Индустриализация

Князь

Несмотря на впечатляющие творческие успехи, в административном плане ни один из ростовских «понаехалов» на первые роли не пробился.

По самой тривиальной причине – это место уже было занято.

И занимал его

Леопольд Леонидович Авербах.

Ольга Бергольц, тогда еще молодая девушка, жаждущая пробиться в литературу, называла его «Князем» и восторженно писала будущему мужу: «Колька, что это за человек, наш Князь!».

Почему Князь?

Потому что, если бы советским вождям пришла охота учинить в СССР аристократию, то Леопольда Авербаха пришлось бы делать рюриковичем, настолько он был знатен.

Почему? Потому что у него была семья.

Даже скорее – Семья.

Судите сами и следите за руками.

Давным-давно, задолго до революции, в городе Нижнем Новгороде жила семья Свердловых. Вот в этом доме.

Глава семьи, Моисей Израилевич, был гравером, владел печатной и типографской мастерскими, а его жена Ита-Лея Соломоновна воспитывала детей.

Детей было много – шестеро.

Старший сын, Ешуа-Соломон (Залман) Моисеевич, сдружился с нижегородским босяком Алексеем Пешковым, который называл себя писателем. В 1901 году они даже вместе были подвергнуты аресту по обвинению в использовании мимеографа в целях революционной пропаганды. Потом Залман решил принять православие и перекрестился в Зиновия, Горький стал его крестным, дал ему свою фамилию и отчество. Родители от выкреста отреклись, а вот Горький – наоборот, по факту Зиновия Пешкова усыновил. Тот долго жил с ним за границей, затем переехал во Францию, с началом мировой войны поступил в Иностранный легион, под Верденом потерял правую руку по плечо.

Получил французское гражданство, стал профессиональным военным и исполнял дипломатические обязанности – в том числе и в России. В целом же, по итогу стал французским генералом, послом Франции в Китае и личным другом де Голля.

Второй сын - Яков-Аарон Моисеевич стал профессиональным революционером, одним из вождей большевиков. После революции Яков Свердлов стал Председателем ВЦИК, то есть формальным главой Советской России. В августе—сентябре 1918 года, после покушения на Ленина, исполнял обязанности председателя Совнаркома РСФСР, первый и единственный председатель Секретариата ЦК РКП(б).

Третий – Беньямин – уехал в Америку, стал банкиром и через частный банк Свердлова проходили средства, собранные в США на помощь еврейским революционным организациям в Российской империи. После революции Яков вызвал брата в РСФСР, где тот вскоре стал наркомом путей сообщения и членом Президиума ВСНХ.

Четвертый и младший из братьев – Лев – умер еще до войны, в 1914 году.

Кроме мальчиков, у Свердловых были две дочери – Соня и Сара, обе стали врачами. Софья вышла замуж за Меер-Шолома Носоновича Авербаха, владельца типографии в Саратове.

У них было двое детей: старший сын Исер-Лейб, ставший Леопольдом, о котором, собственно, и идет речь, и дочь Ита-Лея, которую чаще звали просто Идой.

Ида стала юристом, заместителем прокурора города Москвы и хорошо вышла замуж – за родственника по материнской линии. Родственника звали Енохом, и его отец, золотых дел мастер Гершон Фишелевич Иегуда, приходился двоюродным братом Моисею Израилевичу Свердлову, отцу всех вышеперечисленных Свердловых.

Правда, ко времени нашего рассказа Енох Гершонович Иегуда немного русифицировал свое имя и стал Генрихом Григорьевичем Ягодой, наркомом внутренних дел СССР. Вот они с Идой.

Таким образом, наш герой Леопольд Леонидович Авербах приходился родным племянником Якову Свердлову, через второго дядю Зиновия был тесно связан с семейством Горького, а третий дядя Вениамин был наркомом, правда, ко времени нашего рассказа уже бывшим. Зато действующим наркомом оставался Генрих Ягода, доводившийся ему зятем.

Ну и в довершение, так сказать, аристократического древа сам Леопольд женился на Елене Владимировне Бонч-Бруевич – дочери личного секретаря Ленина и управляющего делами Совета народных комиссаров РСФСР Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича.

Я думаю, вы не удивитесь, узнав, что с такими родственными связями мальчик оказался чрезвычайно талантливым.

Леопольд Авербах бросил гимназию в пятом классе и ушел на партийную работу, всю жизнь он потом острил в анкетах: «Самообразование – высшее!». В 16-летнем возрасте Леопольд был избран членом ЦК комсомола первого созыва (именно ЦК, это не опечатка), затем — секретарем Московского комитета РКСМ. В 17 лет переведен на работу за рубеж, но там что-то не срослось, Авербах был арестован в Германии и выслан на Родину.

Вскоре после возвращения из-за границы по рекомендации Льва Давыдовича Троцкого подающий большие надежды молодой человек был назначен редактором журнала «Молодая гвардия». В том же году «Лев Революции» самолично написал предисловие к дебютной книге Леопольда Авербаха «Ленин и юношеское движение».

Именно тогда, похоже, юный Авербах и решил делать карьеру в сфере советской литературы.

Сразу оговорюсь – велик искус представить Леопольда Авербаха невежественным ничтожеством, которого всю жизнь тянули за уши влиятельные родственники. Авторы большинства статьей об Авербахе примерно так и поступают – и зря.

Отрицать значимость родственных связей бессмысленно, но и сам по себе, как и все Свердловы, Авербах был весьма недюжинным человеком. К примеру, он прекрасно понимал, что его номенклатурная карьера, начавшаяся с подросткового возраста, несет ему не только плюсы, но и минусы. В сравнении с крещеными сталью и кровью Фадеевым или Ставским, да даже в сравнении с воевавшим Киршоном, Авербах был мальчишкой, не знающим жизни.

Выросший в кругу советской элиты и практически не покидавший этот круг, он, по большому счету – не знал и не понимал страну, одним из властителей которой ему было предназначено стать. Но в отличие от многих сегодняшних мажоров, все проблемы, вытекающие из этого незнания, Авербах прекрасно понимал, поэтому считал необходимым пройти школу жизни на низовой партийной работе и периодически пытался удрать из литературы «знакомиться с народом» то инструктором в Баку, то парторгом на Урал. В конце концов, ему это удалось, но об этом позже.

Кроме того, Авербах был блестящий аппаратчик – его административных способностей не отрицают даже злейшие враги. Многие его всесилие даже демонизировали. Николай Асеев, например, в поэме «Маяковский начинается» писал о нем так:

Николай Асеев. 1921 г.

Тогда-то

и возник в литературе

с цитатою лужёной

на губах,

с кошачьим сердцем,

но в телячьей шкуре,

литературный гангстер

Авербах.

Он лысину

завёл себе с подростков;

он так усердно тёр её рукой,

чтоб всем внушить,

что мир —

пустой и плоский,

что молодости —

нету никакой.

Он чёрта соблазнил,

в себя уверя б:

в значительности

своего мирка.

И вскоре

этот оголённый череп

над всей литературой

засверкал.

И ведь действительно – засверкал. Именно возглавляемая Авербахом РАПП задавила все остальные литературные группировки страны. А это было очень непросто и сам по себе административный ресурс высокопоставленных родственников ничего не решил бы – другие группировки тоже имели покровителей в верхах.

Руководство РАПП (слева направо) - А.П. Селивановский, М.В. Лузгин, Б. Иллеш, В.М. Киршон, Л.Л. Авербах, Ф.И. Панфёров, A.A. Фадеев, И.С. Макарьев. Конец 1920-х

А соперников было много. Если честно, отечественная литература в 1920-е годы – это какие-то «банды Нью-Йорка», причем этим бандам не было числа. «Скифы», комфуты, ЛЕФ, «Серапионовы братья», конструктивисты, имажинисты, обэриуты, «Перевал», Пролеткульт, «Кузница», «Октябрь», Всероссийское общество крестьянских писателей, «неокрестьянские» писатели – и это я перечисляю только самые заметные литературные объединения 20-х.

Вы уж простите, но если писатель тогда не входил ни в какую группировку, то, перефразируя Хармса, это был не писатель, а говно. Дело доходило до того, что не взятых в банды писателей вполне официально в стенограммах заседаний именовали «дикими».

И вот в 1925 году на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей возникает Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), генеральным секретарем которой избирается 22-летний малоизвестный критик Леопольд Авербах.

После этого новоявленный литературный функционер начинает «зачистку поляны». Как всегда, о специфике деятельности Авербаха, а также о целях и методах РАПП полезнее всего послушать очевидцев. Слово Валентину Катаеву:

«Не могу вспомнить, было ли это весной или осенью 1929 года. Представители РАППа приехали в Ленинград и пригласили «попутчиков», как мы тогда назывались, в «Европейскую» гостиницу, где остановился Леопольд Авербах. Я видел его в Москве месяца за три до этой встречи и удивился перемене, замеченной не только мною.

Он был маленького роста, в очках, крепенький, лысый, уверенный, ежеминутно действующий, - трудно было представить его в неподвижности, в размышлениях, в покое. И сейчас, приехав в Ленинград, чтобы встретиться с писателями, которые существовали вне сферы его активности, он сразу же начал действовать, устраивать, убеждать. Но теперь к его неутомимости присоединился почти неуловимый оттенок повелительности - точно существование «вне сферы» настоятельно требовало его вмешательства, без которого наша жизнь в литературе не могла обойтись.

<…> Каждый говорил о своем, но почти никто - я впервые наблюдал это в кругу писателей - о самой литературе. Потом выступил Авербах, который и прежде бросал реплики, направляя разговор, не всегда попадавший на предназначенный, по-видимому предварительно обсуждавшийся, путь. Сразу почувствовалось, что он взял слово надолго. Он говорил энергично, связно, с настоятельной интонацией убежденного человека, - и тем не менее его речь состояла из соединения пустот, заполненных мнимыми понятиями, которым он старался придать весомость.

Впечатление, которое произвела на меня его речь, я помню отчетливо, без сомнения по той причине, что это было совершенно новое впечатление. Новое заключалось в том, что для меня литература была одно, а для Авербаха - совершенно другое. С моей литературой ничего нельзя было сделать, она существовала до моего появления и будет существовать после моей смерти. Для меня она, как целое, - необъятна, необходима и так же, как жизнь, не существовать не может. А для Авербаха она была целое, с которым можно и нужно что-то сделать, и он приглашал нас сделать то, что собирался, - вместе с ним и под его руководством.

Прежде всего необходимо было, по его мнению,отказаться от лефовской идеи, что писатель - это кустарь, далекий по своей природе от коллективного, содружественного труда. Он говорил, приподнимаясь на цыпочки, поблескивая очками, и я вспомнил Селихова из бунинской «Чаши жизни»: «Самолюбивый, как все маленькие ростом». Такова была критическая часть его речи. Но была и положительная. Когда различно думающие и различно настроенные литераторы соединятся под руководством РАППа, литература быстро придет к неслыханному расцвету. «Нам нужны Шекспиры, - твердо сказал он, - и они будут у нас.»

Валентин Катаев в 1929 году.

Другая черта, в особенности поразившая меня, касалась поведения самого Авербаха. Он вел себя так, как будто у него, посредственного литератора, автора торопливых статей, написанных плоским языком, была над нами какая-то власть. <…>

Вышли вместе, но на углу Невского расстались, и я пошел провожать Зощенко, который жил на улице Чайковского. У Авербаха он не проронил ни слова и теперь, когда я заговорил о встрече, неохотно поддержал разговор.

«Это антинародно, - сказал он. - Конечно, все можно навязать, но все- таки, я думаю, не удастся. Это все-таки сложно с такой литературой, как наша. А может быть, и удастся, потому что энергия адская. К ней бы еще и талант! Но таланта нет, и отсюда все качества».

Я не буду подробно описывать все перипетии борьбы рапповцев за власть, это очень долгая и «многонаселенная» история, перейду сразу к результатам.

Результаты проявились к началу 1930-х и состояли в том, что никаких других литературных группировок, кроме РАПП, в стране де-факто не осталось. Только РАПП и множество неорганизованных «попутчиков», которых рапповцы в меру сил прорабатывали, критиковали и учили жизни.

Схема выноса конкурентов была отработана. Один за другим в РАПП вступают ведущие писатели и поэты страны, ранее состоявшие в других объединениях. Дело даже не в том, что ассоциация пролетарских писателей стала самой многочисленной и самой влиятельной литературной группировкой страны – хотя и это, разумеется, было более чем весомым аргументом для многих практичных неофитов.

Но все-таки гораздо важнее было то, что Авербах сотоварищи убедили всех, что именно они являются полномочными представителями коммунистической идеи в литературе и проводниками линии партии, а все остальные в той или иной степени – мелкобуржуазные и заблуждающиеся.

В тогдашней предельно идеологической стране, обитатели которой в большинстве своем были искренними строителями социализма – это было более чем серьезно.

Этот процесс достиг своего пика в феврале 1930 года.

Сначала в РАПП вступают два знаменитых поэта-конструктивиста, едва ли не самые крупные фигуры в этой группировке – Владимир Луговской и Эдуард Багрицкий (Луговского запомните, он еще не раз появится на страницах этой книги). Оставшийся, по сути, в одиночестве, основатель «Литературного центра конструктивистов», поэт Илья Сельвинский через несколько месяцев заявляет о самороспуске объединения.

И в том же самом феврале 30-го в РАПП приходит Владимир Маяковский – самая крупная фигура в литературе Советской России, еще недавно возглавлявший главного конкурента РАППа – почивший к тому времени в бозе «Левый фронт искусств» или просто ЛЕФ.

Произошло это на юбилейной выставке Владимира Владимировича «20 лет работы» и вот знаменитая фотография этого достопамятного события, обычно именуемая «Маковский с лидерами РАПП». Слева направо – Алексей Сурков, Александр Фадеев, Владимир Маяковский, Владимир Ставский.

Правда, будущий классик озарял своим авторитетом РАПП недолго. Вступив в ассоциацию в конце февраля, уже в апреле Маяковский, как известно, «лег виском на дуло».

Хоронили его рапповцы, вот фото с прощальной церемонии, Юрий Либединский и Александр Фадеев выносят гроб.

Но, кроме Маяковского, в отечественной литературе была еще одна недосягаемая вершина, без которой окончательный триумф «почти победившего» РАППа был невозможен.

Правда, этот патриарх жил за границей, на Капри.

Звали его Алексей Максимович Горький и без подробного рассказа об отношениях рапповцев с Горьким невозможно понять - почему все случилось так, как случилось.