Император Пограничья 16

Глава 8

Я несколько мгновений молча разглядывал гостя, оценивая его с холодной внимательностью. Худощавое лицо с острыми чертами, ранняя седина на висках, добротный, но неброский костюм — всё указывало на человека, который когда-то знавал лучшие времена. Перстень с фамильным гербом на безымянном пальце смотрелся единственным осколком былого величия.

Идиот или сумасшедший?

Этот вопрос занимал меня куда больше, чем сама претензия. Потому что претензия была смехотворна. На что он надеется? Как именно он собирается «возвращать» себе город? С какой армией? С какими ресурсами? У его рода было триста лет, чтобы подтвердить это самое «право крови». Триста лет, в течение которых Чернышёвы могли снарядить экспедицию, собрать войско, хотя бы формально заявить претензии. Но они этого не сделали — потому что не смогли.

А я смог.

Я стал полноправным правителем Гаврилова Посада по праву завоевателя. По праву того, кто вошёл в мёртвый город, уничтожил Кощея и освободил землю от скверны. Я пролил кровь своих людей за эти стены. Нет ни единой причины, по которой кто-то признал бы иное. Ни одна бумажка, ни один древний договор не перекроют такую победу.

Впрочем, если этот конфликт каким-то чудом выплеснется в правовое пространство, у меня есть козырь, который разнесёт любые притязания Чернышёвых в пыль. Дневник летописца и записи самого Бранимира, найденные в библиотеке дворца. Записи о том, как князь Чернышёв сам открыл портал в мир Бездушных. Да, по неосторожности, а не из злого умысла — он искренне верил, что прикасается к источнику силы, способному защитить его народ. Но это ничего не меняет. Он фактически принёс в жертву население целого города, даже если до последнего торговался с Тем-кто-за-Гранью, пытаясь спасти своих подданных. Десятки тысяч человек превратились в чудовищ по его вине.

Вынеси я это на публику, и род Чернышёвых получит клеймо предателей рода людского. Их будут сторониться, презирать, ненавидеть. Потомки тех, кто потерял родню в Гаврилове Посаде, не простят.

Но это оружие никогда не покинет ножны.

Причин хватало. Начать хотя бы с того, что туда и так мало кто хочет ехать из переселенцев. Репутация проклятого места — не шутка. Мы с Полиной только начали продумывать кампанию по привлечению людей, превращению символа смерти в землю возможностей. Если же станет известно, что там ещё и ритуал проводили, который превратил князя в Кощея, а процветающее княжество — в обитель мёртвых… никто не поедет. Вообще никто. Даже самые отчаянные искатели удачи трижды подумают, прежде чем ступить на землю, где когда-то открылись врата в мир Бездушных.

И это ещё не всё. В мире всегда хватало безумцев. Людей, готовых на самую чудовищную гнусь ради крупицы силы, даже без каких-либо гарантий на успех. Если же один из таких чокнутых узнает, что некто действительно смог прикоснуться к потусторонней силе Бездушных, пусть и с катастрофическими последствиями, таких «энтузиастов» станет гораздо больше. Один дурак с амбициями и магическим даром способен уничтожить целое княжество.

Нет. Дневники останутся там, где им и место — в моём личном архиве, под замком и охраной.

— Любопытно, — произнёс я ровным голосом, не выдавая ход своих мыслей. — Расскажите подробнее о вашем роде, Глеб Аристархович. Как случилось, что ваши предки покинули Гаврилов Посад именно за год до катастрофы?

Чернышёв чуть расслабился — видимо, ожидал немедленного отказа или вспышки гнева.

— Младшая линия, — пояснил он. — Мой дальний предок был вторым сыном князя Бранимира. Получил в вотчину несколько деревень к западу от города, почти на границе с Суздалем. Когда случилось… то, что случилось, он остался единственным выжившим носителем крови.

— И за триста лет род так и не попытался вернуть родовые земли?

— Мы пытались, — в голосе гостя промелькнула горечь, — но нам не хватило средств на такое громадное начинание.

Я кивнул, отмечая про себя искренность в его словах. Не лжёт, по крайней мере, в этом.

— Вы проделали долгий путь, — сказал я, поднимаясь. — И, полагаю, голодны. Позвольте пригласить вас разделить со мной обед. Обсудим ваше предложение в более подходящей обстановке.

Глеб явно не ожидал такого поворота. В его глазах мелькнуло удивление, быстро сменившееся настороженностью.

— Благодарю, Ваша Светлость.

Мы перешли в малую столовую. Жан-Пьер, мой повар-француз, оторвался за бутерброды по полной и превзошёл себя: на столе дымилась ароматная похлёбка с дичью, свежий хлеб, запечённое мясо с овощами. Чернышёв старательно скрывал голодный блеск в глазах, но я заметил, как дёрнулся его кадык при виде еды.

— Где сейчас обосновался ваш род? — спросил я, когда слуга разлил вино по бокалам.

— В Твери, Ваша Светлость, — Глеб отпил глоток, явно смакуя напиток. Видимо, давно не пробовал ничего подобного. — Небольшой дом на окраине. Скромно, но… достойно.

Скромно. Это слово сказало мне больше, чем длинная исповедь.

— Чем занимаетесь?

— Торговля, — он отвёл взгляд, — мелкая. Ткани, галантерея. Сводим концы с концами.

Еле сводим, понял я. Обедневший род, цепляющийся за остатки былого величия. Перстень с гербом — единственное, что осталось от славного прошлого.

— Вы женаты?

— Да, двое детей, — впервые в его голосе прозвучала теплота. — Сыну двенадцать, дочери восемь.

Я кивнул, продолжая есть. Картина складывалась ясная, как весеннее небо. Человек в отчаянном положении, решивший сыграть ва-банк. Услышал о моей победе над Кощеем и примчался во Владимир с единственным козырем — родовым именем. Никаких реальных ресурсов: ни денег, ни людей, ни связей. Только древняя фамилия и надежда на чудо.

Глеб, похоже, понял, что его раскусили. Пока я расспрашивал о пустяках — погоде в Твери, ценах на ткани, успехах детей в учёбе — в его взгляде постепенно угасала надежда. Он осознал, что каждый мой вопрос — это штрих к портрету, который я рисую в уме. Портрету обедневшего дворянина без единого козыря в рукаве.

Но я не стал унижать его этим знанием. Не указал на очевидное. Не рассмеялся в лицо. Просто продолжал вести светскую беседу, позволяя ему сохранить остатки достоинства.

В конце концов, он не сделал ничего дурного. Просто попытался использовать единственный шанс, который у него был, чтобы переменить шаткое положение своей семьи и дать ей надежду на будущее.

— Знаете, Глеб Аристархович, — произнёс я, отодвигая тарелку, — я встретил вашего предка. Лично.

Мой визави замер с бокалом на полпути ко рту, его брови взлетели к самой кромке волос.

— Бранимира Чернышёва?

— Его самого. В виде Кощея, — я откинулся на спинку кресла, наблюдая за реакцией гостя. — Он сохранил достаточно разума, чтобы устроить ловушку для моей армии. Под видом ритуала передачи власти сдал нам город, а потом попытался уничтожить всех, кто вошёл внутрь.

Глеб медленно опустил бокал. Его лицо побледнело.

— И он… он что-нибудь говорил?

— Говорил. Считал себя законным правителем, а нас — захватчиками. Триста лет мёртвый князь проводил советы с мёртвыми боярами, принимал доклады от Жнецов, устраивал праздники для своих «подданных», — я помолчал. — Он сам передал мне власть над городом. Произнёс древние формулы, вручил корону. Только потом попытался убить.

Надежда в глазах Глеба угасла окончательно. Он понял то, что я не стал произносить вслух: даже если существовали какие-то юридические основания для претензий Чернышёвых, сам Бранимир уничтожил их своими руками. Или тем, что от них осталось.

— Каков он был? — тихо спросил потомок. — Как выглядел?

— Почти человечен внешне. Строгие черты, прямая осанка воина. Но кожа матово-белая с чёрными венами, корона вросла в череп, доспехи срослись с телом. Вместо глаз — пустые шрамы.

Глеб вздрогнул.

— А город? Что от него осталось?

Я рассказал. О разрушенных улицах, о запахе смерти, пропитавшем каждый камень. О библиотеке с дневниками летописца, о тронном зале, где мёртвый князь принимал таких же мёртвых подданных. О погибших Стрельцах, о Марии Сомовой, закрывшей собой Василису от удара Жнеца. О ночных атаках волнами Бездушных. О ментальном воздействии, от которого люди сходили с ума, принимая врагов за друзей.

Чернышёв слушал молча, и с каждым моим словом его плечи опускались всё ниже.

Мы доели в молчании. Слуги сменили блюда дважды, но гость едва притронулся к еде — аппетит у него явно пропал. Наконец, когда со стола убрали десерт, я отложил салфетку и посмотрел на гостя прямо.

— Давайте начистоту, Глеб Аристархович. У вас нет ни армии, ни денег, ни юридических оснований, которые выдержат разбирательство в Переславской Палате Правосудия. Вы это знаете. Я это знаю. Зачем вы на самом деле здесь?

Несколько секунд он молчал. Я видел, как борются в нём гордость и отчаяние, как он взвешивает — продолжать блеф или открыться. Наконец что-то в его взгляде изменилось. Он решил рискнуть.

— Потому что я потомок человека, чьё имя ассоциируется с уничтожением целого княжества, — голос Глеба стал глуше. — Пусть никто не знает, что на самом деле там произошло, но прошлое нашего рода стало пятном на репутации. Моя фамилия — проклятие. Ни один князь не возьмёт меня на службу, ни один банк не даст в долг. А вы только что сделали невозможное — очистили Гаврилов Посад. Я подумал… если кто-то и способен дать Чернышёвым второй шанс, то только тот, кто не боится проклятий.

Искренность. Наконец-то.

Его слова имели привкус правды — той горькой правды, которую не выдумаешь. Проклятые роды существовали во все времена. Семьи, несущие клеймо за грехи предков, которых никогда не видели. В моей прежней жизни я встречал таких — потомков изменников, чьи имена стали синонимом предательства. Некоторые из них оказывались самыми верными слугами, потому что отчаянно хотели доказать, что они — не их предки.

Если Чернышёв не солгал, передо мной сидел человек, загнанный в угол обстоятельствами, которые он не выбирал. Такие люди либо ломаются, либо становятся чем-то большим, чем были.

Впрочем, была ещё одна деталь, которую я едва не упустил. Его первоначальная просьба — вернуть город. Настолько дикая, настолько заведомо невыполнимая, что…

Я чуть не рассмеялся, когда понял.

Это была проверка. Глеб хотел увидеть, что за человек сидит перед ним. Начну ли я кричать? Прикажу ли страже вышвырнуть наглеца? Оскорблюсь ли, как оскорбился бы любой местный князёк, услышав подобную дерзость от нищего просителя, или спокойно выслушаю?

Он выбирал себе господина. И хотел убедиться, что не ошибётся.

Но доверять одним лишь словам я давно разучился.

— Боюсь, меня ждут срочные дела, — сказал я, поднимаясь. — Давайте возьмём паузу. Приходите завтра к трём, продолжим наш разговор.

Он не стал спрашивать почему. Умный человек — понял, что ночь нужна мне не для размышлений, а для проверки его слов.

Коршунов не подвёл. К утру на моём столе лежало полное досье.

Глеб Аристархович Чернышёв, сорок пять лет. Род обеднел три поколения назад — ещё прадед промотал остатки состояния. Живёт в съёмной квартире в Твери, а не в «скромном доме на окраине», как утверждал. Последние деньги потратил на дорогу и приличную одежду для визита ко мне. Юридических оснований для претензий нет — это подтвердил Стремянников-старший.

Но было и другое. Человек, которого Родион нашёл в Твери — бывший компаньон по торговле — отзывался о Глебе хорошо. Честен, надёжен, держит слово. Когда их общее дело разорилось, Чернышёв мог сбежать с остатками капитала, но вместо этого честно разделил убытки. А ещё — и это заинтересовало меня больше всего — три года он управлял торговой лавкой в Твери. Начал с должности простого приказчика, за год поднялся до управляющего. Лавка процветала, пока купец не разорился по причинам, не связанным с работой Глеба.

Не запятнан. Не связан с моими врагами. Имеет управленческий опыт. Такой человек всегда пригодится…

На следующий день Чернышёв явился ровно в три. Вид у него был измученный — видимо, ночь провёл без сна, гадая о своей судьбе.

— Присаживайтесь, — я указал на кресло. — Город я вам не отдам. Но вот что могу предложить: должность в администрации острога. Пойдёте управляющим к воеводе, возьмёте на себя административные и хозяйственные вопросы, покажете в деле собственную управленческую компетенцию. Туда вскоре приедет большое количество переселенцев. Нужно позаботиться, чтобы им было, где жить и работать.

По сути, он получит ту же должность, которую в Угрюме занимает Захар.

— Назначу вам жалованье, дам жильё для семьи. Взамен — ваши знания, ваша работа и ваша лояльность, — я помолчал, давая словам осесть. — Быть может, когда-нибудь вы возглавите Гаврилов Посад, как и мечтали. Мои амбиции простираются за пределы имеющихся земель, и мне будут нужны верные люди.

Глеб вскинул голову. В его глазах мелькнуло что-то похожее на надежду, но он быстро взял себя в руки.

— Благодарю, Ваша Светлость, — он помолчал, явно подбирая слова. — Могу ли я узнать условия? У меня семья, и я должен понимать, смогу ли обеспечить детям достойное будущее.

— Пятьдесят рублей в месяц.

— Семьдесят, — он выпрямился, и я увидел в нём остатки аристократической гордости. — У меня двое детей, Ваша Светлость. Им нужно качественное образование.

Я едва не усмехнулся. Обедневший дворянин торгуется за каждый рубль — но торгуется достойно, не униженно.

— Шестьдесят. И обучение детей за счёт казны, когда в остроге откроется школа.

Чернышёв помолчал, потом кивнул.

— Я согласен.

Он поднялся, и я увидел, как расправились его плечи. Словно груз, давивший годами, наконец начал отступать. А потом Глеб сделал то, чего я не ожидал — опустился на одно колено.

— Я, Глеб Аристархович Чернышёв, — голос его окреп, — клянусь верно служить князю Прохору Игнатьевичу Платонову. Клянусь исполнять его волю, хранить его тайны и защищать его интересы. Да будет свидетелем моя честь и память моих предков.

Не формальная присяга чиновника начальнику. Настоящая — та, что приносили вассалы сюзеренам в старые времена. Он понимал, кому служит, и выбрал древний ритуал сознательно.

Я шагнул к нему и положил руку на его плечо.

— Принимаю вашу клятву, Глеб Аристархович. Служите верно, и род Чернышёвых обретёт новую славу.

Когда за ним закрылась дверь, я ещё долго стоял у окна, глядя на вечерний Владимир.

Враг, которого можно просто перекупить — плохой союзник. Он продаст тебя тому, кто заплатит больше. Но человек, которому дали шанс после безнадёги, когда он уже смирился с тем, что жизнь кончена — такой человек может стать самым верным из всех. Потому что он помнит темноту, из которой его вытащили. И знает цену протянутой руке.

Чернышёв не был идеальным кандидатом, но он был честен, имел нужный опыт и не был связан ни с одним владимирским родом. В Гавриловом Посаде мне нужен именно такой человек — тот, кто обязан всем лично мне.

Молчанов станет отличным воеводой, но он солдат, а не администратор. Ему нужен кто-то, кто возьмёт на себя хозяйственную рутину: расселение переселенцев, распределение земли, учёт ресурсов, разрешение споров. Чернышёв имел опыт управления лавкой — значит, умел считать, планировать, организовывать людей. А его фамилия… что ж, потомок древних правителей, восстанавливающий родовой город под моим началом — это история, которая сама себя рассказывает.

На следующий день я стоял на холме у восточной окраины Угрюма, наблюдая за муравейником строительства внизу. Правительственный квартал рос на глазах — там, где ещё в январе расстилалось заснеженное поле, теперь возвышались каменные остовы будущих зданий Приказов. Активно трудились геоманты, поднимая блоки тёсаного камня. Сотни рабочих копошились на лесах, перекрикивались десятники, стучали молотки, визжали пилы.

Фон Штайнер сделал, как он и настаивал, парадные здания возводились из настоящего камня, с колоннами, пилястрами и фронтонами. Главное здание Казначейского приказа уже обрело узнаваемые очертания: массивный портик с шестью колоннами, широкая лестница, высокие окна. Рядом поднимались стены Военного приказа и Посольского. Между ними — будущая центральная площадь, пока ещё представлявшая собой утрамбованную землю с размеченными дорожками.

Но административные здания были лишь частью картины. Купцы, получившие двухмесячную фору, не теряли времени даром. По обе стороны от правительственного квартала уже росли жилые дома — добротные кирпичные особняки с каменными фасадами, как требовал архитектурный регламент. Гордей Маклаков возводил целый квартал доходных домов для чиновников среднего звена. Семён Золотарёв строил торговые ряды с жилыми этажами наверху. Даже осторожный Добромыслов, поначалу сомневавшийся в затее, теперь спешно закладывал фундамент гостиницы у въезда в город.

Я усмехнулся про себя. Два месяца назад, когда я публично объявил о переносе Приказов в Угрюм, реакция была именно такой, какую я ожидал.

У аристократии — шок. Как посмел этот выскочка перенести центр власти из древнего Владимира в какое-то захолустье? У чиновников — паника. Ехать в Пограничье, к Бездушным? Бросать налаженный быт, связи, привычный уклад?..

Условие было простым: отправляетесь в Угрюм или уходите в отставку. Нам их нежелание менять старые порядки было только на руку.

Линейный аппарат — писари, секретари, младшие чиновники — почти целиком согласился на переезд. Для них это был шанс: повышение жалованья, служебное жильё, возможность продвижения в новой системе, где ценились дела, а не связи. Многие из них годами прозябали на низших должностях, наблюдая, как племянники бояр перескакивают через их головы.

Многие руководители среднего и высшего звена — те, кто пережил чистку госаппарата после моего прихода к власти, — начали возмущаться. Писали петиции, требовали аудиенций, жаловались в Боярскую думу. Некоторые даже пытались саботировать работу, надеясь, что без них всё развалится.

Их меняли.

Всю зиму шёл наём молодых амбициозных специалистов. Коршунов и Стремянников рыскали по соседним княжествам, выискивая талантливых людей, застрявших на низших должностях из-за отсутствия связей. Выпускники академий, не имевшие богатых покровителей. Опытные чиновники из провинции, которым никогда не светило повышение в столицах. Даже несколько иностранцев — архивариус из Риги, испанский специалист по финансам, бежавший от революционных настроений на родине.

Формировался новый государственный аппарат. Не по принципу «чей ты сын», а по принципу «что ты умеешь». Болезненный процесс, медленный, с неизбежными ошибками — но необходимый.

Я отвернулся от панорамы строительства и направился к ожидавшему автомобилю.

Через неделю мы встретились с Григорием Мартыновичем в моём кабинете во Владимире. Обычно невозмутимое лицо собеседника светилось мрачным удовлетворением.

— Операция прошла успешно, Ваша Светлость, — он положил на стол толстую папку. — Синхронный удар в два часа ночи. Все цели взяты.

Я кивнул, листая документы. Списки арестованных, протоколы задержания, первичные показания.

Сердцеед — главарь банды попрошаек, чьё изуродованное лицо теперь смотрело на меня с фотографии. Взят в притоне на окраине города, оказал сопротивление, ранен в ногу. Рядом с ним — Семён Крот, тот самый, что водил детей к «богатым господам». И ещё восемь человек из ближнего круга.

Руководство приютов Общества Призрения во Владимире — четверо. Директор главного приюта, его заместитель, казначей и «воспитатель», отвечавший за отбор детей для клиентов.

Коррумпированные чиновники Городового приказа — шестеро. Те, кто закрывал глаза, подписывал нужные бумаги, предупреждал о проверках.

— Допросы идут? — спросил я.

— Круглосуточно, в три смены. — Крылов сложил руки на груди. — И вы были правы, Ваша Светлость. Это не просто вымогательство денег у извращенцев.

Я поднял взгляд от бумаг.

— Подход у Гильдии оказался гораздо более масштабным…