жизни, выгорала под воздействием алхимической смеси.

Артиллеристы чередовали снаряды: фугас, осколочный, дымовой. Взрывы прореживали ряды, осколки добивали раненых, а облака Дымянки превращали уцелевших в беспомощные мишени. Миномёты накрывали фланги, не давая орде рассредоточиться, загоняя тварей обратно в зону поражения.

Один из Жнецов попытался отклонить снаряды телекинезом — и ему это почти удалось. Три снаряда ушли в сторону, четвёртый взорвался в воздухе. Но пятый прошёл защиту и разорвался прямо под ногами древней твари. Жнец пошатнулся, и в этот момент ещё два снаряда ударили ему в грудь. Громадное тело рухнуло, придавив десятки меньших тварей.

Орда продолжала переть вперёд по трупам собратьев. Но на полпути к городу её ждал ещё один сюрприз.

Шесть сотен бойцов резерва, оставленных снаружи, перекрыли путь.

Три линии Стрельцов выстроились полукругом, перекрывая дорогу к северным воротам. Пулемёты на флангах. Маги в центре. Впереди первый рубеж из дружинников с щитами и оружием из Сумеречной стали.

Истерзанная артогнём орда врезалась в эту стену — и застряла.

Под перекрёстным огнём, под магическими атаками, под градом пуль Бездушные гибли сотнями. Энергия Маяка Жизни, накрывшая весь город защитным куполом, дотягивалась и сюда — ослабленная расстоянием, но всё ещё достаточно сильная, чтобы жечь некротическую плоть и рвать ментальные связи между тварями и их Лордом.

Кощей ожидал хаос, получил железную дисциплину. Жаждал безумия в рядах врагов, увидел отменную подготовку. Рассчитывал на панику и разброд, столкнулся с сомкнутыми рядами, взаимовыручкой, и громогласными командами, передаваемыми от группы к группе.

Каждый солдат знал свою роль. Каждый офицер — свой сектор ответственности. Каждый маг — свою задачу. Месяцы тренировок, бессонные ночи на учениях, разработанные Прохором схемы взаимодействия — всё это окупилось в эти минуты.

Подготовка решает всё.

Бездушные страшны, но предсказуемы. Люди гибки, умны, способны адаптироваться. И когда магия Жизни сталкивается с магией Смерти при правильном применении — побеждает Жизнь.

Не «выжили чудом». Побеждали мастерством.