Индустриализация

Ядерщик

- А что же Емельянов? – спросите вы.

А Емельянов работал. Общался с буржуями, помогал советским специалистам со стажировками, решал возникающие у «Спецстали» проблемы.

«Летом 1932 года мне с группой советских металлургов пришлось побывать на металлургическом заводе в городе Крефельде. В этой группе двое были с завода «Электросталь». Одного из них – Еднерала – особенно интересовало производство листовой быстрорежущей стали, которая требовалась в то время для производства дисковых пил и тонких фрез. В Крефельде были большие советские заказы, и поэтому нас хорошо принимали. На мою просьбу ознакомить советских специалистов с производством листовой быстрорежущей стали главный инженер завода охотно согласился.

– Что же, посмотрите и это производство. Я дам указание.

Закончив ознакомление с работой основных цехов, я зашел к директору, чтобы попрощаться и поблагодарить за полученные сведения, интересовавшие нас. При этом я сказал:

– Все-таки не думал, что вы покажете нам прокатку быстрорежущего листа.

– Инженерам крупповского завода я бы не показал, но вам почему же не показать? Мы над этим технологическим процессом бились десять лет – вы будете его осваивать не менее двадцати, а мы за это время так далеко уйдем, что все наши сегодняшние методы производства будут представлять интерес только для историков.

«Наглец!» – подумал я. Но что же делать? Здесь не место эмоциям – нас послали учиться.

Об этом разговоре я все рассказал инженеру Еднералу. Еднерал был очень серьезный человек. Я его знал еще по Горной академии, уже в студенческие годы он выделялся своими способностями.

Студенты Московской горной академии на практике. Надеждинский завод. Вверху справа Еднерал Ф.П.

– Ну что же, посмотрим, – улыбаясь, сказал мне Еднерал. – Я вам напишу, когда мы начнем это производство.

Он свое слово сдержал. Месяца через три с вновь прибывшими практикантами я получил от него записку. Она была чрезвычайно лаконичной:

«Прокатали первые слитки. Работу проводим в кооперации с заводом «Серп и молот». Листы получились очень хорошие. Я их осматривал на «Серпе». После проведения положенных испытаний перейдем на регулярное производство. Если будете вновь в Крефельде, передайте директору, что мы скоро сможем поставлять ему такой же лист, а может быть, даже и лучше».

Встречались поручения и посерьезнее. Сейчас будет большой кусок, но, как мне кажется очень нужный.

Дело в том, что меня очень смущает тот факт, что я вам практически не рассказываю о сути проблем, которые приходилось решать моим героям. Понятно, почему я этого не делаю – тогда вас придется грузить металлургическими терминами и прочими специальными вещами, в которых вы не обязаны разбираться, и которые вам вряд ли будут нужны.

Но беда в том, что без этого невозможно понять то, что происходило с моими героями в первые пятилетки. Взвалив на себя непосильную – будем честны – ношу, они реально годами жили в как в песне Чижа «То засада, то измена». Живешь – и не знаешь, из-за какого угла на тебя проблема прыгнет, как потом с ней разбираться и за собой убирать.

В.С. Емельянов в Германии. 1933 г.

Василий Семенович был очень мудрым человеком и великолепно умел рассказывать просто о сложных вещах. Один такой рассказ – просто в качестве примера – я и приведу здесь. С несущественными купюрами.

«В 1933 году я на несколько дней выезжал в Москву, и мне удалось побывать у Орджоникидзе. Он, как и всегда, быстро разрешил все мучавшие меня вопросы и вновь подчеркнул необходимость внимательного изучения немецкой техники.

– В этом корень вопроса, – несколько раз повторил он. – Хотим дать вам новое задание, – положив руку на мое плечо, сказал Серго. – Мне кажется, что мы увлеклись мартеновским способом производства стали и совершенно забыли о конверторном. Я собирал металлургов – все они энтузиасты мартеновского способа, во всех учебных заведениях мы готовим специалистов по мартеновским печам. Конверторный способ расценивается как устаревший. Так ли это? – На меня смотрели внимательные глаза Серго. – Когда я этот вопрос поставил перед металлургами, они почти в один голос сказали, что это отживающий способ. В Европе были выстроены металлургические заводы, оборудованные конверторами, а теперь эти заводы доживают свой век.

Но мне стало известно, что англичане начали строительство нового металлургического завода, где устанавливаются не мартеновские печи, а конверторы. Конверторвая сталь много дешевле мартеновской, да и построить такие цеха можно быстрее и дешевле. Вот вы во всем этом деле разберитесь и напишите мне. Тевосян вам пошлет подробное задание. Я с ним уже об этом говорил. Посетите главных воротил немецкой металлургической промышленности – Круппа, Рохлинга, поставьте перед ними вопрос прямо: как бы они на нашем месте стали развивать металлургическую промышленность? Начальники цехов здесь нам мало помогут. Надо поговорить с организаторами промышленности. Поезжайте прежде всего к Рохлингу. Скажите ему, что я прошу его ответить на вопрос: что бы он стал строить, если бы был на моем месте, – конверторы или мартеновские печи? Так просто и поставьте вопрос». <…>

Рохлинг хорошо знал европейскую промышленность, внимательно следил за ее развитием и вовремя принимал меры, чтобы отхватить себе наиболее интересные и выгодные области для вложения средств.

Это был старый, опытный волк промышленности. Он хорошо знал, какую овцу нужно хватать и за какое место ее легче всего удержать.

Приехав в Фольклинген, я оставил чемодан в гостинице и сразу же направился к главной конторе завода. С Рохлингом я встретился на лестнице. Он шел с молодой девушкой.

Здороваясь со мной, он познакомил нас:

– Моя племянница. А это русский большевик. <…>

– Так о чем же вы хотите со мной побеседовать? – спросил Рохлинг, когда мы поднявшись по лестнице, вошли в его кабинет.

– У меня к вам поручение от Орджоникидзе. Скажите, как бы вы, будучи на его месте, развивали дальше металлургическую промышленность? Что бы вы строили – мартеновские печи или конверторы?

– Конечно, конверторы, – не задумываясь, ответил Рохлинг.

– А почему – конечно?

– В 1937 году вы хотите выплавить семнадцать миллионов тонн стали. Так ведь? Вы в Германии находитесь уже второй год, и вам, конечно, известно, что наиболее экономичным производство стали в мартеновских печах будет тогда, когда вы в печь будете загружать тридцать процентов чугуна и семьдесят процентов стального лома – скрапа. Цена тонны чугуна у нас в Германии составляет в настоящее время шестьдесят пять марок, а тонна скрапа – двадцать две марки. Исходя из нашего опыта, а он подтверждается практикой работы печей и в других странах, вам необходимо будет иметь для выполнения намеченного плана около одиннадцати миллионов тонн скрапа. А сколько вы будете иметь его в 1937 году?

Вопрос поставил меня в тупик. «Кто у нас может это знать?» – подумал я.

– Не знаю, – произнес я в смущении.

– Сейчас я вам скажу, сколько у вас в действительности будет скрапа.

Рохлинг нажал кнопку звонка и сказал вошедшему секретарю:

– Принесите книгу о положении на скрапном рынке.

Секретарь вышел и вернулся с большой книгой, напечатанной на машинке. Рохлинг стал листать страницы и вполголоса говорить:

– Греция, Венгрия, Франция, Англия. Вот Россия. Сколько же вы будете, иметь в 1937 году стального скрапа? Вот смотрите – четыре с половиной миллиона тонн. А чтобы мартеновские печи экономично работали, вам потребуется, как я уже сказал, одиннадцать миллионов. Следовательно, вы будете работать очень неэкономичным процессом, загружать в мартеновские печи огромное количество дорогого чугуна. А чугун вы могли бы перерабатывать более экономичным путем – в конверторах.

– Откуда вы знаете, сколько у нас будет скрапа? – спросил я Рохлинга.

– Имеется закономерность. Весь металл, произведенный в стране, через двадцать лет возвращается на металлургические заводы в виде стального скрапа. Конечно это грубый метод подсчета, но вполне достаточный для оценки перспектив. Помимо собственного производства стали, вы также много металла в форме разного машинного оборудования и стального проката ввозите из-за границы. Мы на этот импорт сделали необходимую поправку и таким образом определили будущее количество скрапа в вашей стране. Я бы на вашем месте конверторы строил, а не мартеновские печи, – уверенно повторил Рохлинг.

– Почему же вы в Германии в последние годы не конверторы, а мартеновские печи строите? – спросил я.

– А нас сами условия заставляют это делать. При конверторном способе производства мы получаем до двадцати пяти процентов отходов – их полностью использовать нельзя, если не иметь мартеновских печей. У нас много дешевого стального лома, а у вас его нет. Я понимаю, почему вы строите мартеновские печи – вы исходите из того, что мартеновская сталь выше по качеству, чем конверторная. В общем это так, но конверторный процесс может быть значительно улучшен, мы работаем в этом направлении, и у нас уже сделаны значительные успехи. А кроме того, имеются большие области, где может быть использована конверторная сталь – например, в строительных конструкциях, и прежде всего в железобетонных конструкциях. Вы делаете такие смелые эксперименты в социальной области, почему вы так робки в области производства? Так и передайте Орджоникидзе, что на его месте я стал бы строить не мартеновские печи, а конверторы. Орджоникидзе не зря интересуется этим производством – он хорошо чувствует биение пульса промышленности и правильно ставит диагнозы. <…>

Этот разговор с Рохлингом я вспоминал впоследствии неоднократно. Как-то при встрече с Завенягиным в 1936 году я рассказал ему об этом и спросил:

– Скажи, а как в действительности работают у тебя на Магнитке мартеновские печи?

– Вот черт, до чего же точно Рохлинг предсказал, как мы будем работать. Когда ты с ним вел этот разговор?

– Осенью 1933 года.

– Мы загружаем в печи до шестидесяти-шестидесяти пяти процентов чугуна. Нам не хватает скрапа. Ну конечно, поэтому, в частности, и сталь дорогой получается.

А передо мной вновь и вновь встает незабываемый образ железного наркома Серго Орджоникидзе – человека с большим даром предвидения.

Г.К. Орджоникидзе выступает на 1 съезде по качественным сталям. 1933 г.

Вообще, мемуары Василия Емельянова чрезвычайно интересны и с другой точки зрения – он жил в Германии в годы прихода Гитлера к власти. И его вроде бы немудренные рассказики о виденном и наблюдаемом придают неожиданный объем происходящему в СССР. Появляется внешнее окружение и сразу становится намного понятнее – почему же большевики так безбожно гнали лошадей, запаливая страну до пены во рту и кровавого пота, на какую такую ярмарку они боялись опоздать.

Читаешь короткие истории москвича в Берлине – и становится понятно, как все это происходит. Похоже – всегда одинаково.

Сначала это просто тоска. Ледяная, вымораживающая нутро тоска от проигрыша, от рухнувших мечтаний и разбившихся в стеклянную пыль перспектив. И добро бы только твоих – но и детям при такой жизни ничего путного не светит до конца их дней. И от этого осознания тоска становится смертной – хоть голову в форточку высовывай и вой на выстуженные звезды.

Потом появляются умники, которые знают – как надо. У умников красивые лица, очень звонкий голос и очень простые рецепты – это закон. Ты, знающий жизнь, надо этими благоглупостями, конечно, ржешь и глумишься, но многие останавливаются и слушают.

Потом появляются активисты, которые мало того, что знают – как надо, но еще и лезут ко всем – внедрять свои рецепты в жизнь. Можно их, конечно, посылать, но это, как выясняется, не выход - их становится все больше, и они приходят снова и снова.

Потом ты теряешь детей. Не физически, а там, внутри. Однажды ты видишь их среди активистов. Они идут, веселые, румяные и очень счастливые - и очень громко кричат кричалки.

А потом активисты становятся силой, с которой больше никто не рискует спорить и начинают делать то, что хотят. А миллионы нормальных людей смотрят на это и медленно понимают, что они уже проиграли. Многие из этих нормальных начнут подтягивать кричалкам активистов – сначала робко и негромко, но лихо беда начало. Другие замкнутся и уйдут в себя – как будто можно спрятаться от мира, живя в нем. Третьи… Впрочем, какая разница? Они все - проигравшие, кому интересна рефлексия лузеров?

А однажды активисты вломятся в твою квартиру.

«Штурмовики открывали ящики стола, шкафы, прошли к кроватям, поднимали подушки, заглядывали под кровати, зачем-то отодвинули диван.

На мой протест, кто дал им право производить у меня обыск, я услышал надменный ответ:

– Во время революции права не получают, а берут.

«Какой цинизм, – подумал я. – Неужели этот молодчик действительно считает этот разгул реакции революционным процессом? Ведь их вождь зовет назад – к средневековью. Они уничтожают все наследие культуры, сажают в тюрьмы и отправляют в лагери всех прогрессивных людей, они воспевают самое низменное».

Через час штурмовики от меня ушли, и я слышал, как они производили обыск также и у моего соседа.

Опять стук в дверь, и в комнату вошел сосед.

– Они у меня произвели обыск.

– У меня также.

– Да, но между нами все-таки есть разница? Вы иностранец, а я бывший офицер кайзеровской армии. У меня два железных креста. Я их получил под Верденом. На Западном фронте было не так легко – у меня семь ранений. Когда они вошли ко мне, я им это сказал. Но только вдумайтесь в то, что они мне ответили: «Вы еврей, и ваши кресты не имеют теперь никакого значения».

Он остановился и закашлялся.

– Я никогда раньше не думал о том, кто я по рождению – для меня Германия была родиной. Они отняли ее у меня.

Он снова стал сильно кашлять, задыхаясь и вытирая платком рот и глаза. Потом стал тяжело дышать и, наконец, несколько успокоившись, твердо произнес:

– Когда вы будете бить эту нечисть, я буду с вами. Я не коммунист и никогда, видимо, коммунистом не буду. У меня другие идеалы. У них нет идеалов, это не люди. Напрасно их некоторые считают людьми.

Затем, извинившись, сосед ушел к себе».

Все закончилось так, как и должно было закончиться – фирма Круппа, загруженная военными заказами и не особо заинтересованная в присутствии на заводах глазастых коммунистических стажеров, разорвала договор со «Спецсталью» на середине срока, пафосно заявив на переговорах в Москве: «Тот ребенок, который родился пять лет тому назад, сегодня должен умереть. Мы прибыли в Москву с поручением договориться о ликвидации нашего соглашения».

Василий Емельянов вернулся в Советский Союз, и повторил маневр своего шефа, руками и ногами отбиваясь от работы в Главке, предложенной Тевосяном. Он требовал направить его на производство, где не самый плохой, между прочим, инженер, мог бы практически реализовать все знания, полученные за границей.

В итоге «Семеныч» был назначен главным инженером на Челябинский ферросплавный завод. Еще 25 июля 1931 года Государственная комиссия приняла в эксплуатацию первую очередь ЧФЗ – цех №1. Таким образом, Челябинский ферросплавный стал не только первым ферросплавным заводом, построенным в СССР, но и вообще первым металлургическим заводом, построенным в Советском Союзе в первую пятилетку.

Вот только проблем там по-прежнему было выше крыши, почему Тевосян и решил усилить руководство завода высококвалифицированным специалистом. Емельянов едет к месту нового назначения:

«Утро. Пересекаем Волгу. На станциях предлагают молоко в обмен на хлеб. С хлебом здесь неважно, перебои.

Станция Полетаево. Здесь у меня пересадка. Поезд направляется в Магнитогорск. Поезда чередуются – один день в Челябинск, второй – в Магнитогорск.

По этой дороге я проезжал не раз. Перед окном знакомые картины станционных строений, неизменные будки с надписью «Кипяток». Во время остановки поезда у них моментально образуется очередь. За решеткой, отделяющей перрон от станционного поселка, обычно шла торговля. Женщины, закутанные в платки и шали, продают яблоки, молоко, кур и прочую снедь. На Волге по ту и другую сторону реки – торговля рыбой. Когда-то к приходу поезда здесь выносили крупных копченых стерлядей. Теперь я этого не вижу.

Кинель. Вдали видна буровая вышка. Второе Баку, дальше – в Башкирии – тоже нефть.

Одним из первооткрывателей башкирской нефти был студент Горной академии Алексей Блохин, мы с ним вместе учились. Когда он приехал с летней студенческой практики, то рассказал мне, как у него возникла дерзкая теория, объясняющая геологическое строение Уральских гор. Алексей был страшно возбужден. Мы ходили в Москве по Пыжевскому переулку, и он все говорил и говорил об этой идее…».

Пора, пожалуй, попрощаться с нашими металлургами и поговорить о Волге, Башкирии, нефти и Алексее Блохине.