На фоне политических неурядиц, чудовищное убийство Андрея, мгновенно породило массу предположений и слухов. Число обычно надежных хронистов, которые в этом случае отказались от всякой претензии на объективность, весьма значительно. Отчасти это объясняется преднамеренной пропагандистской кампанией венгров по созданию как можно более широкой картины заговора, в своих политических целях. Например, Джованни Виллани, находившийся во Флоренции в том роковом сентябре, опирался в своем описании произошедшего на показания сына Изабеллы Николая Венгерского, который был отправлен в Вишеград, чтобы сообщить королевской семье об обстоятельствах преступления, и остановился в итальянском городе ровно настолько, чтобы поведать свою версию злодеяния. Но венгерская кампания, которая началась только через несколько месяцев, вряд ли была полностью вызвана многочисленными слухами, которые появились после гибели Андрея. Убийство было гораздо более объяснимым, если говорить о нем с точки зрения существования грандиозного заговора, и еще более шокирующим, если главную роль в нем играла сама королева, а это в немалой степени побуждало к мягко говоря приукрашиванию. В конце концов, хронисты во многом были пересказчиками слухов.
Так, Доменико да Гравина утверждал, что, когда Изабелла Венгерская и другие фрейлины сообщили королеве об убийстве, она была настолько поражена стыдом и чувством вины, что лежала в постели неподвижно, не в силах встретиться взглядом ни с кем из окружающих до самого утра. Другой хронист обвиняет ее в том, что она пренебрегала телом мужа в течение трех дней, прежде чем каноник Неаполитанского собора наконец взял на себя обязанности по погребению останков Андрея, а третий источник, Джованни да Баццано, напротив, утверждает, что заупокойная служба по Андрею была совершена кардиналом, посланным для этой цели Папой Климентом. Но, несомненно, именно рассказ Джованни Виллани (со слов Николая Венгерского) о дне, последовавшем за убийством, поразил воображение последующих поколений:
Когда наступило утро, все население Аверсы собралось у резиденции королевы, чтобы узнать, кто совершил такое преступление, и потребовать возмездия. Королева внезапно покраснела и, словно застыв, опустила голову и отвела глаза, лишенные слез. Оставив мертвого мужа, она без промедления отправилась в другую резиденцию и задержалась там, как будто в глубине души опасаясь, что люди могут ее убить. Между тем весть о смерти герцога [Андрея] достигла Неаполя на рассвете. Герцог Дураццо, его братья и принц Тарентский, а также Бертран дель Бальцо, несколько других графов и баронов королевства и почти все рыцари, оруженосцы и горожане Неаполя немедленно двинулись по дороге в Аверсу с криками боли и скорби и с великим гневом в душе: каждый из этих могущественных господ был окружен хорошо вооруженной свитой.
Достигнув Аверсы, они встретили толпу, залитую слезами, затем подошли к телу несчастного герцога, опустили головы и заплакали. Затем они попытались выяснить обстоятельства убийства, но никто не знал ни его причины, ни виновников[125].
На самом деле, 19 сентября, королева не сбегала из Аверсы, отводя глаза и опасаясь за свою жизнь, как сообщал Виллани, а оставалась в замке по меньшей мере четыре дня, о чем свидетельствуют письма, скрепленные ее печатью. Она также не оставляла тело мужа без присмотра и на произвол судьбы. Напротив, оба официальных хроники того периода, Chronique of Parthénope и Chronicon Siculum, сообщают, что Андрей был "с почестями погребен"[126] (но не коронован) 20 сентября, на следующий день после убийства, в соборе Неаполя, важной готической церкви, построенной Карлом Хромым для хранения реликвий королевской семьи. Андрей был похоронен в часовне Святого Людовика, рядом с останками его деда по отцовской линии, Карла Мартела (старшего брата Роберта Мудрого), и бабушки, Клеменции Габсбург, как и должно было быть. Кроме того, Иоанна распорядилась, чтобы в часовне ежедневно совершалась месса в память о муже, и назначила и оплатила услуги конкретного священнослужителя для этого обряда. Наконец, расследование убийства не могло быть столь бесплодным и необъяснимым, как утверждал Виллани, поскольку в течение сорока восьми часов после убийства, в тот же день, когда Андрей был похоронен в Неаполе, один из напавших на него был задержан в Аверсе. Преступника звали Томмазо Мамбриччо, и он был камергером Андрея, что означало, что он прислуживал герцогу в спальне.
Томмазо был сыном дворянина, обанкротившегося в результате краха суперкомпаний. Камергер, очевидно, был одним из тех, кого Андрей грозился казнить после своей коронации, и в отчаянии, пытаясь избежать этой участи, решил заранее избавиться от своего будущего гонителя. Похоже, Томмазо, также заплатили за участие в убийстве, что, очевидно, подразумевало наличие других, более богатых и высокопоставленных заговорщиков. Он был схвачен (или, скорее, выдан) 20 сентября и, в типичной средневековой манере, подвергнут пыткам. Чтобы продемонстрировать стремление короны поймать и наказать убийц Андрея, дознаватели, Карл д'Артуа и его близкий друг и союзник граф Терлицци, оба связанные с придворной партией врагов братьев Пипини, посадили Томмазо в телегу и провезли по улицам Аверсы, одновременно терзая его раскаленными щипцами в попытке выудить из него информацию о деталях заговора. Задокументированные мучения Томмазо, закончившиеся его смертью, несомненно, удовлетворили жажду возмездия, но, к сожалению, не имели практической пользы, поскольку дознаватели предварительно позаботились о том, чтобы отрезать жертве язык. "Томмазо не позволили разгласить сведения о его сообщниках и пособниках", — сообщает Chronicon Siculum[127], среди которых, по общему мнению, числились сами Карл д'Артуа и граф Терлицци.
Томмазо, бесспорно, был соучастником в убийстве Андрея, но также было ясно, что он не является его организатором и действовал не в одиночку. До конца своей жизни королева упорно и настойчиво настаивала на своей непричастность к убийству или заговору с целью убийства мужа. Все усилия ее многочисленных врагов связать ее с заговором, включая использование поддельных писем, пропаганду, пытки, подкуп и запугивание, не привели ни к малейшим доказательствам ее вины. Более того, единственной целью Иоанны в течение почти трех лет после смерти деда было удержать свое королевство от посягательств со стороны венгров. Жестокое убийство Андрей могло лишь еще больше опорочить ее имя и почти гарантированно спровоцировать ответные военные действия со стороны его родственников. В феврале Иоанна была достаточно проницательна, чтобы понять, что желание Елизаветы увезти Андрей обратно в Венгрию было частью большого плана по отбору у нее Неаполя силой, и сорвать эту попытку, уговорив свекровь оставить сына и тем самым согласиться на политическое решение. Невозможно представить себе, чтобы неаполитанская королева в порыве наивности вдруг решила сама побудить венгров к вторжению, сознательно спланировав или потворствуя убийству Андрей.
И все же тщательное расследование этого дела почти наверняка привело бы к обвинению многих людей из ближайшего окружения королевы, на преданность которых она полагалась. Если бы она выдала этих людей, то осталась бы без поддержки перед своими врагами. Более того, если бы королева признала возможность существования заговора, ее противники могли использовать это признание как предлог для борьбы со своими врагами. Невиновных обвинили бы вместе с виновными, и Иоанна не смогла бы отделить тех, кто должен понести наказание, от тех, кто ни в чем не виноват. В Средние века еще не было криминалистики: ни анализа ДНК, ни подслушивающих устройств. Вина устанавливалась через признание, почти всегда вырванное под пытками, — метод, на который можно было положиться, чтобы найти виновного, хотя и не всегда подлинного. Многие из тех, кого можно было бы назвать участниками заговора, были дороги Иоанне и могли быть невиновны, а может быть, они просто закрыли на это глаза, потому что считали, что это в ее интересах.
Но убийство мужа вряд ли могло быть более пагубным для королевы, чем что-либо еще. Наверняка, Иоанна не раз мечтала избавиться от Андрей, но не таким способом. Она почти наверняка знала, что вину за его убийство возложат на нее.
После убийства королеве выпала неприятная задача сообщить о случившейся трагедии всему миру. Сначала Иоанна отправила гонцов к Папе и венграм, уведомляя каждый двор об убийстве Андрея и выражая свое потрясение и ужас по поводу того, что произошло в Аверсе. Затем она сообщила эту новость другим государям и правительствам. Из множества депеш, которые она, должно быть, отправила в первые дни после убийства Андрей, сохранилось только одно письмо, позволяющее судить о ее душевном состоянии. Датированное 22 сентября, оно адресовано "дворянам, государственным деятелям и правящему совету Флорентийской республики",[128] ближайшему союзнику королевства:
Невыразимое преступление, чудовищное беззаконие, неописуемый грех, ненавистный Богу, совершенный с нечеловеческой жестокостью и пролитием невинной крови руками злоумышленников, был совершен над личностью нашего повелителя и мужа.
Восемнадцатого числа сего месяца государь наш и супруг, в поздний час отхода ко сну, спустился в некий сад, примыкающий к галерее нашего дворца в Аверсе, ничего не подозревающий, скорее по-мальчишески (как часто, и там, и в других местах, имел обыкновение делать), не слушая советов, просто следуя опрометчивому порыву юности, без сопровождения, но закрывая за собой дверь. Мы ждали его, и из-за слишком долгого ожидания, нас на некоторое время одолел сон. Его кормилица, добрая и уважаемая женщина, взяв фонарь, стала в тревоге его искать и в конце концов обнаружила его у стены упомянутого сада задушенным. Невозможно описать наше горе. И хотя от гнусного виновника этого неслыханного преступления суровое правосудие [уже] добилось всего, что можно было узнать или установить; тем не менее, учитывая жестокость его поступка, эту суровость следует считать мягкой… Он совершил свое немыслимое преступление с помощью сообщника, который еще не пойман. Мотивом своего ужасного поступка злодей назвал то, что он навлек на себя смертную казнь, замышляя зло против нашего бывшего господина и мужа… Итак, когда вследствие такого бедствия мы оказались в недоумении, то, полагаясь на Бога, Святую Церковь и наших верных подданных и союзников, мы надеемся только на Божественное милосердие.
Датировано в Аверсе, 22 сентября, за нашей тайной печатью.
Это был дипломатическое, а не личное послание, и его следует воспринимать именно так. Задача Иоанны заключалась в том, чтобы предотвратить панику и сообщить, что правительство полностью контролирует ситуацию. С момента убийства ее мужа прошло всего четыре дня, но она уже смогла заверить своего главного торгового партнера в том, что убийца Андрея пойман и предан смерти, но при этом уточнила, что его сообщника дознаватели все еще ищут. Возможно, что, будучи проинформированной Карлом д'Артуа, Иоанна верила — или, что более вероятно, хотела верить, — что все так и есть на самом деле, поскольку потребовалось специальное папское расследование, чтобы выяснить точный ход событий того вечера. Тем не менее, королева оставила лазейку — "мы оказались в недоумении" — на случай, если расследование приведет к новым обвинениям. Ключевым моментом в ее эмоциональной реакции, помимо отвращения к произошедшему, было явное разочарование тем, что Андрей и его венгерские охранники, приставленные к нему, которых неоднократно предупреждали о существовании заговор, не проявили большей бдительности. Доменико да Гравина, который в иных случаях выступал на стороне венгров против королевы, признает это, когда пишет: "Они [охранники Андрея] в это момент весело проводили время за ужином, что, и стало причиной глубокой скорби этого королевства"[129]. Короче говоря, безмятежно предавались пьянству.
Переписка Иоанны с родственниками мужа и папством не сохранилась, но ответ Климента, датированный 10 октября 1345 года, указывает на то, что письма королевы направленные ему имели примерно то же содержание, что и то, которое она отправила флорентийцам. "Мы получили письма Вашего Величества, содержащие выражение Вашей глубокой скорби по поводу этого ужасного события, несчастной смерти короля Андрея, вашего мужа, и в некоторой степени описывающие способ ее совершения, — писал Папа, — С горечью в сердце, соболезную Тебе, дражайшая дочь. Воистину, мы не удивляемся, что Ты оплакиваешь столь прискорбное событие, возмутительное для Бога и шокирующее весь мир"[130]. Несомненно, предвидя реакцию венгров на эти известия, Климент не преминул высказаться о том, каким выдающимся принцем был Андрей, "таким незлобивым, таким богоугодным и приятным для людей". Затем он возложил вину на неаполитанских придворных Андрея, возможно, имея в виду Томмазо, но более вероятно, что это было огульное обвинение, подкрепленное мнением кардинала Эмери о дворе Иоанны: "Разве известие о времени, месте и способе совершения этого ужасного преступления не вызывает изумления у слушателей, учитывая, что там, где можно было рассчитывать на безопасность, его ждала смертельная ловушка подготовленная кровожадными руками тех, кто как он надеялся должен был быть его защитником от козней других".
"Тем не менее, — продолжал Климент, — мы пишем об этом не для того, чтобы заново обрисовать ужасное происшествие и вновь вызвать в Вас страдания, которые нелегко Вам дались, и, как мы полагаем, до сих пор причиняют боль; скорее мы говорим об этих вещах из-за уважения, которое мы питаем к упомянутому принцу; чудовищность преступления, подлежащего искуплению, и страх перед беспорядками в Ваших владениях (которые очень нас волнуют) не позволяют нам сдерживать нашу скорбь. Далее мы советуем Вам принять надлежащие меры предосторожности в отношении себя и того, кто еще не родился (о котором вы упомянули и благодаря чему мы получили радость и утешение). Кроме того, будьте бдительны с теми, кому Вы доверяете и с теми кого Вам следует избегать", — предупредил Папа в заключение.
Последнее наставление показательно. Жестокость преступления в сочетании с понятным гневом влиятельных родственников жертвы требовали, чтобы справедливость восторжествовала, а виновные в убийстве были изобличены и наказаны по всей строгости закона. Антагонизм неаполитанцев к правлению Андрея, особенно среди аристократии, был слишком известен, чтобы можно было ограничиться казнью такого незначительного человека, как Томмазо. Папа с болью осознавал, что его собственное неоднозначное отношение к правлению Андрея может быть превратно истолковано родственниками покойного, и поспешил оправдаться. "Ваши посланники подтвердят, что мы отправили епископа Шартрского в Неаполитанское королевство, чтобы позаботиться о его [Андрея] коронации задолго до того, как до нас дошли нынешние печальные слухи о вашем брате"[131], — писал Климент королю Венгрии 9 октября, забыв упомянуть, что вместе с епископом Папа также отправил письма, ограничивающие роль Андрея в правительстве и запрещающие ему оспаривать правление Иоанны.
Тем не менее, Курия была полна решимости не допустить, чтобы гнев венгров перешел в плоскость территориальных претензий. В Европе и так шла затяжная война, а Эдуард III Английский опять собирал людей, оружие и союзников с очевидной целью вторжения во Францию — катаклизма, которого Климент отчаянно пытался избежать. Венгрия уже склонялась на сторону Англии в этом конфликте. Чтобы гарантировать вынесение беспристрастного решения и тем самым лишить короля Людовика и его мать повода для вооруженного вмешательства (а также сгладить любые существующие подозрения, что Церковь как-то небрежно отнеслась к коронации покойного и, следовательно, косвенно ответственна за его смерть), Климент объявил всем заинтересованным сторонам, что Курия возьмет на себя ответственность за расследование убийства Андрея. 27 октября Курия выполнила это обещание, назначив двух кардиналов специальными эмиссарами в Неаполь и поручив им выявить всех заговорщиков, кем бы они ни были.
Иоанна не протестовала против решения Климента взять на себя контроль над расследованием смерти Андрея, хотя это означало присутствие скептически настроенных посторонних лиц в конфиденциальном кругу, окружавшем ее при дворе. В знак того, что королева, возможно, не совсем уверена в лояльности и намерениях своих приближенных и что предупреждение Папы — "будьте бдительны" — нашло в ней отклик, Иоанна в начале ноября вдруг обратилась к Папе со странной просьбой. В связи с предстоящими родами (ребенок должен был появиться на свет в конце декабря), девятнадцатилетняя девушка умоляла Климента прислать к ней Матильду де Шатийон, графиню Валуа (третью жену ее деда по материнской Карла Валуа), чтобы та побыла с ней до разрешения от бремени. То, что Иоанна искала общества совершенно незнакомой ей женщины — она никогда не встречалась с мачехой своей матери — в то время, когда ей больше всего нужно было утешение и когда она и ее ребенок, были в опасности (в Средние века женщины очень часто умирали при родах), кое-что говорит о ее душевном состоянии. Матильда не смог приехать в Неаполь и Иоанна, когда пришло ее время рожать, отдала себя и ребенка в руки кормилицы Андрея, Изабеллы Венгерской.
Очень похоже, что в первые месяцы после смерти мужа королева лихорадочно искала союзников. Уже в начале ноября в переписке с Папой она выразила желание снова выйти замуж. Для того времени, ее желание не было чем-то необычным. Иоанна была красивой молодой женщиной, у которой впереди были долгие годы для деторождения, и к тому же она единолично правила одним из самых престижных королевств в Европе. Было немыслимо, чтобы она оставалась незамужней, и Климент это прекрасно понимал. Если уж на то пошло, ей нужен был партнер, который мог бы выступить в роли главнокомандующего, если Неаполь столкнется с военной угрозой из-за границы. "[Если] после потери супруга Вы почувствуете свое одиночество и ради безопасности королевства захотите снова выйти замуж, будьте осторожны, чтобы выбранный Вами партнер был человеком, подходящим для управления королевством и преданным Церкви"[132], — предупредил ее Папа в письме от 13 ноября 1345 года. В следующем месяце от королевы поступило официальное прошение, в котором она официально просила Курию дать ей разрешение на брак со своим кузеном Робертом Тарентским, старшим сыном императрицы Екатерины. Папа получил аналогичное прошение и от Роберта.
Но просьба Иоанны был притворством. Она ненавидела Роберта, который буквально заставил ее отправить это прошение. Позже она отреклась от него через своих эмиссаров. Но у ее кузена были рыцари, оружие и воины, а у нее — нет и из-за беременности она не могла даже выйти из замка. Ее прошение является свидетельством того, как мало власти было у королевы в последние недели беременности, она даже не знала, кому может доверять и должна была понимать, что у нее мало времени для принятия решение. Угрозы Роберта и его агрессивные притязания на ее руку лишь подчеркнули ее слабость и научили, что она должна снова выйти замуж, и как можно скорее, если хочет сделать свой собственный выбор.
Иоанну спасла медлительность папской администрации: прежде чем Климент успел отреагировать на ее просьбу, у королевы начались роды. Рано утром 25 декабря 1345 года, в присутствии всех высокопоставленных придворных и дам, Иоанна родила своего первенца, здорового мальчика, что стало единственным радостным событием в году. Наконец-то впереди забрезжила надежда на стабильность. Линия наследования была укреплена, и, что еще лучше, наследник трона был мужского пола. Чтобы подчеркнуть, что это ребенок Андрея, и успокоить его венгерских родственников, на следующий день, по просьбе Иоанны, канцлер королевства, епископ Кавайонский, при крещении нарек младенца именем Карл Мартел. Это намеренное обращение к старшему брату Роберта Мудрого должно было устранить разрыв, возникший не только из-за убийства Андрея, но и из-за первоначального недовольства венгров тем, что королевство было незаконно отнято у Шаробера дедом Иоанны. В качестве еще одного жеста доброй воли Иоанна отдала своего сына на воспитание Изабелле Венгерской и выделила ей большой штат в замке Кастель-дель-Ово. Королева также назначила знатного неаполитанского дворянина защитником Карла Мартела и убедила Папу Римского стать крестным отцом ребенка.
Поскольку сын Андрея однажды станет правителем Неаполя, королева посчитала, что выполнила и удовлетворила условие своего брачного контракта. Поэтому она отправила эмиссаров к королю Людовику и вдовствующей королеве Елизавете, чтобы сообщить радостную весть о рождении ребенка и договориться об освобождении ее от некоторых оставшихся пунктов брачного договора 1333 года, чтобы она могла снова выйти замуж.
Прибытие этого посольства в Венгрию произвело на Людовика и Елизавету такой же эффект, как если бы ядро из осадного орудия перелетело через Адриатику и обрушилось на их семейный замок в Вишеграде. Впервые венгры осознали, что их смогли перехитрить, и, что если они не предпримут быстрых действий, то их власть над Неаполем, которая всего за несколько месяцев до этого казалась надежной, окажется под угрозой. Знание того, что Карл Мартел однажды станет править вместо Андрея, было слабым утешением, а то, что их претензии на королевство будут решаться следующим поколением, не приносило никакого удовлетворения. В ярости венгерская корона признала, что, хотя папство взяло на себя обязательство расследовать смерть Андрея, ни один неаполитанец не был обвинен в убийстве по той простой причине, что из-за непредвиденных задержек ни один из двух кардиналов, которым было поручено это дело, еще не ступил на территорию королевства. Правосудие не свершилось, заговорщики все еще оставались на свободе, а королева Неаполя намеревалась выйти замуж за своего кузена из дома Таранто, тем самым полностью ликвидируя венгерское влияние.
Гневный ропот поднявшийся в Венгрии и направленный в том числе и на Святой престол в Авиньоне, вылился виде делегации из высокопоставленных лиц, в которую входили герцог и два графа. "Бесславная смерть моего брата произошла в то время, когда Ваше Святейшество тешило нас с надеждой",[133] — горько обвинял король Людовик Папу в письме от 15 января 1346 года, которое было передано адресату эмиссарами, прибывшим только в марте. "Обращаясь к Вам, святейший и милосерднейший Климент [саркастическое обыгрывание имени Папы, Климент (лат. Clemens) в переводе с латинского означает — милосердный], который по божественной милости является наместником высочайшего Христа, я прошу Вас, как Ваш смиренный и преданный сын, в Вашей всепрощающей милости призвать все Ваше сердце, всю вашу душу и все ваши мысли, чтобы обеспечить месть за это ужасное преступление; и чтобы преступники, обагренные кровью моего брата, были лишены всех своих прав на королевство Сицилию [так венгры называли Неаполь] и его зависимые владения". Поскольку Курия до сих пор не выявила ни одного подозреваемого, Людовик и его мать предоставили Папе собственный список заговорщиков. "И эти убийцы — вышеупомянутая Иоанна, мужеубийца и вдова моего брата; мадам Мария, ее сестра; Роберт, принц Тарентский, и его братья; Карл, герцог Дураццо, и его братья; и все, кто тайно стремится к короне Сицилийского королевства", — написал Людовик в качестве прелюдии к обвинению еще около двухсот предполагаемых преступников, среди которых особо выделялось имя кардинала Талейрана Перигорского. Вдовствующая королева поддержала обвинения сына, назвав Иоанну viricide, или мужеубийцей, и потребовав, чтобы королева Неаполя была лишена своего королевства. Елизавета также настаивала на том, чтобы ее внук, Карл Мартел, для его же безопасности, был отобран у матери, привезен в Вишеград и воспитан венгерскими родственниками, прежде чем вернуться к управлению Неаполем.
Что касается того, кто будет править Неаполем, пока королевство будет ожидать совершеннолетия Карла Мартела, король Людовик в том же письме предложил свое решение: "Ваше Святейшество, несомненно знает, что я являюсь первенцем от первенца короля Сицилии; и я вновь обращаюсь к Вашему Святейшему и умоляю Вас, как Ваш смиренный и благочестивый сына, проявить милосердие и вернуть жизнь моей озлобленной душе и тепло моему смятенному сердцу, соизволив, по Вашей доброте и апостольскому великодушию, передать мне полностью (вместе с моим братом Стефаном) и на условиях, установленных для предшествующих мне королей, Сицилийское королевство, а также другие владения"[134]. Затем, зная, как ведутся дела в Авиньоне, Людовик многозначительно намекнул: "Чтобы я мог посвятить себя нашей Святейшей Матери, Римской католической церкви [ссылка на то, что он принял сторону Климента или, по крайней мере, сохранил нейтралитет в борьбе Папы с амбициями Эдуарда III и императора Священной Римской империи]; чтобы я мог выплачивать пошлины [ежегодную дань в 7.000 унций золота, которую Иоанна не выплатила за год до этого, поскольку легат взял на себя управление королевством]; и чтобы я мог выполнять те же обязательства, что и предыдущие короли [обязательство обеспечить выплату дани в будущем], и даже некоторые более крупные [ожидаемая взятка]".
В этом письме была четко обозначена реакция венгров не на убийство Андрея, а на предполагаемый повторный брак Иоанны. За три с лишним месяца, прошедших с момента убийства, семья ее мужа не выдвинула против королевы Неаполя ни одного обвинения. Только после того, как сноха раскрыла свое намерение выйти замуж не за представителя венгерского дома, Елизавета выяснила, что она убийца. Если бы Иоанна согласилась выйти замуж за ее третьего сына, Стефана, венгры, скорее всего, никогда бы не выдвинули обвинения, но Иоанна заранее дала понять, что не будет этого делать, отправив своих посланников специально для переговоров о том, чтобы ее освободили от первоначального брачного контракта. Чтобы венгры смогли реализовать свои амбиции в Неаполе, которые, как говорилось в письме Клименту от 15 января, включали в себя назначение Стефана на место Иоанны (Людовик должен был оставаться в Венгрии, чтобы сохранить свою власть) и разлучение Карла Мартела с матерью с целью привить ему венгерские нравы, Иоанна должна была быть низложена. Отсюда возникла необходимость распространить вину за убийство Андрея и на королеву, так как на этом зиждились все венгерские надежды.
Рождение здорового ребенка, похоже, придало Иоанне новые силы, ведь вскоре после появления на свет сына королева предприняла меры по своей защите, публично отказавшись от требования Роберта Тарентского в пользу его младшего брата Людовика. По иронии судьбы, Иоанна нашла поддержку, необходимую ей для отказа от Роберта, в семье своего кузена. Людовику благоволила как его мать, Екатерина Валуа, так и ее канцлер и главный советник Никколо Аччаюоли, потому что у обоих были свои причины поддерживать этот брак. Сестра Никколо была второй женой Карла д'Артуа, и оба Артуа — Карл и его сын Бертран — подозревались в участии в заговоре с целью убийства Андрея. Аччаюоли был гораздо ближе к Людовику, чем к Роберту и первый прислушивался к Никколо, а второй — нет. Кроме того, Роберт, высокомерный и властный, открыто ссорился с матерью. Екатерина недолюбливала его почти так же, как и Иоанна, и обратилась к своему брату Филиппу VI Валуа с просьбой поддержать кандидатуру Людовика, а не его старшего брата. Французский король согласился и ходатайствовал перед Папой за Людовика.
Людовик представлял собой, для королевы, единственную реальную альтернативу, так как Иоанне нужен был муж который понимал бы внутреннюю политику Неаполя, что исключало возможность привлечения жениха из-за пределов королевства, а после предательства Агнессы не было шансов, что она обратится к семье Дураццо, что является признаком того, что это было больше, чем просто политическая договоренность. Людовик был среди тех, кому хронисты приписывали романтические отношения с Иоанной. Как и Андрей, Людовик был на год моложе Иоанны, но он был сильным, светловолосым и очень красивым. Самое главное, Людовик был опытным воином, способным защитить свою жену, ее младенца-сына, двор и королевство. Иоанна написала Папе, объясняя, что изменила свое решение ради блага королевства, основываясь на рекомендациях своих советников, прелатов и баронов, но Климент ей не поверил. В письме королю Франции от 30 марта 1346 года Папа сообщил, что Людовик был выбран вместо своего брата, потому что обещал оградить фаворитов королевы от преследования за заговор с целью убийства Андрея. "Если его брак [с Иоанной] состоится, то тем, кого можно заподозрить в участии в позорной смерти короля, Людовик гарантировал, что они избегнут наказания", — писал Климент[135].
Похоже, что к этому времени все сомнения Иоанны относительно роли Филиппы и ее семьи в убийстве Андрея прошли. Похоже, что королева была убеждена в невиновности тех, с кем она была близка, и активно стремилась защитить их. Возможно, ее поведение было реакцией на агрессивные попытки Роберта жениться на ней, но, возможно, и потому, что Иоанна понимала, что ее придворные стали очевидными целями для мести. Хотя описания внешности Раймунда, Роберта и Санции ди Катанья не сохранились, они были потомками африканского раба, и поэтому вполне вероятно, что они были чернокожими. Их расовое происхождение не повлияло ни на оценку Иоанной их способностей, ни на ее привязанность к ним, но многие другие в королевстве считали иначе. Когда Боккаччо пишет о муже Филиппы: "Как нелепо видеть африканца выходца из рабской тюрьмы, служившего на кухне, стоящим перед королем Робертом, исполняющим обязанности достойные только дворянина, управляющим двором и издающим законы для власть имущих!", он, вероятно, выражает не только свои собственные чувства, но и мнение, которого придерживалась общественность, и которое затем распространилось и на потомков этого человека. Возможно, что Людовик с целью продвижения своей кандидатуры вместо кандидатуры своего брата Роберта, пообещал защитить приближенных королевы от мании охоты на ведьм.
Однако Роберт совсем не собирался отказываться от помолвки. Корона находилась почти в его руках, и он был полон решимости завладеть ею, с согласия невесты или без него. Людовик, со своей стороны, также был полон решимости обойти брата и самому жениться на Иоанне. Последовала семейная драма, которая служила пищей для песен трубадуров на протяжении веков. Брат обрушился на брата, армия на армию, и все они сражались за руку королевы. Королевство охватила гражданская война.
Поскольку старший брат контролировавший семейные владения, мог призвать для борьбы своих вассалов, Людовик был вынужден набирать основную часть своей армии за пределами королевства. Никколо Аччаюоли, имевший тесные связи с Флоренцией (его двоюродный брат был там епископом), использовал двух флорентийских агентов для найма войск в Тоскане и ее окрестностей. По необходимости они прибегали к услугам наемников. Агенты не отличались особой щепетильностью при наборе армии, в результате чего большая часть тех, кто отправился на юг на помощь Людовику, были гибеллинами, которые выступали под штандартами и знаменами, не оставляющими сомнений в их партийной принадлежности. Когда эти войска вошли в столицу Неаполя, населению показалось, что королева обратилась к самому страшному противнику королевства, императору, за помощью против своих подданных-гвельфов.
Роберт быстро воспользовался этим политическим просчетом. Он объединился со своим кузеном Карлом Дураццо, который был счастлив принять участие в любой заварухе, которая могла бы привести к смещению Иоанны в пользу ее сестры, и оба стали подавать себя стойкими защитниками Церкви. Поскольку Святой престол взял на себя обязательство найти и наказать убийц Андрея, Роберт и Карл, ловко извернувшись, неожиданно приняли это дело за свое, объявив, что они борются с Иоанной не потому, что она предпочла Людовика Роберту, а потому, что она и ее любовник укрывают фаворитов королевы, которые убили ее мужа. Тот факт, что Андрей к тому времени был мертв уже шесть месяцев, и ни один из принцев и не подумал преследовать его убийц до того, как Иоанна объявила, что выходит замуж за Людовика, был благополучно забыт.
Толчком к вновь обретенному рвению Роберта и Карла восстановить справедливость мог послужить Уго дель Бальцо, граф Авеллино, сенешаль Иоанны в Провансе, который в данном случае, по поручению Папы, действовал как тайный агент. Боккаччо писал, что Уго "сговорился с этими принцами"[136], чтобы провести дознание и затем вынести приговор предполагаемым злоумышленникам. Разочарованный тем, что два кардинала, первоначально выбранные для этой миссии, были так долго задержаны другими делами, Климент обратился к графу Авеллино с тайным поручением выступить его неофициальным эмиссаром. В пользу этой теории говорит тот факт, что Уго, который большую часть предыдущего года находился в крестовом походе, вернулся в Авиньон, чтобы 8 января встретиться с Папой, а к 13 февраля уже был на пути в Неаполь.
Новая стратегия противников королевы имела дополнительную привлекательность: она была направлена именно на тех богатых и титулованных особ, которые в прошлом закрывали Карлу доступ к власти, а в настоящее время сопротивлялись вступлению Роберта на трон. Если бы удалось доказать, что это они организовали в заговор против Андрей, то не только политическая оппозиция Роберту и Карлу будет сметена одним махом, но и все значительное имущество виновных будет объявлено конфискованным и может достаться победителями в качестве трофея. План был настолько хорош, что Роберт и Карл, должно быть, удивлялись, почему они сами до него не додумались.
Затянувшееся расследование убийства Андрей действительно ослабило позиции королевы. Хотя Иоанна лишь уступила желанию Папы, признав церковное главенство в этом деле, и фактически вместе со всеми в королевстве ожидала прибытия двух кардиналов, которым было поручено дознание, непростительная медлительность папских легатов создавала впечатление, что королева намеренно препятствует правосудию. Было совершено ужасное преступление, и все считали, что возмездие должно быть быстрым и страшным. Когда же этого не произошло, атмосфера накалилась, и население сначала недоумевало, а затем стало проявлять беспокойство. Роберту и Карлу не составило труда поставить народное мнение на службу своему делу, особенно после прибытия гибеллинских наемников. Горожане из таких отдаленных мест, как Салерно, Нидо и Капуя, стекались в столицу, чтобы потребовать от королевы выдать своих фаворитов. Роберт, Карл и Уго дель Бальцо со своими сторонниками (к этому времени в деле приняли участие все братья Дураццо) распространяли среди населения слухи о том, что Иоанна помешала привлечь к суду убийц Андрея, потому что они были ее приближенные. Провокаторы накаляли обстановку, надеясь подстрекнуть толпу к бунту. Принцы даже прибегли к услугам известного головореза по имени Фра Мориале.
Все разрешилось 6 марта 1346 года. Чтобы снизить риск насилия со стороны населением, Раймунд ди Катанья, занимавший пост сенешаля двора, издал указ, запрещающий публичное ношение оружия. Когда Раймунд с небольшим отрядом рыцарей отважно вышел на улицы Неаполя, чтобы обеспечить исполнение этого указа, он попал в засаду, устроенную Фра Мориале и его людьми. Завязался жестокий бой, и когда все закончилось, Фра Мориале получил свою плату, а Раймунд ди Катанья был взят в плен.
Его сначала привели на главную площадь города, чтобы подвергнуть перед собравшимся народом пыткам и удовлетворить жажду толпой крови. Однако, поскольку при допросе важно было выявить имена именно тех заговорщиков, которые были нужны, Роберт и Карл подстраховались и велели отрезать Раймунду язык, а все задаваемые ему вопросы сопровождались барабанной дробью, чтобы никто из зрителей не мог ничего расслышать. После этого они доставили пленника в замок Роберта и вывели его на балкон, чтобы смерть Раймунда, если не его признание, была понятна толпе внизу. Таким образом они узнали имена необходимого (и ожидаемого) числа высокопоставленных заговорщиков: маршала королевства графа Терлицци, великого сенешаля Роберта ди Катанья, члена королевского двора Николо Мелиццано (который, похоже, действительно участвовал в убийстве), кормилицы Иоанны Филиппы ди Катанья, внучки Филиппы Санции, Карла д'Артуа и его сына Бертрана, брата и сестры Томмазо Мамбриччо и ряда других лиц, связанных с окружением Иоанны. Методы Роберта и Карла оказались настолько убедительными, что Раймунд ди Катанья сам признался в убийстве, хотя за несколько месяцев до этого было точно установлено, что сенешаль в момент убийства Андрея спал в своей комнате в королевской резиденции в Аверсе.
Когда позже личности обвиняемых были объявлены толпе нотариусом (Раймунд ди Катанья, не имея возможности говорить, был вынужден своими мучителями кивать головой после оглашения каждого имени в качестве подтверждения), это произвело сенсацию. Под предводительством Роберта, Карла и Уго дель Бальцо толпа была доведена до исступления, щедро вооружена тесаками и копьями, а затем направлена в сторону Кастель-Нуово. Согласно другой хронике того времени, разъяренные горожане, когда сходились к замку, несли гвельфские знамена, и называя себя воинами Церкви, кричали: "Смерть предателям!"[137], "Смерть шлюхе королеве!" и "Выдать предателей!".
Эта демонстрация силы, хотя и была, несомненно, драматичной, не отличалась особой эффективностью. Кинжалы, тесаки и копья не очень-то могли помочь против крепких каменных стен. Наемники-гибеллины, нанятые для защиты Иоанны и ее двора, просто заперли ворота замка и обрушили на собравшиеся внизу толпы арбалетные болты, камни, мостовую плитку, поленья предназначенные для печей, горшки с кипятком и сковородки — все, что попадалось под руку.
На самом деле, во время нападения, Иоанны даже не было в Кастель-Нуово. Не зная о том, что затевают ее противники, королева удалилась в Кастель-дель-Ово, самую надежную крепость Неаполя и традиционное убежище ее семьи, чтобы побыть с ребенком, о чем свидетельствует более позднее письмо от 28 августа 1347 года. "Все произошло в мое отсутствие, когда я была вдали от этого места [Кастель-Нуово]"[138], — писала Иоанна.
Толпа отступила от стен, но не разошлась, спешно разрабатывая новый план действий. Было решено окружить замок, устроить осаду и ждать, пока внутри закончатся съестные припасы. Этот новый план оказался гораздо более успешным, тем более что наемники-гибеллины, похоже, были заинтересованы в грабеже своих нанимателей не меньше, чем в их защите. Через три дня гарнизон замка был вынужден заключить с осаждающими соглашение и выдать обвиняемых.
Но даже тогда, те из Кастель-Нуово, кто вел переговоры в от имени королевы и от имени перепуганных придворных, сделали все возможное, чтобы защитить своих подопечных от самосуда толпы. При посредничестве Уго дель Бальцо была заключена сделка, по которой Уго, Роберт и Карл обязались, что пленников без охраны переведут в Кастель-дель-Ово, пока верховный судья королевства не проведет расследование, чтобы выяснить, насколько обоснованны обвинения против каждого подозреваемого. Только после этого по законам страны, в случае необходимости, будет вынесен смертный приговор. Чтобы обеспечить дополнительную защиту от взбудораженной толпы, Уго предложил перевезти пленников из Кастель-Нуово в Кастель-дель-Ово, расположенный в полумиле от побережья, по морю, на одной из собственных галер. Это предложение было принято обвиняемыми, среди которых были граф Терлицци, Роберт, Санция и Филиппа ди Катанья, Николо Мелиццано и другие. К огорчению победителей, Карл и Бертран д'Артуа, сумели незамеченными ускользнуть из Кастель-Нуово и впоследствии оказались под защитой константинопольской императрицы в одном из ее загородных замков.
Благоразумное решение Артуа, избежать плена и попытать счастья у Екатерины Валуа, вскоре себя оправдало. Галера с пленниками так и не добралась до Кастель-дель-Ово, потому что Уго дель Бальцо, нагло пренебрегая только что заключенным соглашением, остановил свою галеру в море, примерно на полпути между пунктом отправления и предполагаемым местом назначения, и, к удовольствию толпы собравшейся на берегу, принялся мучить своих беспомощных пассажиров. "На глазах у всего города в открытом море он [Уго, граф Авеллино] безжалостно пытал бедных Филиппу, Санцию и Роберта [ди Катанья] на чудовищной дыбе", — сообщает хроника того времени De Casibus[139]. "Тот, кто был другом Авеллино… немедленно подверг пыткам Санцию, графиню Марконе"[140], — соглашается Chronicon Siculum.
По окончании пыток Уго отвез своих измученных и изуродованных пленниц (Филиппе было за шестьдесят, а Санция была беременна) в замок герцога Дураццо, чтобы не лишать союзников удовольствия допросить своих бывших политических противников. После этого они провели ночь под пытками устроенными Карлом Дураццо в потайных камерах подземелья. Наконец, посланному Иоанной эмиссару, который выразил самый решительный протест против такого обращения с придворными королевы, удалось на следующее утро вырвать подозреваемых у герцога с помощью верной королеве рыцарской гвардии. Но и тогда пленников перевели не в Кастель-дель-Ово, как было решено изначально, а, что еще более зловеще, в замок Капуано, ту самую тюрьму, в которой раньше содержались осужденные братья Пипини.
Выдача этих придворных, ранее входивших в число самых богатых и влиятельных вельмож королевства, означала явную победу противников королевы. В результате произошедших беспорядков Людовик Тарентский был вынужден отступить с оставшимися войсками на север, в Капую, оставив столицу под контролем своего соперника. Несмотря на резкие возражения Иоанны, Роберт воспользовался обретенной властью и переехал к ней в Кастель-Нуово, а вскоре после этого начал издавать королевские эдикты. Его первый эдикт, опубликованный 25 марта, предписывал арестовывать и изгонять наемников, сражавшихся на стороне его брата. 4 апреля этот эдикт был подкреплен вывешенным на дверях всех главных зданий городов, включая соборы Неаполя и Аверсы, уведомлением, запрещающим любому гражданину королевства подчиняться приказам Людовика. В то же время Роберт настоятельно просил Папу поскорее выдать ему разрешение на брак с Иоанной, утверждая, что эта необходимость вызвана недавними беспорядками в городе и другими неотложными государственными делами.
Королева упорно сопротивлялась своему кузену. Она отправила к Папе тайных эмиссаров, которым поручила передать свой непреклонный отказ от брака с Робертом. Из Кастель-Нуово приходили противоречивые указы, пока Иоанна боролась за власть со своим нежеланным женихом. 26 апреля Роберт назначил себя на высший военный пост в стране — должность генерал-капитана королевства. А 30 апреля королева в отместку назначила Людовика Тарентского командиром большого гарнизона одного из королевских замков. Эдиктом от 6 мая Роберт взял под контроль все государственные финансы. А 30 мая Иоанна назначила Людовику государственное жалованье в размере 6.000 унций золота.
Усилия Иоанны в отношении своего предполагаемого любовника не были напрасными. Действия Людовика после первого поражения оправдали веру королевы в его способности военачальника. Он задержался в Капуе, чтобы перегруппировать силы, а затем с боями пробился к Беневенто, который немедленно ему сдался. Из Беневенто Людовик двинулся к Неаполю, набирая по мере продвижения солдат и собирая припасы. К июню он со значительными силами расположился на холме к северо-западу от столицы, достаточно близко, чтобы люди в городе ощущали его присутствия, и там окопался, накапливая силы и ожидая возможности нанести удар.
И почти в тот же момент, когда Людовик закрепился на холме, пришло известие, что венгры собрали огромную армию, намереваясь вторгнуться в Неаполитанское королевство.