Индустриализация

«Даешь золото!» - условия труда. Монолог Селиховкина

На что бы я обратил ваше внимание в письмах Ивана Копеина?

На две вещи.

Во-первых, на фразу: «Из золота не выпустят - это факт, почву я уже зондировал».

Я уже говорил, что на золото Копеина натурально мобилизовали, ЦК выдернул его из Института красной профессуры философии и естествознания (ИКПФиЕ), где тот успел проучиться на неорганическом отделении только четыре месяца. Александра Сидоренко так и писала в своей автобиографии: «Окончив в 1930 г. академию, я была направлена для работы в Московский геологоразведочный институт, в котором работала до 1932 года – до момента переброски мужа в Иркутск Центральным Комитетом партии».

Второе, что бы я отметил – постоянную и немного напряженную заботу Ивана Васильевича о детях.

Дело в том, что золотодобыча считалась, как бы это сказать…

Проклятым местом она считалась.

Абсолютное большинство золотоносных месторождений находилось в богом забытых местах, с отвратительным – чаще всего – климатом, полным отсутствием инфраструктуры и крайне специфическим контингентом.

Ну да, что греха таить – золото во все времена притягивало криминальный элемент почище всякого магнита, да и кто из нормальных завербуется в такие места даже за хорошие деньги? Вот и приходилось вчерашним студентам, едва выпорхнувшим из помнящих Пушкина стен Московской горной академии, со старта принимать руководство над отсидевшими мужиками «в десяти щелоках вареными», как тогда говорили тогда.

И приплюсуйте послереволюционную вольницу, «власть теперь наша, рабочая, что захотим, то и сделаем» - со всеми вытекающими последствиями.

Слово предоставляется свидетелю Виктору Селиховкину, на тот момент – управляющему прииском на Лене:

«Золото манило. Немудрено, что на Лену стремились уголовно-бандитские элементы. Преступники не останавливались перед прямым нападением на транспорт уже добытого золота.

В один из июльских вечеров в главном управлении шло заседание. Оно затянулось допоздна. Окна в зале были открыты. На улице шел мелкий, пронизывающий до костей дождь. Вдруг до нашего слуха донесся характерный треск недружного ружейного залпа, за ним последовали одиночные выстрелы. Все вскочили и выбежали на улицу.

По тракту со стороны Артемовского прииска послышался топот лошадей и из-за поворота вскачь вынеслась запряженная в кабриолет белая лошадь старшего контролера, а за ней парная упряжка с кучером и милиционером.

По шее одной из лошадей из сквозной раны широкой полосой стекала кровь. Через несколько минут лошадь пала. Остальные лошади тяжело дышали, вздувая бока. У контролера была прострелена рука.

Оказывается, когда кортеж с суточной добычей золота находился на полдороге к Надеждинскому, из кустов и леса, вплотную подходивших к дороге, раздался ружейный залп. Лошади рванули и понесли; депутат (выбранный представитель рабочих, обязательно присутствующий на съемке золота и его сдаче – чтобы трудовой коллектив не «кинули» - ВН) с кружкой золота выпал из тарантаса, задний конь встал на дыбы и понес обратно.

Нападение окончилось неудачей».

Или вот:

«Много усилий пришлось употребить, чтобы установить на приисках трудовую дисциплину. Особенно тяжко было со свежими людьми. Однажды, обходя шахту, я почувствовал присутствие дыма. Рабочие стали жаловаться, что дым мешает работать, разъедает глаза, что стволовой шахты, в которую поступает вентиляционная струя, зажег хмару — огромное железное ведро с горящим углем или дровами — и не хочет ее погасить.

Иду к шахте. Действительно, стволовой, родом мадьяр, из бывших военнопленных, жжет хмару. Спрашиваю, зачем он это делает, кто ему разрешил

— А тебе какое дело? Кто ты такой? Катись отсюда!

— Я — главный инженер. Сейчас же погасите хмару, жечь ее здесь нельзя.

— Если ты главный инженер, то иди и командуй своей женой, а ко мне не суйся.

Хулиганское поведение стволового меня взорвало. Я еще раз потребовал немедленно погасить хмару и пригрозил вызвать милицию. Услышав мою угрозу, стволовой пошел на меня с гребком, которым разравнивал породу в бадье. Я стоял, не отступая. Не знаю, чем бы кончилось дело, если бы рабочие и сопровождавший меня десятник не отняли у хулигана гребок.

Я приказал его уволить. Профсоюз опротестовал мое распоряжение, ссылаясь на несознательность рабочего, его иностранное происхождение и то, что он меня сначала не узнал. Я не согласился отменить распоряжение, хулигана по ходатайству союза устроили на прииске Надеждинском. Через несколько дней по какому-то пустяковому поводу он в драке убил ножом двух рабочих...».

Что касается условий труда, а также погодных условий, то вот вам небольшой рассказ об элементарной, казалось бы, вещи – перемещении руководства крупного предприятия с одного объекта на другой.

Селиховкин уже в Якутии, на Алдане. Он главный инженер треста «Алданзолото», одного из двух крупнейших золотодобывающих трестов страны. Вместе с управляющим трестом они едут с одного прииска на другой. На нынешние деньги это топ-менеджеры ведущего предприятия отрасли:

«В Синьском нас предупредили, что ямщик одного из станков, Осипов, проиграл в карты сено и, возможно, не захочет везти почту. Опасения оправдались.

Выехали на одной лошади и пяти парах оленей. Нас было пять человек: два ямщика-якута, — из них один комсомолец, — и три пассажира: управляющий трестом, я и возвращающийся с Колымы радист.

Рано утром старший ямщик пошел собирать оленей. Он вернулся ни с чем: олени разбежались.

Одну пару оленей привел комсомолец. В это время старший ямщик пошел поить лошадь. Он легонько свистнул. Конь, задрав хвост, рванул и понесся вперед. Якут с криком побежал за ним, как будто догонять. Но чем больше он кричал, тем быстрее бежала лошадь. Скоро оба скрылись в тайге.

Мы остались вчетвером с одной парой оленей, заброшенные среди леса, почти без продовольствия. До ближайшего станка — сорок пять километров.

Что делать?

Решили приладить к нартам, груженным почтой, лямки и ташить их на себе. За ночь выпал снег. Вытащили нарты—не идут. Пытаемся связаться по телеграфу с Незаметным. Радист изготовил из перочинного ножа ключ, нашел проволоку, включился в телеграфный провод Якутск— Незаметный и много часов подряд без устали передавал телеграмму:

— Бро-ше-ны ям-щи-ком. Спа-си-те.

Не помогло. Вот уже утро, а помощь не пришла.

Радист не отходит от провода и продолжав терпеливо посылать призывы о помощи:

— Эт-ко (Петр Августович Этко, руководитель треста «Алданзолото» - ВН) бро-шен ям-щи-ком. Спа-си-те.

Наступил вечер. Почти все продукты съедены. Впереди голодная и холодная смерть.

Вместе с ямщиком-комсомольцем Этко отправляется на паре оленей до следующего станка за помощью. Олени с трудом шли по засыпанной снегом дороге. На двадцатом километре один олень пристал. Его оставили отдыхать в тайге. Поехали на одном. Впереди оленя шел ямщик, за нартами тяжело плелся пассажир. Рано утром, измученные, они добрались до зимовья. Подняли переполох. Быстро собрали шесть пар лучших оленей, и молодой тунгус помчался нам на выручку.

Холодно в зимовье. Лежим, доходим, завернувшись в дохи и не хочется просыпаться. Все громче слышен колокольчик. Сон это или не сон? Крик: «Тохто!», дверь открывается.

С клубом морозного воздуха в зимовье вбегает молодой тунгус в оленьей куртке мехом наружу и красивых унтах.

— Собирайтесь, товарищи! Едем!»

Ну а насчет детей и того, что так боялся Копеин…

У Селиховкина и его жены (еще одна семейная пара, учившаяся в Московской горной академии) это случилось на Бодайбо, незадолго до сдачи Лены в концессию:

После изнурительной жары начались затяжные дожди. Вспыхнула эпидемия злокачественной дизентерии, которая косила не только детей, но и взрослых. Не уберегли детишек и мы. Заболел старший. Через несколько дней — второй. За ними свалилась няня, потом я. Последней заболела жена.

Всех нас увезли в больницу. Больная жена не отходила от кроваток детей.

Приезжает в больницу председатель правления треста

— Что же это вы, Виктор Васильевич, в самый горячий момент?

— Ничего, — успокаиваю председателя, — постараюсь поскорее выбраться отсюда.

— Боюсь, задержите нас с составлением контрольных цифр и смет.

На другой день, почувствовав себя лучше, я выписался из больницы, а через сутки меня привезли обратно с тяжелым рецидивом. Через три дня ночью у нас на глазах умер младший, а несколько часов спустя и старший ребенок.

Опустошенных, неспособных плакать, увели нас с женой на квартиру врача. Особенно растрогало нас глубокое сочувствие рабочих лучшей забойной бригады Н.Я. Онучина и Н.О. Рогова.

Высоко на склоне Надеждинского гольца, выше общего кладбища, забойщики выкопали глубокую яму. Мой конь, который еще так недавно катал ребятишек, увез на кладбище два маленьких красных гробика.

Мы остались одни у холмика с двумя беленькими столбиками, соединенными медной доской с надписью: «от рабочих механического цеха»...

И эти столбики тоже – включены в цену индустриализации СССР.

В этом мире за все приходится платить, разве что родителей мы получаем бесплатно.

Но мы – жители удобного и изобильного мира – платим в разы меньше, чем заплатили те, кто сделал наш мир удобным и изобильным.

Это стоит помнить.