Инсинуации

25

За следующий месяц Элис свято уверилась, что профессор Риверс был послан ей свыше, чтобы при каждой встрече тренировать буддистское спокойствие и отращивать дзен высотой с Эмпайр-стейт-билдинг. Она бы и рада была вовсе не видеть его, не говорить, позабыть, оставить в не самом счастливом прошлом или отдать кому-нибудь другому на растерзание. Но кто и когда интересовался её желаниями? А потому из недели в неделю, по три раза на каждой, она приходила в аудиторию, садилась и извлекала максимум доступной ей пользы. Не в её силах изменить обстоятельства, поэтому Элис подстраивалась как могла. Никому не нужен малограмотный специалист, даже если один профессор видит в тебе явившееся с небес божество.

Всё началось на первой же лекции, когда ворвавшийся в аудиторию Джеральд замер под удивлёнными взглядами. Наплевав на нарастающий гул шепотков, он пялился на спокойно сидевшую перед ним Элис. Его неверящий взгляд метался от задорных кудрей до ещё незаживших после капельниц синяков, которые она даже не потрудилась прикрыть. И паника при виде её волос схлестнулась с шоком от повернувшей на второй круг истории, когда с невозмутимым лицом Элис села на то же самое место, что и в памятную первую лекцию в далёком августе. Помнил ли об этом профессор? Разумеется. Она видела его ужас, могла ложкой черпать боль… Но зачем? Ей было плевать на Джеральда, и он прекрасно это понимал. А потому Эл не играла, не бравировала слабостью и не швыряла в лицо больничных счетов. Нет. Накопленной злости и украденной смелости хватало лишь царить перед Риверсом его Немезидой.

Со дня возвращения Элис у Джеральда не было ни единого шанса расслабиться, почувствовать, что она забыла или, не дай бог, простила. Эл не дала ему шанса на извинения. Но Риверс по-прежнему оставался единственным человеком, способным доставлять неудобство даже тем, что только смотрел. А смотрел он постоянно. Стоял и смотрел, дышал и смотрел, читал лекцию и смотрел. Смешно, но даже случайно пересекаясь с Элис где-нибудь в коридорах университета (что само по себе поразительно), он провожал её спину своим выгоревшим взглядом. Но на занятиях, когда вынужденно оказывался где-то поблизости, замирал и будто боялся одним лишь присутствием вогнать Элис в могилу.

Всё это невообразимо бесило, потому что в каждом жесте и сказанном Джеральдом слове она читала весь спектр отвратительной трепетной нежности и мерзейшей тревоги. И заправляя за уши непривычно короткие пряди, Элис видела, как дрожали его жуткие пальцы, прежде чем сжаться в кулак. Профессор не задерживал после занятий, не пытался заговорить, не звонил, не писал и даже, похоже, не дышал. Всё, что он мог позволить себе – это смотреть. И он исследовал Элис взглядом, вслушивался в голос, отмечал малейший вздох и ждал, молил, просил глазами разрешения хотя бы узнать, как идут её дела. Но, нет. Всем известно, что Джеральд Риверс любил только себя и заботился лишь о себе.

Однако никакие размышления о раскаянии, в котором варился Риверс, не могли пересилить состояние полнейшей загнанности. Элис не выдерживала. Спотыкаясь на каждом шагу, она переползала из аудитории в аудиторию, навёрстывала пропущенное и чувствовала накатывающее отчаяние. Кажется, у неё совсем не осталось сил, не помогло даже увольнение из «Вальхаллы». Клаус тревожно оглядывал её каждый четверг, но благодаря Курту упорно молчал. Эл уставала, постоянно хотела спать и никак не могла втянуться в привычный рабочий ритм учёбы и подготовки к экзаменам.

Казалось, Элис поработило лекарственное отупение, хотя ей давно перестали давать релаксанты и остальной коктейль смертельно облажавшегося сердечника. Изо дня в день она шла в университет или лабораторию, мечтая как можно скорее вернуться домой и лежать, лежать, лежать. Заманчиво и невозможно. Курсовые сами себя не сдадут, а диплом – не защитит. Так что Элис сжимала зубы и двигалась дальше, даря милые улыбки больше похожие на оскалы пираньи.

Настолько тяжело ещё никогда не было, а изматывающие тренировки лишали последних сил. Пробегая разминочный круг на стадионе Стейнбреннера, Элис, может, и хотела бы бросить это глупое дело, но чаша терпения Джо переполнилась. Он причитал, угрожал, ныл и гундел в режиме нон-стоп, требуя выполнения рекомендаций доктора Пайпера. Ему вторил Клаус, который категорично настаивал, чтобы у Элис была охрана. А потому бедняге Курту пришлось исхитриться и сыскать одно виртуозное решение для двух проблем сразу. Так в её жизни появился Боб. Просто Боб.

Она предпочитала не задумываться, чем именно занимался у Ланге бывший профессиональный боксёр. И не тешила себя надеждами, что тот плёл пацифистские фенечки из конопляных нитей. Разве что в качестве удавки. Но дело своё знал. Элис быстро забыла, какая бывает жизнь без боли в натруженных мышцах. А Боба – абсолютно квадратного с какой стороны ни взгляни – совершенно не интересовало, идёт ли на улице дождь, снег, атаковала ли Бостон пустыня или случился Всемирный Потоп. Ровно в половину шестого он стоял в центре поля, скрестив баобабоподобные руки на своей широченной груди. Он ждал, пока дрожавшая от утренней сырости Эл исполнит растяжку. Ждал, пока она пробежит положенный круг. Ждал, пока её тщедушное тело тащилось до накачанного величества. И только после этого Боб приступал к экзекуциям. Прыжки с бегом, бег с прыжками, штанги, гантели, элементы бокса… О, дипломированный спортсмен знал множество способов размазать Элис по резиновому покрытию. Он же сопровождал Элис на все занятия, смиренно ожидая их окончания в коридоре. И даже в библиотеке, почитывая одним глазом томик Сэлинджера, постоянно держал подопечную в зоне видимости. Этим он до икоты пугал тихих ботаников.

Единственным местом, куда не мог проникнуть личный телохранитель, оставалась закрытая лаборатория биоинженерии. Оплот тишины и спокойствия в мире гвалта и предзащитной истерии. После ухода школьников Элис запиралась в ней каждую субботу и просиживала до поздней ночи. Для всех она писала диплом. На самом деле – наслаждалась тишиной, одиночеством, отличной музыкой и тайком пронесённой вредной едой. Иногда к ней присоединялась Генриетта, с которой они могли распить по бутылочке бескофеиновой колы и посплетничать о Курте. Так что хотя бы раз в неделю у неё была обычная девчачья жизнь с самыми нормальными хлопотами. Никаких Риверсов, Хиггинсов и прочих очень сложных мужчин, преисполненных великой скорби или вселенских заговоров. Достали. И всё шло своим чередом до первой недели мая, когда, наплевав на уговоры и очевидные доказательства занятости, Кёлль вытащила подругу под жаркое солнце.

Пожалуй, последний месяц весны был единственным временем, когда Элис искренне любила Бостон. С конца апреля, как только сходил снег, а иногда прямо под крупными белыми хлопьями в городе расцветали магнолии и прекрасные вишни. Они разукрашивали серые улицы палитрой от кремового до ярко-малинового и прорезали хмарь и непогоду яркими цветами на голых тёмных ветвях. А как только теплело, воздух наполнялся ядовито-сладостным ароматом. Он пробирался сквозь неплотно закрытые окна, влетал в двери магазинчиков и преследовал прохожих вплоть до начала лета, вызывая у особо недалёких любителей цветов дикие мигрени.

В этот майский день подруги прогуливались вдоль Эспланады под опадающими лепестками вишнёвых деревьев, созерцая красоту, словно две приличные японки. Не хватало только кимоно, сабо и белил. Ах, и зонтика, разумеется. Элис молчала и наслаждалась теплом солнца, Генриетта что-то обдумывала.

– Как ты справляешься? – наконец выдала Кёлль, вырвав подругу из размышлений о первом в жизни официальном авансе. Тот буквально три дня назад упал на счёт в банке, вызвав у них с Джо танец индейцев племени Наррангасет.

– Приемлемо.

Она наклонилась, чтобы подобрать удобный камушек, а потом запустила его в стаю жирных чаек, которые лениво покачивались на волнах реки. Глазомер Элис изрядно хромал, и пернатые были об этом в курсе, потому что бесстрашно проигнорировали просвистевший над ними стрелковый снаряд. Зато ей достался осуждающий взгляд Боба, который прикармливал флегматичных птиц остатками огромной булки.

– Готова к экзаменам? – Генриетта точно замышляла нечто особенное, но пока успешно делала вид, что находится в полном неведении об успехах мисс Чейн.

– Как можно быть готовым к неизбежному? – Элис страдальчески закатила глаза. – Ты прекрасно знаешь, что я на пределе. Спасибо транквилизаторам, иначе я постоянно бы на кого-то орала или сидела тихо в уголочке, давясь бесконечными слезами. Хочешь знать подробности моей подготовки? Посчитать, сколько долгов осталось? Я, конечно, расскажу… Но зачем тебе это?

Генриетта замялась, словно пыталась подыскать причину, однако так и не смогла.

– Риверс спрашивал, – наконец призналась она со вздохом.

– Как непривычно. Раньше на этом месте обязательно звучала фамилия Хиггинса, – сардонически проговорила Элис, снова подбирая с земли камень. – Какое дело профессору Риверсу до моих проблем? Ах, ну конечно! Запачканная карма мешает спать возле очередной девицы? Или член скривило под тяжестью вины?

– Ты стала очень злой.

– Я всегда такой была, – устало откликнулась Элис, бросая первое в истории человека оружие в тёмные воды реки. – Просто вы только и делали, что придумывали себе свою Элис. А теперь удивляетесь. Так в чём дело?

– Джеральд интересовался, не возникли ли у тебя трудности с учёбой. Не нужна ли помощь, – осторожно произнесла Генри, понимая, что следующий камень может легко полететь в её сторону. А Элис громко рассмеялась. Но кабы не полная антидепрессантов кровь, она бы сейчас ревела. Судорожно, жалобно и навзрыд.

– Какая трогательная забота! Где-то я всё это уже слышала. Ты что, решила выступить послом доброй воли? Прости, подруга, но на этом политическом поприще тебе не видать успеха.

– Я ему сказала то же самое, – неожиданно громко фыркнула Генриетта, чем спугнула романтически настроенную парочку голубей, которых фотографировал Боб. – Однако Джеральд вёл себя чрезвычайно вежливо, и это поразило меня так сильно, что я списываю своё согласие на состояние аффекта. Но, Элис, он и правда очень переживает. Не знаю, как насчёт искривления члена, но дров в его костёр ты подбрасываешь с избытком.

– Моя ли в том вина? Не думаю. – Она мотнула головой и тут же пожалела об этом. Ей никак не давалось привыкнуть к новой стрижке. Короткие волосы постоянно лезли в глаза, щекотали щёки и шею, требовали какой-то укладки и стремились встать в форму одуванчика при любом случае. – Я так понимаю, вы снова общаетесь? Это хорошая новость. Не устану повторять, что тебе не следовало рвать вашу дружбу, особенно если Курт не против. А я полагаю, ему всё равно, лишь бы Риверс не приближался ко мне.

– Вот об этом я и хотела с тобой поговорить, – многозначительно протянула Генриетта, а сзади раздалось скептическое хмыканье. – Дело в том, что у нас тут намечается небольшая вечеринка, на которую мы хотели бы позвать тебя, Джеральда и ещё пару-тройку гостей. Курт согласен потерпеть ради меня Риверса при одном условии – если ты не будешь против.

– А с чего мне быть? – Тонкие брови Элис удивлённо взлетели вверх. – Мне плевать на него ровно до тех пор, пока он не распускает свои руки и язык. А за этим, я полагаю, внимательно проследит Боб.

Она бросила быстрый взгляд на телохранителя, который согласно кивнул.

– Вот и замечательно, – как-то подозрительно бодро откликнулась подруга и зашагала вдоль набережной.

– Так что за праздник? – настороженно спросила Элис.

– Праздник? – рассеянно переспросила Кёлль, наслаждаясь вишнёвым цветом. – А, да ничего особенного. Просто мы с Куртом женимся через месяц.

От этой прекрасной новости Элис отходила весь оставшийся день, пока пыталась понять, в какой момент у друзей настолько помутился рассудок, и не виновато ли в этом раннее цветение магнолий. Нет, она искренне радовалась за Кёлль, которая была настолько уверена в своём избраннике, что бежала под венец спустя два месяца отношений. Её также безмерно умилял влюблённый Курт, готовый на руках носить невесту. И никого не смущало, что та была выше на полголовы. Ну и, в конце концов, вовсе не Элис судить, когда добропорядочным людям следовало объединять жилую площадь и счета в банках, если они счастливы.

Пугало другое. Решительно настроенная Генриетта огорошила ролью подружки невесты в предстоящем театре абсурда. Так что вместо того, чтобы усиленно готовиться к экзаменам, дописывать выпускную работу и собирать вещи к скорому переезду, Элис моталась по свадебным салонам, кондитерским и цветочным. Она с ужасом понимала, что её аналитические мозги не справлялись с попытками найти разницу между цветами «белой цапли» и «ванильного льда», предпочитая опознавать их как «просто белый». Также у неё постоянно болела голова от разнообразных букетов, которые они обнюхивали и рассматривали, потому что Кёлль без тени иронии пыталась понять, будет ли сочетаться «просто белый» с «просто белым». В общем, Генри сошла с ума и с весёлым гоготом решила затащить в этот омут всех остальных.

В один из таких дней Элис возвращалась после очередной дегустации тортов. В крови зашкаливал сахар, к горлу подкатывала тошнота, и Эл развалилась на чёрном сиденье машины Боба, который стоически терпел слащавый бред. Он мог часами выносить кудахтанье продавцов без единой попытки прострелить напомаженные головы. К слову, и пользы от него было куда больше, чем от самой Элис. Например, он умел без труда составить приличную цветочную композицию, что подходила одновременно и под платье невесты, и наряды подружек. Или бережно зашнуровывал корсет, ни разу не запутавшись в длинных атласных лентах и не порвав тонкие кружева. Как его бугрящиеся мышцами руки умудрялись проделывать такую работу оставалось загадкой. А ещё он мог без проблем унести бесконечные коробки, наполненные фактурными салфеточками, флажками, кружочками и ещё какой-то дребеденью, вникать в назначение которой Элис опасалась из-за риска отупеть.

– И что ты думаешь по этому поводу? – задала она риторический вопрос, жадно глотая горячий воздух из раскрытого окна. Желудок сводило то ли из-за отказывающей поджелудочной, то ли от выхлопных газов.

– Ну, они либо будут жить вместе долго и счастливо, либо разведутся, – заметил Боб и аккуратно перестроился в другой ряд. Поближе к чистому воздуху набережной.

– Действительно, – пробормотала Элис, даже не зная, как отреагировать на столь глубокое философское заключение. Разумеется, всегда существовала пятидесятипроцентная вероятность встретить слона. Видимо, Боб руководствовался этой же логикой, и она не могла отказать ей в жизнеспособности.

Последние две недели перед вручением дипломов Элис пыталась не сойти с ума и быть одновременно в нескольких местах. Она сдавала сессию, лишь чудом и лекарствами избежав нервных срывов, сквозь тошноту пихала в себя еду и шла готовиться к новому тесту. Но несмотря на все приложенные Бобом и Джо усилия, худоба только усилилась и грозила вылиться в новый диагноз. Однако Элис терпела. В перерывах между библиотекой и экзаменационной скамьёй получала разрешение на оружие, обновляла водительскую лицензию и пыталась арендовать первый в своей жизни дом. Ещё она зубрила речь и на последнем дыхании выбирала, наконец, платье на выпускную церемонию.

Подкравшаяся в суматохе защита прошла в самом настоящем тумане. Без метафор. Тридцать первого мая на город опустилось такое плотное и неожиданное молоко, что половина комиссии опоздала, а вторая почти заснула во время долгого ожидания. Элис хоть и не закрывала глаз уже больше суток, но всё же спокойно отчитала доклад и продемонстрировала полученные данные. Даже добавила в базу ДНК председателя совета, чем удовлетворила его тщеславие. И в самом деле, вдруг на Тау Кита обнаружат его дальних родственников. Вопросов задали удивительно мало, и даже вполовину не таких сложных, как планировали они с Хиггинсом. Профессор, кстати, нервничал куда больше своей студентки и как на иголках проёрзал всё выступление, не заметив многозначительных взглядов коллег. Элис понятия не имела, гуляли ли ещё слухи об их скандальном романе, сама она ничего такого не слышала. Ей хватало переживаний о Джеральде, который тоже сидел в комиссии. Неделю назад Элис с лицом дзен-буддиста явилась к нему на экзамен. И смирившись с её отчаянной сумасбродностью, он промолчал, выдал положенное задание, а потом долго водил пальцем по сжатым губам, пока Эл отвечала.

Было неуютно. Между ними висела стена из упрёков и бессмысленных оправданий, опоздавшей на несколько месяцев правды и невыносимой тоски. Чувства Элис швыряло из стороны в сторону, как ополоумевший ватерпас. Разумеется, она скучала, хотя всеми силами старалась себя в этом разубедить, по десятому разу перечитывала книгу, а потом засыпала с томом в обнимку. Потому что Эл могла злиться, обижаться и ненавидеть, но до промокшей от слёз подушки жалела саму себя и то, чего уже не вернуть. А ведь Джеральд хотел. Это осознание внезапной потери читалось в каждом взгляде, в жесте или оборванной фразе. Элис не сомневалась – он винил себя во всём, что между ними случилось, и ещё больше – в так и не наступившем. Только вот не знала из-за кого. Из-за себя или всё-таки Элис? Самый важный вопрос, ответ на который мог стоить ей жизни. Потому что хорошо говорить «нет» себе и другим, покуда Джеральд где-то там далеко, и насколько же сложно, очутившись с ним рядом.

Третье июня выдалось удивительно чистым, ясным, наполненным предвкушением нового и определённо лучшего. Замерев в полупустой комнате, Элис машинально вертела на пальце кольцо61 и вспоминала, как волновалась два года назад. Сегодня же настроение едва дотягивало до уровня «отстой средней выдержки». Не было ни восторга, ни фонтана эмоций… Чёрт возьми, не было даже радости. Элис достигла поставленной цели, сделала невозможное, выдержала такое, от чего впору заказывать заупокойную мессу, но удовлетворения это не принесло. Ею овладело удивительное равнодушие. А в голове всё громче жужжала крамольная мысль: не слишком ли высокую цену она заплатила за жалкий кусок картона?

В последний раз поправив украшенную красным отворотом серую мантию, Эл подхватила берет и растерянно огляделась. В комнате было пусто. Ни привычного мусора, ни валявшейся по углам одежды. Всё, что скопилось за шесть долгих лет, давно мялось в коробках и чемоданах в квартирке на втором этаже калифорнийского домика. Курт, на зависть Эл освобождённый от предсвадебной суматохи, под нежным взглядом будущей жены курировал процесс переезда, сняв со своей подопечной хоть одну головную боль. Вздохнув поглубже, Элис одёрнула магистерский капюшон и вышла из комнаты. Долой упаднические настроения! Прощаться надо с улыбкой.

Церемония выпуска, которую в университете называли не иначе как «Начало», считалась главным событием года. К ней готовились долгими месяцами. Ждали, боготворили, восхищались. И масштаб действительно потрясал. Силами сотен людей на один день в году Киллан-Корт превращался в праздничный стадион. Его украшали эмблемами факультетов, ставили большие экраны трансляции и сооружали помосты перед центральным входом. Десятки специально высаженных рододендронов, ковровая дорожка, протянувшиеся до самой Мемориал-драйв ряды сидений. И конечно же, бесконечные колонны тёмно-красных дипломов. Золотая эмблема на алом переплёте и вложенный тонкий лист. Ничего больше. Никаких перечней оценок, списка прослушанных предметов или выполненных проектов. Только имя, фамилия, специальность, алая печать и две подписи. Страничка и корочка, которые открывали своим владельцам лучшее из того, что мог предложить мир. И дело было не в элитарности или статусе университета, нет. Они выходили творцами новой реальности. Тяжёлые годы забывались, ошибки, провалы и разочарования отходили на второй план, когда в руках оказывалось доказательство их успеха.

К сожалению, ожидая своей очереди в длинной веренице магистров, Элис не разделяла озвученных с трибуны пафосных мыслей и приземлённо мечтала о бутылке с водой. Строгий алфавитный порядок и одним только организаторам ведомая иерархия сильно затягивали дело. В мантии было отвратительно жарко, и Элис чувствовала, как липнет к телу тонкое летнее платье. Море из бакалавров наверняка сварилось ещё час назад, пока слушало длинную речь Президента. В который раз оглядевшись, Эл поймала сочувствующий взгляд сидевшей среди профессорского состава Генри. Ещё год и подруга получит свою степень. Элис пообещала себе приехать. Но пока светловолосая аспирантка возвышалась среди кучки ассистирующих преподавателей, меланхолично жевала жвачку и что-то яростно строчила в телефоне. И Эл была готова прозакладывать свеженький диплом, что Кёлль в очередной раз меняла цвет скатертей, музыкальное сопровождение или ещё какую-нибудь ненужную хрень.

Очередь двигалась удручающе медленно. Отчего-то каждый считал своим священным долгом сказать пару слов вручавшему дипломы Коэну. Ох, да сколько можно? Элис снова огляделась, рассматривая преподавательский помост. Почти у всех на безымянных пальцах правой руки блестели кольца выпускников Массачусетса – традиция, неукоснительно соблюдавшаяся бывшими студентами университета. С противоположного края расположились Хиггинс и Риверс. И она впервые задумалась, что два года назад не видела Джеральда среди преподавателей. Так странно. Ведь даже слепой бы прозрел ради одного только взгляда на проклятого профессора. В чёрной мантии сложного кроя, академической шапочке и при полном параде регалий он смотрелся чертовски внушительно. Протеже Коэна, самая яркая звезда на небосклоне лаборатории искусственного интеллекта. Да-да, умница, красавец, и, вы не поверите, редкостная мразь.

– Элис Мерри Чейн! – размышления прервал мелодичный женский голос. Свершилось!

Она шла по светло-зелёному ковру, а сама машинально отмечала его упругую мягкость и контрастирующую с яркой листвой бледность. Как всегда, в минуты наивысшего волнения, с которым в этот раз не смогли справиться даже транквилизаторы, возникло туннельное зрение. Пожимая тонкую морщинистую руку Коэна, Элис видела его открытую улыбку, но совершенно не понимала, что ей говорили. Взгляд скользнул по грустному лицу Хиггинса и зацепился за Джеральда. Даже отсюда она видела бушевавшую в его прозрачных глазах гордость. Пустое, профессор, не вашими молитвами. Но сердце предательски дрогнуло, и сквозь пряное цветение рододендронов Элис почудился его запах. Разумеется, то была лишь иллюзия. Но мозг решил иначе и с поразительной точностью воспроизвёл ноту за нотой знакомого аромата.

К чёрту! Перебросив кисточку на своём берете с правой стороны на левую, Элис коротко поблагодарила Коэна и сбежала вниз, к радостно орущему и свистевшему Джо. Прочь отсюда! Прочь! Туда, где ждали Клаус, Курт и Арнольд. Туда, где лежало платье подружки ненормальной невесты, билет до Сан-Франциско и брелок от подаренной растроганным дядюшкой машины. Туда, где не было промозглых утренних туманов, печальных Хиггинсов и трижды проклятых Джеральдов Риверсов. Туда, где вместо вина люди причащались высокими технологиями и молились на полупроводники.

Солнце уже садилось, когда Элис стояла среди однокурсников и вслушивалась в поздравительную речь декана. Прерываемые всплесками дикого хохота плоские шутки и несколько бутылок тайно распитого «Хеннеси» добавляли атмосфере дружелюбия и иллюзию братской любви. Через час должна была начаться общая вечеринка с ежегодным погромом общежитий62, а пока бывшие студенты, вдоволь нагулявшиеся с родными и близкими, вспомнили о благодарности и внимали профессорам. Неожиданно декан прервался и удивлённо взглянул на кого-то позади Элис, а она почувствовала лёгкое прикосновение.

– Профессор Уилман, прошу вас, не обращайте на меня внимания, – улыбнулся Коэн. – Я лишь ненадолго украду у вас мисс Чейн.

Недоумённо хлопая глазами, она повернулась к Президенту в ожидании пояснений. Но он лишь аккуратно взял её руку и старомодно положил себе на локоть, предлагая опереться. Коэн всё ещё был в ректорской мантии с красными отличительными нашивками, даже берет не снял, желая сохранить торжественность до самого конца этого важного дня. В молчании они вышли на Мемориал-драйв и свернули к библиотеке. И её ступени, где обычно гнездились сотни студентов, теперь пустовали. Непривычно, но сегодня всё наконец-то закончилось.

– Мисс Чейн, – наконец заговорил Коэн, убедившись, что рядом с ними никого нет. – О нашем разговоре никто не знает. Обещаю, так останется и впредь. Вы же, со своей стороны, вольны делать, что считаете нужным. У меня нет оснований сомневаться в вашей порядочности.

– Вы меня пугаете, Президент Коэн, – осторожно заметила Элис, ступая по нагретым солнцем гранитным плитам.

– О, не стоит, моя леди. Не стоит. – Глава университета задумчиво покусал тонкую губу, после чего вздохнул и неожиданно ребяческим жестом махнул рукой. Похоже, он что-то для себя решил.

– Полагаю, моя осведомлённость о вашей весенней проблеме со здоровьем не станет новостью. Хотя я и знаком с ней в общих чертах.

– Да, сэр.

– Конечно, ваш руководитель, профессор Хиггинс, был… довольно настойчив в своих требованиях. Но это вполне объяснимо, ведь забота о студентах – первейшая обязанность любого учителя. Его просьбы звучали разумно, находились в рамках установленных правил и не вызвали у меня вопросов. Я без раздумий подписал прошение о частично заочном обучении на время вашего лечения.

– Я благодарна вам…

– Пустое. Однако спустя несколько дней передо мной оказался ещё один документ. Заявление о досрочном проведении одного-единственного экзамена для всё той же мисс Чейн. И поймите моё недоумение, когда я обнаружил, что речь идёт о ведущем предмете специальности и о работе, которую никто и в глаза не видел.

Без того напряжённая Элис почувствовала, как задрожали руки. Господи… ГОСПОДИ! Ну почему всё, что касалось Риверса, в конце оборачивалось именно так?

– Сэр, вам, должно быть, известно, что я сдавала экзамен наравне со всеми, – торопливо проговорила она. – Подобная лояльность профессора Риверса показалась мне не совсем справедливой по отношению к другим. Я не знаю, чем она была вызвана…

– Мисс Чейн, я стар, но далеко не глуп и не слеп. Мне бы и в голову не пришло вас обвинять.

Накатившее облегчение было слишком велико, и Элис пошатнулась.

– Спасибо, сэр.

– Не спорю, иди речь о другом преподавателе и другом студенте, им бы не удалось избежать нескольких неприятных вопросов, но я слишком хорошо знаю профессора Риверса. Регулярно получая на него жалобы, невольно многое узнаёшь о его стиле преподавания. И я понимаю, что произошло нечто невероятное, раз он решил сделать такой… радикальный пассаж.

Коэн хмыкнул, и морщинистое лицо разгладилось от кривой ухмылки.

– Я не ждала… никто не ждал, – согласилась Элис. Разговор сбивал с толку. Если у Коэна нет к ней претензий, тогда в чём дело?

– Не ждали? Действительно? – тем временем спросил он и слегка повернулся.

Вот чёрт!

– Что вы имеете в виду?

– Мисс Чейн… – Коэн посмотрел в темнеющее небо. – Я знаю Джеральда вот уже двадцать лет. И за это время он бывал разным, как и любой человек, проходя этапы взросления. Я назвал его сыном и научился подмечать многое из того, что ему хотелось бы скрыть. Скажите, прав ли я в своём предположении… Кхм… Вам случайно стало известно о прошлом вашего профессора. Верно?

Элис вздрогнула всем телом и попыталась вырвать руку из цепких старческих пальцев. Её не стали удерживать. Коэн лишь грустно улыбнулся и посмотрел в перепуганные глаза Эл. О боже!

– Да, – после паузы длиной в одну прожитую жизнь призналась она. Какой смысл врать?

– Ясно.

Она зажмурилась, чувствуя иррациональное желание оправдаться хоть в чьих-то глазах.

– Но я не горжусь тем, как сделала это. Я не знала… не понимала. Прочитав его биографию, наткнулась на имя Оливера Клайтона. Вы же понимаете, такого, как профессор Риверс, трудно не заметить, нельзя пропустить. Мне показалось забавным, что после исчезновения одного перспективного юноши, появился другой. И когда я увидела его досье… Господи… Это было чёртово любопытство. Знание ради знания. Понимаю, мне нет оправданий. Я нарушила закон минимум дважды. Я вмешалась в частную жизнь. Я…

«Я предала его в тот момент, когда он готов был стать собой!» Элис запнулась и часто заморгала, не зная, как облечь в слова все чувства, весь стыд и сожаление. Коэн длинно вздохнул и покачал головой.

– Так я и думал. Что же, по крайней мере, теперь есть причина…

– Сэр?

Но Президент молча положил руку Элис к себе на локоть и медленно двинулся в сторону Мемориал-драйв. Совершенно неожиданно возникло острое ощущение, что сам волшебник Оз ведёт её по дороге из жёлтого кирпича.

– Когда-нибудь это должно было произойти. – Неожиданная улыбка появилась на старом лице. – И большая удача, что именно вы вскрыли загноившуюся рану в наших с ним душах, потому что…

– Вы благодарите меня?!

– Звучит удивительно, но да. Двадцать лет назад я оказался непростительно глуп и наивен для человека, который разменял шестой десяток. Совершив целый ворох ошибок, я совсем недавно чуть было не сделал самую главную. – Коэн помолчал, задумчиво кусая губу. – Эту историю, вероятно, лучше слушать с самого начала, чтобы не пропустить ни одного мало-мальски важного момента. Готовы ли вы?

Ни секунды на раздумья.

– Да, сэр.

– Вы не знаете, но впервые я столкнулся с профессором Риверсом, когда ему было пятнадцать. Он стоял у входа в церковь среди десятков других желающих получить бесплатный обед. Я шёл с исповеди, когда мой взгляд зацепился за необычайно прямую спину в разношёрстной толпе. Даже толком немытый и тощий, он казался чужим среди собравшегося на паперти народа.

– Боже мой, – пробормотала Элис, чувствуя, как сквозь лекарственную блокаду вновь пробиваются испытанные в тот день эмоции. Она знала, о чём говорил Коэн.

– Вы видели всё, что с ним произошло, я же тогда не знал и наблюдал за Джеральдом несколько недель, прежде чем решился познакомиться. А когда это случилось, оказался совершенно им очарован. Мне сложно сказать, что именно меня так поразило. Удивительная ясность мысли? Или блестяще отточенный ядовитый сарказм? Неважно. Он питался сухой лапшой, взламывал на заказ сайты, а на полученные деньги оплачивал время в игровом клубе, где и жил. Представляете?

Она кивнула, зажмурившись. Ей не надо было представлять, для неё это не новость. Но от внезапного острого осознания собственной слепоты стало больно. Какая же дурочка! Господи! Наивная и влюблённая, которая уже тогда должна была почувствовать, догадаться, но не смогла.

– Я долго не мог поверить… А когда понял, мне захотелось дать ему всё: знания, возможность реализовать потенциал, веру в себя, опору в жизни, чувство защищённости. Он был измучен и зол, с ним явно что-то произошло, ведь дети никогда не оказываются на улице просто так.

Элис прикрыла глаза.

– Они отказались от него. Все, – прошептала она. – Не верили, считали лживым неуравновешенным подростком, который просто хотел привлечь к себе внимание. Его собственная мать сфальсифицировала суд и стёрла все упоминания о нём.

Элис не заметила, как судорожно вцепилась в сухую жилистую кисть, когда внутри вновь поднялся испытанный гнев. Но прохладные пальцы накрыли ладонь, чтобы живым касанием вернуть из мира воспоминаний.

– Увы, об этом я узнал лишь несколько месяцев назад. И мне нет оправданий. Ещё тогда я должен был попросить Джеральда рассказать. Но святые небеса, я струсил. Видел, насколько ему больно, и боялся лишний раз затронуть воспалённый нерв. – Коэн покачал головой и посмотрел в постепенно желтевшее закатное небо. – Это стало первой и главной ошибкой, что потащила за собой остальные. Я принялся воспитывать его, как умел. Распахивал лучшие двери, потакал причудам, закрывал глаза на шалости и проделки, радуясь, когда мой мальчик был счастлив. Я дал ему возможность творить. И казалось, что мы справляемся.

Он прервался, и Элис впервые заметила на его всегда собранном лице столько эмоций.

– Вы прекрасно справились, – проговорила она.

– Он – да, а я – нет, – мгновенно откликнулся Коэн и покачал головой, отчего алая кисточка на берете забавно подпрыгнула. – Я понимаю, что своими старческими разговорами отвлекаю вас от весёлого празднования, но уделите своему бывшему Президенту ещё несколько минут. Мне отчего-то кажется, что это будет важно и вам, мисс Чейн.

– Я внимательно слушаю вас, сэр, – сказала Элис. А что ей ещё оставалось?

– Между нами никогда не было близких отношений. Джеральд жил в моём доме, но, несмотря на все мои неловкие попытки сблизиться, у нас так и не вышло. Он всегда был сложным. Где ни коснись – сплошные колючки или кровоточащие коросты. – Коэн вздохнул и длинным пальцем задумчиво поскрёб подбородок. Странную неожиданную исповедь было не только сложно слушать, но и говорить. – Первое время его мучили кошмары. Взрывной темперамент усиливался постоянными скачками настроения, но он никогда не жаловался. И мне казалось, что всё в порядке. Переходный возраст, отсутствие семьи… Тогда я не знал и половины случившегося. Не стал спорить, когда он выбрал новое имя. Такое ребячество! Вы знали, мисс Чейн? Джеральд Риверс! Какой-то герой древней компьютерной игры. Пф! И эта «Дженни»…

– Нет, – прошептала она. Откуда ей было знать? В детстве Элис не было ничего, кроме программирования и обычных уроков, всё остальное время занимали молитвы, службы и прочая чепуха.

– Неважно… Время шло, Джеральд оставался таким же замкнутым и резким. Однако в ту пору всех больше интересовали его успехи, которые будоражили во мне чувство гордости за своего мальчика. Такой гордости, какую наверняка испытывал каждый родитель. И только с годами стало понятно, как же я ошибался. Избалованный вниманием и моим попустительством Джеральд вырос в отвратительного говнюка. Мисс Чейн… – Коэн резко остановился и, развернувшись, посмотрел на Элис. – Я видел, к чему всё идёт, однако упорно закрывал глаза на его образ жизни. Игнорировал, что за блестящим фасадом гения он прятал проблему прошлого. Я помог ему стать великолепным, дал шанс взять от мира то, что ему принадлежит. А все эти… куклы, машины и Пентагон меня не интересовали. Что мне до них, если мой мальчик счастлив и успешен? Так я думал, пока одним мартовским вечером почти уничтоженный он не объявился у меня на пороге.

– Что… что он вам рассказал? – еле слышно спросила Элис, чувствуя, как всё сжалось внутри.

– Всё. Он наконец-то рассказал всё.

– Господи…

– Никто из нас троих не забудет ту ночь. Ни вы, ни я, ни он.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– Затем, что пока в больнице вы боролись за жизнь, Джеральд воевал за собственный рассудок, сидя на полу в прихожей моего дома. Это не попытка оправдать его. Видит бог, я был в ужасе, когда он дошёл до того, что сделал с вами. Выслушав один за другим сухие, безэмоциональные факты, я впервые понял, какое он чудовище. Это же понял и Джеральд. И с каждым новым словом меня кидало от гнева к панике и обратно. Но, если бы виноват был лишь он один! Ведь я знал! Ещё в нашу первую встречу я понял, что с Джеральдом что-то творится. На Хэллоуин. Помните?

– Да.

– Я долго вспоминал тот разговор. И до сих пор не могу найти объяснение своей осторожности, но Джеральд не из тех, кого обычно заботит надела ли студентка шарф. – Коэн невесело хохотнул.

– Он не из тех, кого вообще заботят студентки, – машинально откликнулась Элис, которая только что осознала, что их тайна больше не тайна.

– Совершенно верно. Я видел вас тогда на остановке. А Джеральд понял это и попытался сыграть равнодушие, но лишь выдал себя с головой. О, мой мальчик всё рассудил верно: в тот момент я бы не поддержал его выбор, будь тот уже сделан, и приложил бы усилия, чтобы ваше общение никогда не вышло за рамки аудиторий.

– Но тогда оно таковым и было. – Элис грустно усмехнулась, вспомнив их перепалки и странные взлёты обоюдного интереса. Господи, прошло всего лишь несколько месяцев, а всё так изменилось.

– Нет, мисс Чейн. К тому времени вы давно стали для Джеральда навязчивой идеей, абсолютным магнитом всех мыслей, дел и желаний. Он мог не осознавать, но уже пытался спрятать вас от меня, благородно избавив от излишнего внимания и подозрений. Да, он знал, что в моих мечтах ему всегда доставалось лучшее, вы же никак не соответствовали ни одному из видевшихся мне критериев. Не обижайтесь, мисс Чейн. Но именно эти стереотипы чуть не стали моей последней ошибкой.

– Почему? Ведь вы совершенно правы. – Коэн попытался что-то сказать, но она не позволила. – Я всего лишь плод праздного любопытства, и не подхожу ему ни возрастом, ни умом, ни жизненным опытом, ни статусом. У меня не было ни одного шанса.

– У вас был миллион возможностей, и вы воспользовались каждой. Подтверждением тому – сошедшее на меня откровение, что заставило отступить, дать возможность событиям развиваться так, как им было положено. Я никогда не видел Джеральда таким. Вероятно, именно поэтому я тогда впервые осознанно взял на себя роль отца, наплевав на должность. И это едва ли не самое лучшее моё решение. Я долго не догадывался, отчего эта сцена так въелась мне в голову, пока не понял, что наконец увидел в нём человека. Впоследствии Джеральд всякий раз игнорировал мои шуточные вопросы о ваших успехах, мисс Чейн. И должен сказать, его молчаливость сама по себе признак некой надвигающейся грандиозности, а уж когда он не приехал на Рождество…

– Он провёл его со мной…

– И ради вас обоих нарушил миллион условностей. – Коэн грустно хмыкнул. – У одного известного поэта есть стишок, как никогда подходящий к нашей непростой ситуации.

Он задумался на мгновение, а затем тихо произнёс:

–Мельница Бога очень хороша.

Мельница Бога мелет не спеша.

Медленно, но верно ходит колесо

Будет перемелено абсолютно всё63.

Элис прикрыла глаза, борясь с накатившими воспоминаниями.

– Знаете его, мисс Чейн? – спросил он.

Знает ли она? Конечно… Его и сотню других. С того самого ноября, когда после опрометчивого и судьбоносного поступка купила в ближайшей книжной лавке томик стихов. И кто бы мог подумать, похоже, теперь они оба обязаны Самюэлю Коэну своей странной любовью к поэзии Лонгфелло.

–Sero molunt deorum molae. Не скоро совершается суд над худыми делами… а нечестивому не будет добра64, – откликнулась она, заслужив ласковый взгляд водянисто-голубых глаз.

– Ах да. Джеральд говорил, что вы получали образование в католическом приюте. Всё верно, мисс Чейн, рано или поздно наши дела вернутся к нам. И сейчас настал тот самый момент, когда пришла пора платить. Вы наша мельница, мисс Чейн. Моя и Джеральда.

– Что?

– Никто другой не исполнил бы отведённую ему роль с той же искренностью и любовью. Не отрицайте, ваши эмоции и ваша душа говорят громче гласа Господнего. И он возвещает, что пришло время нам отдавать долги. Ваша жизнь – чудо, за которое Джеральду придётся расплачиваться до самого Судного Дня и мне вместе с ним.

Элис подняла глаза, встретившись с усталым взглядом Коэна, но неожиданно увидела перед собой не властного и гордого Президента, учёного, личность, а всего лишь раздавленного осознанием собственных ошибок старика. Печального, одинокого, раскаивающегося.

– Да. Как Президент я должен осуждать вас обоих за связь, противоречащую уставу университета. Не мне вам объяснять… это аморально, не этично, противозаконно. По правилам вас следовало бы отчислить, а профессора Риверса уволить с лишением званий… Но, бог мой, как отец я просто не имею на это права. Никакого. Потому что должен сказать вещь, которая может поставить крест на всех его попытках вымолить ваше прощение. Как бы больно мне ни было, как бы ни было больно ему и вам, но я не в силах это скрывать…

– Нет! Нет-нет-нет, – забормотала она, уже зная, что услышит.

– Он знал о вашей болезни. С самого начала ему было известно про ваше слабое сердце, но Джеральд не понимал, насколько всё серьёзно. Не захотел понять, а вы не захотели объяснить…

Коэн прервался судорожным вздохом, и это стало последней каплей, что прорвала выстроенную лекарствами железобетонную дамбу. Элис зажмурилась, задержала дыхание, постаравшись справиться с охватившей дрожью, но не смогла и послала всё к чертям, когда мужские руки осторожно обняли её за плечи. Она стояла посреди пустой Мемориал-драйв, уткнувшись лбом в шелковистую ткань, и неистово, до сорванного голоса оплакивала всех сразу: себя, заблудившегося Джеральда, его наставника и собственное глупое молчание. С той страшной ночи это были первые вырвавшиеся наружу настоящие слёзы. Если бы она объяснила сразу, если бы перестала трусить и поверила ему, как он верил ей… Если быхоть на дюйм умерила свою гордость и снизошла до разговора! О господи! Об этом говорил Джеральд! В этой лжи обвинял тем декабрьским вечером!

– Это моя вина. Я недосмотрел, недопонял, недоспросил, недослушал! И в своём тщеславии взрастил чудовище, хотя думал, что спасаю, – тем временем тихо произнёс Коэн, пока гладил содрогавшиеся тонкие плечи в неловкой попытке утешить, а Эл отрицательно мотала головой. Нет, её вины, как оказалось, было ни капли не меньше. – И потому мне хотелось бы попросить у вас прощения. Не за Джеральда, но за себя как отца. Элис, он не виноват в том, что я сплоховал. Простите меня.

– Прощаю… Я прощаю. – Теперь она бешено кивала головой, размазывая по президентской парадной мантии тушь, тональный крем и слёзы.

– Ему, как и вам, больно и страшно. Но ведь на каждого монстра всегда найдётся принцесса, – прошептал он ей на ухо. В ответ Элис лишь сильнее вцепилась в костлявые старческие руки, больше не сдерживая накопленных за эти месяцы слёз.