Индустриализация

Писатель

РАПП закончился 23 апреля 1932 года.

В этот день ЦК ВКП(б) принял постановление «О перестройке литературно-художественных организаций», в котором говорилось о необходимости «объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нем».

Ассоциации пролетарских писателей в создающийся союз никак не вписывались, а потому, в силу явной ненужности - ликвидировались.

Это было как гром среди ясного неба.

Партия разогнала РАПП! Вообще разогнала, целиком и полностью! Все эти наглые самоназначенные «руководители советской литературы» зависли между небом и землей! Что с ними будет – непонятно! Свобода, братцы!

Затюканные рапповцами «попутчики» ликовали не скрываясь, а количество порванных баянов не поддавалось исчислению. Надежда Мандельштам вспоминала об этом так:

«Это произошло в день падения РАППа, 23 апреля 1932 года — мы узнали об этом событии утром, развернув газеты. Оно было неожиданностью для всех. Я застала Тихонова и Павленко за столом, перед бутылочкой вина. Они чокались и праздновали победу. «Долой РАППство», — кричал находчивый Тихонов, а Павленко, человек гораздо более умный и страшный, только помалкивал…

«Но ведь вы дружили с Авербахом», — удивилась я. Мне ответил не Тихонов, а Павленко: «Литературная война вступила в новую фазу»…

Лидия Гинзбург в своих записках «Человек за письменным столом» пополняет коллекцию возникших по этому случаю «мемасиков»: «При ближайшем рассмотрении слово оказалось каламбурным: не помогло рапполепство, за упокой РАППа божия…

Творится мифология, злободневная и скоропреходящая. Один из московских мифов привез Брик: в ночь на 23 апреля Авербах ночевал у Шкловского — единственное место, где — он был уверен — его не станут искать.

Мне хотелось бы подсмотреть изменение мозговых извилин, душевную судорогу среднего рапповца, читающего постановление от 23 апреля. На протяжении отрезка времени, нужного, чтобы прочесть пятнадцать строк газетной печати, человек этот должен превратиться в собственную противоположность, сгореть и родиться из пепла готовым к тому, чтобы говорить, утверждать, признавать, предлагать обратное тому, что он говорил десять лет подряд и еще тому назад две минуты.

На прениях по докладу Слонимского о поездке в Москву М. К., обращаясь к рапповцам, простодушно сказал:

— Побываете вы теперь в нашей шкуре, увидите, каково перестраиваться».

Как вы наверняка догадались, акции Авербаха и его компании падают стремительным домкратом, и в письме Горькому бывший предводитель разогнанной ассоциации жалуется:

«Оргкомитет, (имеется в виду Оргкомитет по созданию Союза писателей - ВН) наглядно и, видимо, «всерьёз и надолго» берёт курс на превращение в бюрократический департамент по литературным делам. Основными фигурами становятся Панфёров, Безыменский и Ставский, призывающие на помощь теоретических варягов из т[ак] н[азываемого] философского руководства в дополнение к Кирпотину и Волину».

Более того – когда в мае в Постановлении Оргбюро ЦК ВКП(б) был объявлен пофамильный состав Оргкомитета – фамилии Авербаха в нем не оказалось.

Фадеев есть – под четвертым номером. Парфенов есть, Ставский есть, Киршона ввели! Серафимович, опять же, есть, даже осторожного Павленко из вышепроцитированных воспоминаний Мандельштам привлекли…

А Авербаха нет!

Человека, который в мыслях уже назначил себя если не главой советских писателей, то правой рукой Горького и серым кардиналом – даже не ввели в Оргкомитет!

Разумеется, бывшие рапповцы начали действовать. Позже, в своем покаянном выступлении на заседании парткома Союза советских писателей Киршон вспоминал об этих событиях так:

«Меня в это время нет в Москве. Я приезжаю. Оказывается, что Авербаха не ввели. Центральный комитет ввести Авербаха не захотел в оргкомитет. И мы начинаем, наша группочка, наша группировка начинает хлопоты, начинается деятельность, направленная к тому, чтобы Авербаха в литературу ввести. Это фактически, по существу, фракционная деятельность, групповая деятельность, деятельность, направленная к тому, чтобы вопреки воле ЦК партии посадить Авербаха во главу литературы».

Разумеется, «группочка» подключила Горького. И старик не подвел. «Порешал», как сейчас говорят.

В июле 1932 г. состоялось организационное собрание Оргкомитета ССП, в документах которого есть напечатанный на машинке итоговый список под заголовком «Состав Всесоюзного Оргкомитета Всероссийского Союза писателей».

Фамилия «Авербах Л.Л.» вписана красными чернилами в конце напечатанного списка.

Надо сказать, что Фадеев во всех этих хлопотах не участвовал никак.

Почему?

Еще в марте 1932 года, за месяц до выхода постановления о роспуске, вернувшийся от Горького Авербах писал своему недавнему гостеприимному хозяину:

«Через два дня после моего приезда дали отпуск Саше Фадееву. Он уехал с Погребинским в Башкирию. Надеется скоро закончить вторую часть «Последнего из Удеге».

В том же самом марте Фадеев в письме тому же Алексею Максимовичу хвастается:

«Я живу сейчас на даче под Уфой — много пишу (самому пока что нравится то, что пишу, а это дает хорошее настроение), катаюсь верхом и на лыжах, пью кумыс. Кругом дремучие снега и целыми днями солнце. Пестует меня Мотя Погребинский, — Вы его знаете, — человек, которого я очень люблю. Несмотря на его внешнее «чудачество» (он любит прикидываться простаком, но это в нем бескорыстно, вроде игры), он человек незаурядный, талантливый и очень добр — в самом конкретном и не пошлом смысле, т. е. не бескостно добр. Работа его с «ворами» и беспризорными — лучшее подтверждение этого».

Впрочем, Мотя Погребинский, он же Матвей Самуилович, он же «Мотя-милиция», как называл его Горький, он же Кубанка, как звали его воспитанники – всенепременно заслуживает отдельного разговора.