Иоанна I

Глава XIV. Королева и ее двор

Хотя жестокое поведение Людовика Тарентского и его посягательства на прерогативы жены привели к тому, что королева не стала оплакивать его кончину (в июне королева написала Иннокентию VI, официально известив его о смерти "такого мужа"[229]), но Иоанна к тому времени была достаточно опытна, чтобы предвидеть, что после обнародования известия о кончине короля у ее правительства возникнут проблемы. "Наше положение… [возможно] недостаточно защищено от порочных намерений", — заметила она Папе в том же письме[230]. Два брата Людовика, Роберт и Филипп, несомненно, захотят поучаствовать в управлении королевством и сохранить положение и власть, которых они добились при жизни своего брата; существовала даже вероятность того, что Филипп, теперь уже законно женатый на Марии, попытается совершить переворот, чтобы заменить Иоанну ее сестрой и короновать себя королем. Чтобы выиграть время для подготовки к отпору посягательствам на ее власть, королева держала смерть мужа в тайне, пока принимала меры по установлению полного контроля над двором. Поскольку чума была очень заразной, она приказала тайно, под покровом ночи, вывезти тело Людовика из Кастель-Нуово и временно поместить его в близлежащей церкви Сан-Пьетро, чтобы самой не заразиться. Позже по королю Неаполя устроили государственную панихиду в церкви Сан-Доменико-Маджоре, а затем похоронили рядом с его матерью в монастыре близ Авеллино.

Быстро протекавшая болезнь и скорая кончина мужа способствовала замыслам королевы. Людовик скончался так быстро, что ни у кого за пределами дворца не было причин заподозрить неладное. В течение десяти дней Иоанне тихо отсиживалась в Кастель-Нуово, пока обдумывала свои действия. Людовик Тарентский не оставил завещания, заявив, по словам Маттео Виллани, "что у него нет ничего, что он мог бы завещать лично, и что все принадлежит королеве Иоанне"[231], что свидетельствует о том, что в конце концов король признал более высокое положение и законность правления своей жены. Однако, возможно, сожалея о своем суровом обращении с кузеном, он, находясь на смертном одре, попросил освободить Людовика Дураццо из тюрьмы. Иоанна выполнила эту просьбу и освободила Людовика Дураццо, тем самым заручившись благодарностью кузена. Получив нового союзника против грозных братьев своего мужа, она созвала Большой Совет, и 5 июня в присутствии архиепископа Неаполитанского и самых знатных баронов и прелатов королевства объявила о смерти короля и публично вступила на трон как единоличная правительница королевства, что она, очевидно, намеревалась закрепить навсегда.

Роберт и Филипп Тарентский отреагировали на новость о вдовстве Иоанны с предсказуемой неприязнью. Хотя королева ясно дала понять, что намерена управлять государством без постороннего вмешательства, в тридцать шесть лет она все еще была способна к деторождению и, следовательно, несомненно, снова могла выйти замуж. Поскольку, будучи женатыми, ни Роберт, ни Филипп не могли воспользоваться этой уникальной возможностью, это означало, что в неаполитанской политике вновь появится новый влиятельный игрок. Прежде всего, братья были непреклонны в том, чтобы Людовик Дураццо не был выбран для заполнения вакансии, оставленной недавно скончавшимся королем. По словам хрониста, "они получили от нее [Иоанны] письма с заверениями, что она не выйдет замуж за Людовика"[232], но даже этого заверения оказалось недостаточно, чтобы развеять их опасения. "Все еще не успокоившись, они навязали принцу стражу, которая затем отравила его каким-то снадобьем"[233].

Был ли Людовик Дураццо, умерший 25 июня или 22 июля 1362 года (обе эти даты приводятся в хрониках), действительно отравлен или, ослабев от заточения, скончался от болезни, неизвестно, но ясно, что Иоанна ненавидела семью своего покойного мужа и стремилась ослабить ее влияние в королевстве. После смерти Людовика Дураццо она решила возвысить его пятилетнего сына, Карла Дураццо. Назначив знатного дворянина сенешалем мальчика, королева также распорядилась, чтобы в будущем к маленькому Карлу относились со "всеми почестями, причитающимися королевскому принцу, и содержали его в достойном состоянии",[234] что показало ее намерение возвысить дом Дураццо перед домом Таранто. Затем, понимая, что ей понадобится вся возможная помощь (что добавляет правдоподобия истории с отравлением), она отправила срочного гонца к Никколо Аччаюоли, извещая его о смерти короля и прося немедленно вернуться в Неаполь.

Никколо, который в это время находился в Мессине, пытаясь в очередной раз усмирить каталонскую оппозицию на Сицилии, немедленно ответил на ее призыв. "С большой печалью услышав (находясь в Мессине), что в Неаполе возникли заговоры и лиги мелких и неважных вельмож против моей госпожи королевы, я оставил дела Сицилии в полном порядке в руках моего сына… и вернулся в Неаполь с четырьмя вооруженными галерами, чтобы оказать самую верную поддержку моей госпоже и ее нуждам, — писал он, позднее довольно мелодраматично, в своей автобиографии. — И по правде говоря, мое возвращение было гораздо выгоднее для моей госпожи королевы, чем для меня, потому что мои действия были столь очевидны и последовательны, поддерживали справедливое дело моей королевы и я вместе с другими ее верными сторонниками предпринимали все необходимое против ее врагов, что жестокая ненависть, опасная вражда и безграничная ревность постигли меня"[235].

Прибытие осенью великого сенешаля, не говоря уже о четырех его военных кораблях, в Неаполь оказалось достаточным, чтобы предотвратить затевающийся мятеж братьев Таранто. Впервые Иоанна смогла управлять своим королевством, не отбиваясь от попыток мужа или других членов семьи вмешаться в ее правление. Единственная в Европе, она представляла собой женщину, осуществляющую абсолютную власть. Архиепископ Неаполитанский, который присутствовал при дворе и имел возможность наблюдать за Иоанной в период сразу после смерти ее мужа, запечатлел для потомков ее настроение в это время. "Королеве нравится править, — писал архиепископ в письме к Папе, — она хочет делать все сама, потому что так долго ждала этого момента"[236].

Несмотря на замечание архиепископа, Иоанна не бездействовала и в годы, предшествовавшие смерти мужа. Уже в 1352 году, когда она только что была коронована, королева возобновила политику увековечивания и узаконивания своего образа и памяти своей семьи с помощью строительства новых общественных зданий и украшений уже существующих. Она начала с возведения новой церкви, которая должна была стать реликварием для хранения частиц Тернового венца, в благодарность за восшествие на трон, как ее бабушка Санция приказала построить Санта-Кьяру после своей собственной коронации. В это же время, в июне 1352 года, королева организовала и посетила церемонию, во время которой останки Санции были перенесены в изысканную гробницу в монастыре Санта-Кроче, в присутствии епископов и других церковных чинов. Иоанна, описывая это событие в письме к Папе, предприняла (в конечном итоге безуспешную) попытку добиться причисления своей бабушки к лику святых, ссылаясь как на чудо, на что во время переноса тело Санции, почившей семь лет назад, было обнаружено "целым и не разлагающимся, не подверженным гниению и зловонию"[237].

Строительство собственной святыни Иоанны, церкви Санта-Мария-Инкороната, было завершено в начале 1360-х годов. Хотя церковь Инкороната не была построена с таким же размахом, как огромный монастырь Санта-Кьяра, она, тем не менее, стала важным дополнением к архитектуре города. Королева приложила все усилия, чтобы обеспечить красоту интерьера, наняв Роберто Одеризи, ученика Джотто и одного из самых знаменитых мастеров своего времени, для росписи фресками стен и потолка церкви. Джотто, самый почитаемый художник в Италии первой половины XIV века, был придворным живописцем Роберта Мудрого с 1328 по 1332 год. Во время своего пребывания при королевском дворе Джотто предпринял необычный шаг, включив женщин в свои изображения знаменитых героев на стенах sala grande (большого зала) Кастель-Нуово; очевидно, это было сделано в знак признания того, что Иоанна стала наследницей трона после смерти своего отца. По забавной, но апокрифической легенде, мудрый король часто беседовал со знаменитым художником. "Когда Джотто был занят своей работой, король Роберт часто приходил и беседовал с ним, ибо ценил его проницательные речи так же высоко, как и его искусство". "На вашем месте, Джотто, — заметил он однажды летним днем, — я бы перестал рисовать сейчас, когда так жарко". "И я бы тоже, сир, — ответил художник, — если бы был на вашем месте"[238].

Для Иоанны Роберто Одеризи создал блестящие изображения семи таинств с использованием современных ему персонажей, включая сцену, изображающую брак и коронацию королевы и Людовика Тарентского, и еще одну, написанную после 1362 года, изображающую смерть короля. Помимо Инкоронаты, Иоанна завершила строительство монастыря Сан-Мартино — проект, первоначально начатый ее отцом в 1325 году, но оставшийся незавершенным после его смерти в 1328 году. Сама королева, а также все оставшиеся в живых члены королевской семьи и многие влиятельные придворные присутствовали на освящении этого монастыря в 1369 году. Показательна величественность, сопровождавшая эту церемонию: Иоанна смогла завершить строительство монастыря, почтив память отца и включив себя в непрерывную череду могущественных королей из Анжуйской династии. В этот же период королева возвела еще одну церковь, посвященную Святому Антонию, к которой был пристроен госпиталь.

Строительство госпиталя, а не монастыря, как это было бы предпочтительно во время правления короля Роберта, отражает очевидную попытку справиться с повторяющимся ужасом чумы. На подход королевы к здравоохранению, особенно в том, что касалось бедных, оказала сильное влияние доктрина благотворительности, которую исповедовали францисканцы, — традиция, переданная ей ее бабушкой Санцией. При Иоанне все лицензированные врачи и практикующие медики были обязаны бесплатно лечить бедняков. Такой просвещенный подход к всеобщему благосостоянию не был характерен для средневековой Европы. В соседней Флоренции, например, "только богатые могли вызвать врача"[239].

Медицинская практика в Неаполе при Иоанне была уникальна и в других отношениях, во многом благодаря наличию на территории королевства Университета Салерно, старейшей и наиболее уважаемой медицинской школы в Европе. Уже в XI веке этот портовый город прославился как центр образования. "Тогда Салерно настолько преуспел в искусстве медицины, что никакая болезнь не могла поселиться там"[240], — хвастался местный архиепископ в 1075 году а сто лет спустя испанский еврей, путешествовавший по Италии, описал Салерно как место, "где у христиан есть школа медицины"[241]. В результате в Неаполе профессия медика процветала, и в период с 1273 по 1409 год в королевстве было выдано 3.670 медицинских лицензий, что превосходило число лицензий, выданных по всей остальной Италии. Еще более удивительным было количество этих лицензий, выданных женщинам.

И снова эту аномалию можно отнести к деятельности медицинской школе в Салерно, которая в XII веке выпустила знаменитый трактат, посвященный женскому здоровью — Trotula. Есть веские основания полагать, что автором по крайней мере некоторых частей Trotula была женщина, и что именно женщина преподавала в медицинской школе в это время. Однако получение женщинами медицинской лицензии было крайне необычным. Во Флоренции в XIV веке только четыре женщины стали врачами, причем две из них были дочерьми врачей, которые "не могли претендовать на звание врачей в строгом смысле этого слова, не имея докторской степени"[242]. С 1100 по 1400 год королевство Франция признало семьдесят четыре женщины в той или иной форме врачами, но большая часть из них были необученными и нелицензированными. В Англии за восемь веков только восемь женщин были "лекарями"; Арагонская корона не признала ни одной.

Напротив, только в XIV веке Неаполь выдал тридцать четыре медицинских лицензии двадцати четырем женщинам. Поскольку для определения каждого заболевания требовалось провести тест или опрос, это означало, что некоторые из женщин получили опыт в нескольких специальностях. Например, лицензия, выданная женщине по имени Раймунда да Таверна в 1345 году, гласила: "Вышеупомянутая Раймунда… была испытана нашими хирургами… и была признана компетентной в лечении вышеупомянутых болезней ["рака", ран и свищей]". "Хотя женщинам не подобает общаться с мужчинами, чтобы не нарушать свою женскую скромность и не бояться порицания за запретный проступок, [тем не менее] они имеют законное право заниматься медициной"[243]. Тринадцать из двадцати четырех женщин, получивших лицензию врача, имели право лечить других женщин, хотя они, очевидно, не ограничивались стандартными женскими заболеваниями. Некоторые из тех, кто получил лицензию, обучались и хирургии.

Историки, столкнувшись с тем что в Неаполе XIV века было так много лицензированных женщин-врачей, пытались объяснить это необычное явление. "Относительная независимость южноитальянских женщин-врачей… могла отчасти быть вызвана повышенным беспокойством южных итальянцев по поводу чести женщин-пациенток при лечении мужчинами-врачами"[244]. Гипотеза о чрезмерной скромности женского населения, казалось бы, должна быть опровергнута рассказами Боккаччо о развратном поведении высших классов, и, конечно же, Карл Дураццо не считал проблемой, когда его мать осматривал врач-мужчина, когда та заболела летом 1345 года. Другим, более правдоподобным объяснением такого большого количества женщин-врачей на юге Италии может быть то, что в рассматриваемый период Неаполитанским королевством правила королева.

Иоанна также постаралась восстановить высокий культурный уровень, которым Неаполь славился во времена правления ее деда. Для этого нужно было привлечь ко двору хотя бы одного из горстки знаменитых ученых или писателей, составлявших интеллектуальное сообщество Италии в этот период. Очевидным выбором был Петрарка, царствующее светило, тем более что, к большому неудовольствию своих друзей, поэт-лауреат с 1353 года проживал при дворе безжалостной миланской семьи Висконти. "Я хотел бы молчать, — писал потрясенный Боккаччо, когда впервые узнал о новых покровителях своего друга, — но я не могу держать язык за зубами… Мое возмущение обязывает меня высказаться. Как поступил Сильванус [Петрарка]? Он забыл о своем достоинстве; он забыл все слова, которые он обычно говорил о положении Италии… и о своей любви к свободе. Кому мы можем теперь верить, когда Сильванус, который раньше называл Висконти жестоким тираном, теперь сам склонился под иго, которое он когда-то так смело осуждал! Каким образом Висконти получили эту добычу, которую никогда не могли получить ни король Роберт, ни Папа, ни император?"[245] Уже в 1360 году Иоанна и Никколо, принятый в весьма избирательный круг корреспондентов Петрарки, пытались уговорить поэта переехать в Неаполь, предлагая ему престижную должность королевского секретаря, но он, опасаясь возвращения чумы, предпочел поселиться в Венеции. В поисках другого выдающегося кандидата на эту должность двор остановился на старом знакомом Никколо — Боккаччо.

Не имея богатого и влиятельного покровителя, как его друг Петрарка, Боккаччо жил в бедности в Чертальдо, примерно в двадцати милях к юго-западу от Флоренции. Его главный труд, Декамерон (Decameron), сборник из ста историй, рассказанных вымышленной группой аристократов, спасающихся от чумы, был закончен в 1351 году, под всеобщее одобрение и сделал его автору если не имя, то состояние. Книга пользовалась таким успехом в Неаполе, что родной племянник Никколо в письме от июля 1360 года просил копию у своего кузена, избранного архиепископа Патраса: "Преподобный господин, вот Монте Белланди пишет своей жене, что она должна передать Вам для меня книгу рассказов мессира Джованни Боккаччо; поэтому я умоляю Вас, доставить ее мне; и если архиепископ Неаполя еще не уехал, я прошу Вас отправить ее через него, или через его слуг, то есть, он не должен отдавать ее мессиру Никколо Аччаюоли или кому-либо другому, кроме меня. А если архиепископ уже уехал, пусть передаст ее от моего имени Ченни Барделла… в противном случае, отправьте ее мне сами через того, кто, по вашему мнению, доставит ее в мои руки; и будьте очень осторожны, чтобы мессир Нери не завладел ей, ибо тогда я никогда ее не получу… и будьте осторожны, не давайте книгу никому почитать, потому что есть много тех, кто будет рад ее присвоить"[246]. Однако, несмотря на многочисленных поклонников Декамерона, Боккаччо как интеллектуал и литератор не мог сравниться ни с Петраркой, ни даже с предыдущим неаполитанским королевским секретарем Заноби, который сменил Петрарку на посту поэта-лауреата и впоследствии стал апостольским секретарем при Иннокентии VI. Боккаччо еще больше уступал в репутации Аччаюоли, чьи многочисленные дипломатические, политические и военные достижения поставили его в один ряд с Папами и главами государств, заставив даже Петрарку обращаться к нему с подобострастным раболепием. "Всей душой я благоговейно обнимаю тебя, о человек, редчайший в любой эпохе и уникальный в нашей, и законно претендую на тебя, как на найденное сокровище… Когда ты предлагаешь свое величие человеку моего ничтожного положения… ты оказываешь честь не мне, а себе, тем самым представляясь совершенным во всех отношениях"[247], — писал Петрарка Никколо поздравляя великого сенешаля с победами на Сицилии. Тем не менее королевству — а точнее, Никколо, в чьем ведении была эта должность, — требовался секретарь, и летом 1362 года по рекомендации их общего друга, Франческо Нелли, Боккаччо было направлено предложение принять должность секретаря. Автор Декамерона подтвердил это, написав Нелли, что получил "послание, написанное рукой Мецената [Аччаюоли]", в котором тот просит его "разделить с ним его радости и заботы"[248].

У Боккаччо были все основания отнестись к предложению великого сенешаля с подозрением. Двумя десятилетиями ранее писатель был вынужден из-за финансовых затруднений оставить идиллическое существование в аристократическом Неаполе и уехать в буржуазную Флоренцию. Отчаявшись найти способ вернуться в королевство, Боккаччо обратился к своему хорошему другу Никколо, который тогда, как и он сам, был молодым флорентийцем весьма скромного происхождения. "Никколо… Я ничего не пишу тебе о том, что нахожусь во Флоренции не по своей воле, ибо это пришлось бы писать не чернилами, а слезами. Я могу сказать тебе только то, что, как Александр изменил дурную судьбу пирата Антигона на хорошую, так и я надеюсь, на то, что ты изменишь мою"[249], — умолял он в письме от 28 августа 1341 года, первом из длинной серии просьб к Аччаюоли использовать свое влияние, чтобы добиться для Боккаччо должности при дворе, которые, впрочем, все были проигнорированы. Теперь, однако, казалось, что его надежды наконец-то оправдаются. Нелли тоже убеждал Боккаччо согласиться, на что тот ответил: "Наконец-то твое послание сняло с меня, до тех пор недоверчивого, все сомнения, и, с позволения твоего Мецената, да будет известно, тебе, я поверил"[250].

В конце октября 1362 года Боккаччо собрал свои скудные пожитки — большую часть которых составляла его библиотека, среди которой были две новые книги, которые благодарный секретарь специально написал, чтобы преподнести их Никколо и его сестре в качестве подарков, — и уехал из Чертальдо в Неаполь. Его прием у Аччаюоли дает представление о поведении великого сенешаля, без самовосхваления, которое так тщательно культивировал Никколо в своих официальных мемуарах. Новый работодатель Боккаччо находился в одном из своих больших поместий в Кампании, куда секретарь приехал за свой счет. Он застал великого сенешаля дома, но когда Боккаччо попытался поприветствовать его, "ваш Меценат [Аччаюоли] принял меня так, как если бы я возвратился с прогулки по городам или селам близ Неаполя: не с улыбкой, не с дружескими объятиями и любезными словами; напротив, он небрежно протянул мне правую руку, когда я вошел в его дом. Конечно, это не слишком обнадеживающее предзнаменование!"[251], — пишет, вскоре после этой встречи, Боккаччо Нелли. Ситуация сразу же ухудшилась, поскольку, хотя вилла была величественной и наполненной "великолепными вещами", королевский секретарь оказался в "подвале", крошечной, грязной комнате с дырами в стенах и койкой, "только что принесенной из хижины погонщика мулов, наполовину покрытой вонючим куском коврика"[252]. В этом же "подвале" с его неприглядной койкой, по словам писателя, хранилась и всякая домашняя утварь. Что касается самого Никколо, то Боккаччо утверждал, что тот часто "удаляется на закрытые собрания и там, чтобы казалось, что он занимается серьезными делами королевства, ставит у дверей комнаты привратников, которые, согласно королевским обычаям, никого, кто бы ни попросил, не пускают… а в комнате по его приказу поставили кресло, на котором он восседает, не иначе как его величество на троне… среди весьма нестройных звуков, издаваемых животом, и испускания зловонного бремени кишок, проводятся высокие Советы и решаются надлежащие дела королевства… Простофили, ожидающие во дворе, думают, что он, допущенный в консисторию богов, в компании с ними проводит торжественные совещания по поводу всеобщего состояния республики"[253].

Боккаччо отказался от "подвала" и остановился у своего доброго друга, но вскоре после его приезда его благодетель решил снова переехать, на этот раз в свое элегантное поместье близ Байи, и его секретарь и все домочадцы были вынуждены переехать вместе с ним. И снова Боккаччо разместили в помещении, унизительном для его положения — один знакомый молодой неаполитанский дворянин был настолько потрясен койкой автора Декамерона, что велел слугам перевезти в дом Никколо одну из своих кроватей, чтобы Боккаччо мог ею пользоваться. Хуже того, не успел разочарованный писатель перевезти свою библиотеку и багаж на новое место, как великий сенешаль и все его приближенные, забыв о новом секретаре, снова переехали, на этот раз к королевскому двору в Неаполе. Боккаччо остался "один, с грузом книг… на берегу вместе со слугой… без необходимых вещей и не знал что делать"[254]. Он ждал больше месяца, живя в доме своего небогатого друга, пока "он [Аччаюоли] делал вид, что ничего не замечает"[255], прежде чем в марте 1363 года решил покинул королевство и свой пост, "чтобы больше не мучиться из-за этого Мецената… оставив Великого человека с той умеренностью, на которую он был способен"[256].

Иоанна, несомненно, оставалась в неведении о причинах недовольства Боккаччо, так как была в это время чрезвычайно занята дипломатическими делами, да и Никколо был не склонен оповещать ее о Боккаччо. Скорее всего, ей просто сказали, что писатель — "человек с причудами",[257] как упрекал его друг Нелли в письме от 22 апреля 1363 года, и он просто решил уехать. Конечно, королева не разделяла презрения своего великого сенешаля к его бывшему другу, поскольку она попыталась снова уговорить Боккаччо посетить ее двор в 1370 году, когда он приехал навестить своего приятеля Уго ди Сан-Северино. В этот раз Иоанна дошла до того, что предложила оплатить его пребывание в Неаполе, чтобы он мог полностью посвятить себя творчеству. "Чудесный человек [Уго] заботился [обо мне]… всеми своими силами, так что, когда пришла помощь от светлейшей Иоанны, королевы Иерусалима и Сицилии, он разместил меня среди мирных партенопейцев"[258], — благодарно вспоминает позже Боккаччо. Когда писатель вежливо отказался от предложения Иоанны, "королева снова приложила большие усилия, чтобы удержать его"[259], хотя он снова отказался.

Однако история умеет сводить старые счеты. Несмотря на многочисленные неоспоримые дипломатические и военные достижения и попытки увековечить свою славу после смерти, включая строительство огромного монастыря во Флоренции, где он и был похоронен, Никколо Аччаюоли так и не добился желанной славы. Вместо этого обессмертившее его всеобщее признание было уготовано обедневшему и обделенному автору Декамерона, чьи захватывающие образы и блестящее отражение эпохи создали шедевр, который остается популярным на протяжении почти семи столетий.

В месяцы, последовавшие за смертью Людовика Тарентского, Иоанну больше всего волновали не искусство и культура, а возможность нового брака. Оставаться незамужней для королевы такого желанного королевства, как Неаполь, было непозволительно, и Иоанне нужен был наследник. Вражда и амбиции братьев ее покойного мужа угрожали ее правлению изнутри. Внешние факторы, такие как сохранение с таким трудом завоеванного суверенитета над Сицилией и необходимость оградить границы королевства от жестокости вольных компаний, требовали от нее быстро найти мужа, способного командовать армией. Иоанна не испытывала недостатка в женихах, напротив, ее так завалили предложениями, что главная трудность заключалась в том, чтобы как можно дипломатичнее отбиться от потенциальных кандидатов. Король Франции Иоанн, видя, что такой приз, как неаполитанский трон, внезапно стал доступен, в августе отправил в Неаполь ряд послов, включая епископа Неверского и французского королевского секретаря, чтобы уговорить Иоанну выйти замуж за его младшего сына, Филиппа, которому только исполнилось двадцать лет. Миланское семейство Висконти не менее жаждало пополнить список своих владений в южной Италии.

Отказ королевы от гибеллинского Милана был поддержан папством, но французское предложение имело поддержку Церкви и должно было быть рассмотрено с деликатностью. Иоанне не нужен был такой молодой муж, и она опасалась, что Франция может попытаться поглотить Неаполь, который, прежде всего, она хотела оставить независимой монархией. В письме к Папе она подчеркивала, что королевству необходимо заполучить человека, способного "мудро править и мужественно защищать королевство"[260]. Королю Иоанну, она написала письмо, в котором благодарила его за великую честь, которую он решил ей оказать, но с сожалением отклонила кандидатуру Филиппа на том основании, что брак между кровными родственниками препятствует зачатию детей. Ее брак с сыном Екатерины Валуа уже оставил королевство без наследников, и королева винила покойного мужа в многочисленных несчастьях, включая "противоречивые желания знати и народа, смуты, вторжения, увечья нанесенные некоторым людям, бесчисленные выкупы и бесчисленные трагедии и другие беды, слишком большие, чтобы их перечислять". Иоанна также сообщила послам короля Иоанна, что дала клятву удалиться в монастырь, а не "увековечивать несчастье своего бесплодия, выходя замуж за другого члена дома Валуа"[261].

Но короля Франции было нелегко разубедить, и он попытался принудить Иоанну к браку, оказывая на нее давление через Святой престол, который находился в состоянии разброда и шатаний в связи со смертью Иннокентия VI. Старый Папа, ослабленный и подавленный рядом внешнеполитических неудач, скончался 12 сентября 1362 года. При всей своей добродетельной приверженности реформам, непримиримый подход Иннокентия к своим противникам оставил Церковь гораздо менее богатой и могущественной, чем при его коррумпированном предшественнике Клименте VI, и это положение дел не осталось незамеченным кардиналами. В ходе первого голосования, состоявшегося 22 сентября, Священная коллегия избрала брата Климента, Гуго Роже, с перевесом в пятнадцать голосов против пяти.

Однако Гуго не захотел быть Папой и категорически отказался от этой чести, что заставило провести еще один тур голосования. И снова соперничество между кардиналами Талейраном Перигорским и Ги Булонским привело к тому, что ни один из них не смог получить большинство голосов, и папские амбиции обоих прелатов угасли вместе с этими выборами. Вместо этого 28 сентября Священная коллегия в поисках приемлемого кандидата выбрала другого, более старшего, компромиссного кандидата, пятидесятиоднолетнего Гийома де Гримоара, аббата бенедиктинского монастыря Сен-Виктор в Марселе.

В момент избрания Гийом исполнял обязанности папского нунция при Неаполитанском дворе. Извещенный тайными посланниками о решении кардиналов, он поспешил вернуться в Авиньон, где и был коронован 6 ноября 1362 года, приняв имя Урбана V.

Возведение аббата Сен-Виктора на папский престол оказалось весьма удачным для Иоанны. Ее отношения с Иннокентием VI, с которым королева никогда не встречалась лично, с самого начала были предрешены явной неприязнью Папы (полностью взаимной) к Людовику Тарентскому, из-за чего ее королевство страдало в течение многих лет от интердикта и навязчивого папского вмешательства. Краеугольным камнем внешней политики королей из Анжуйской династии всегда было партнерство с папством, но пока был жив ее муж, Иоанна так и не смогла установить с Иннокентием такие же крепкие и доверительные отношения, какие были у нее с Климентом. Королева была вынуждена полагаться на своего великого сенешаля, чьи усилия, хотя и были в конечном итоге полезными, но в то же время слишком корыстными. Когда дело касалось папского двора, Никколо всегда был больше заинтересован в собственном продвижении, чем в установлении подлинного взаимопонимания между Неаполем и Авиньоном.

Все изменилось с избранием Урбана. Между Иоанной и бывшим нунцием существовали взаимное уважение и симпатия, порожденные знакомством с характерами, религиозными и культурными взглядами друг друга. Хотя Урбан, как и его предшественник, был аскетом (на протяжении всего своего правления он твердо придерживался устава и традиций своего монашеского ордена, в том числе отказался от традиционного папского одеяния в пользу простой монашеской рясы и спал на голом полу), характер нового Папы был гораздо более легким, чем у Иннокентия. При общении с просителями Урбан в первую очередь стремился максимально удовлетворить просьбы каждого; в этом его подход к своим обязанностям напоминал Климента VI (хотя у него не было пристрастия Климента к раздаче привилегий). Урбан также был чрезвычайно щедрым и большим покровителем искусств. Став Папой, он благоустроил свое бывшее аббатство в Марселе, лично контролируя работу архитекторов и украсив церковь прекрасными гобеленами и церковной утварью, отлитой из золота и украшенной драгоценными камнями. Среди прочих проектов Папа построил собор и приорство на юге Франции. Не менее страстной была его приверженность к литературе и просвещению. Урбан активно поддерживал университеты и студентов и даже основал музыкальную школу. Петрарка восхищался Папой и писал ему восторженные письма.

То, что Урбан был человеком, с которым королева чувствовала себя свободно, было очевидно с самого начала его понтификата. Еще до его вступления на престол она попросила официального разрешения на новый брак и была вознаграждена его письменным согласием, выданными 7 ноября, на следующий день после его коронации. По словам Маттео Виллани, когда 20 ноября король Франции Иоанн прибыл в Авиньон, чтобы засвидетельствовать свое почтение новому Папе, и сразу же выдвинул своего сына Филиппа в качестве кандидата на брак с Иоанной, Урбан сначала пообещал заняться этим вопросом, "если принц будет проживать в королевстве, принесет присягу и обязуется платить церковные пошлины, и если королева, которую он будет увещевать, согласится"[262]. Однако королева самым решительным образом не согласилась. Отвечая на папское письмо от 29 ноября, в котором Урбан заметил, что отказ от предложения ее французского кузена может нанести вред ей самой и ее королевству, Иоанна заявила: "В конце концов, решение о вступлении в брак является свободным, и я не вижу причин, по которым это решение должно быть отменено за счет моей свободы… Я прошу Ваше Святейшество со всем возможным уважением простить меня за мои чрезмерные и, возможно, оскорбительные слова, но это та тема, которая побуждает меня выражать свои мысли без обиняков… Я надеюсь, что я дала ясный ответ, что мое потомство будет полностью происходить от крови моего королевского дома, независимого (и я скорее умру но не допущу другого) от других народов", — страстно заключила она[263].

На самом деле королева, из-за давления Франции, вынужденная действовать быстро, уже сделала свой выбор. 14 декабря, не дожидаясь ответа Урбана, Иоанна через посланников официально обязалась выйти замуж за Хайме (Якова) IV, короля Майорки, сына племянника королевы Санции Хайме III, который унаследовал трон Майорки после смерти брата Санции Санчо в 1324 году. Это был тот самый Хайме III, который, в борьбе с Арагонской короной потерял свое королевство и просил помощи у Папы в 1348 году, как раз в то время, когда Иоанна предстала перед Климентом VI и которому одолжила свой флот в 1348 году в благодарность за то, что он отстаивал ее интересы перед Святым престолом. Будущий Хайме IV, которому в то время было двенадцать лет, находился вместе с отцом в Авиньоне и, предположительно, Иоанна могла там с ним видеться.

Однако предоставленные неаполитанской королевой провансальские корабли, принесли ее кузену мало пользы. В 1349 году, получив армию в придачу к одолженному флоту, Хайме III вместе с сыном предпринял атаку на своих арагонских врагов на Майорке. Вторжение потерпело грандиозную неудачу. Король был убит, а его сын, Хайме IV, попал в плен и был заключен в тюрьму, где оставался "заточенным в железной клетке в течение следующих четырнадцати лет"[264]. Наконец, в 1362 году, ему удалось сбежать, и как раз вовремя, чтобы, 14 декабря, жениться на Иоанне по доверенности. Время его побега позволяет предположить, что Неаполитанский двор мог иметь к этому какое-то отношение.

Для Иоанны, по крайней мере теоретически, Хайме IV Майоркский обладал всеми качествами, которые она искала в муже. Ей не пришлось бы беспокоиться о том, что он посягнет на ее титул и будет требовать короновать его неаполитанской короной, как это произошло с Андреем и Людовиком Тарентским. Хайме уже был королем, а значит, равным по рангу своей жене. Более того, он привносил в брак свое собственное королевство (пусть пока еще занятое врагом), которое он был твердо намерен себе вернуть, чтобы не чувствовать себя нахлебником. В двадцать семь лет Хайме мог возглавить ее армию и был не настолько молод, чтобы к нему не прислушивались, и не слишком стар, чтобы воевать самому. Он мог бы держать в узде ее зятя и его брата и обеспечить безопасность границ. Он не был ее кровным родственником, но союз с Майоркой полностью соответствовал традициям Анжуйской династии, заложенным ее дедом, и придавал ее правлению историческую легитимность. Если Хайме отвоюет свое королевство с ее помощью, на что она явно рассчитывала, он станет идеальным союзником, чтобы защитить ее владения на Сицилии и оградить Неаполь от захватнических устремлений Арагонской короны. Никколо Аччаюоли, который вряд ли был политическим неофитом и был заинтересован в сохранении неаполитанской власти на Сицилии, также одобрил этот выбор.

У короля Майорки тоже были все основания согласиться на этот союз. Проведя большую часть своей юности в безнадежном плену, он вдруг оказался свободным и женихом женщины, которую желали все монархи Европы за ее большое и стратегически важно расположенное королевство, и которая могла дать ему возможность отомстить своим врагам.

Иоанна добилась своего. Урбан благосклонно отнесся к ее желанию и одобрил брак буллой от 8 февраля 1363 года. 16 мая жених и его приближенные прибыли в гавань в сопровождении флотилии из семи кораблей. Начался обычный период ликования, включавший пиры, процессии и другие общественные празднества, а затем, во время торжественной церемонии в Кастель-Нуово, Иоанна вышла замуж за своего третьего по счету супруга, Хайме IV, короля Майорки.