Иоанна I

Глава VI. Папская политика

Законы денег так же неизменны, как и законы природы. Успешность коммерческого предприятия, будь то в XXI или в XIV веке, зависит от прибыльности его основного бизнеса, способности руководства адаптироваться к меняющимся условиям и доверия инвесторов или вкладчиков, причем первые два критерия обязательно влияют на третий. Крупнейшие из суперкомпаний, вынужденные из-за убытков, которые они понесли в неаполитанской торговле зерном, диверсифицировать свою деятельность в импорте английской шерсти, оказались в ловушке из-за постоянно растущей потребности Эдуарда III в средствах для продолжения войны с Францией. Высшее руководство этих компаний, которые были людьми самыми искушенных в финансовых операциях, каких только видел мир, отчаянно пыталось сократить свои обязательства перед английским королем. Их займы были фактически авансами под деньги, причитающиеся им от торговли, или под налоги или сборы, переданные им из королевской казны. Но на сбор налогов и сборов, причитающихся им от короны, у суперкомпаний уходило гораздо больше времени, чем на расходование займов Эдуардом, а когда займы были потрачены, он захотел получить еще.

Изменчивая политика флорентийского правительства в критический период с 1340 по 1343 год только усугубила трудности суперкомпаний. Завидуя растущей экономической мощи соседнего города Пиза, флорентийская коммуна захотела решить проблему, объявив этому городу войну, — дорогостоящее предприятие, финансирование которого компании Барди, Перуцци и Аччаюоли были вынуждены взять на себя. Когда в 1341 году война пошла не так как им хотелось, флорентийцы обратились за помощью к Роберту Мудрому, но старый король, озабоченный подготовкой очередного вторжения на Сицилию, не прислал затребованные войска. Это побудило правительство Флоренции, которое до этого момента всегда твердо стояло на стороне Неаполя и папства против гиббелинов, весной 1342 года обратиться к императору за военной помощью. Разгневанный Роберт в ответ на это арестовал активы суперкомпаний в Неаполитанском королевстве. Папа последовал его примеру, передав финансовые дела Церкви, которыми обычно занимались семьи Барди, Перуцци и Аччаюоли, другим, более мелким компаниям, чья политика была надежно про-гвельфской. Хотя Флоренция поспешила исправить свою ошибку, отменив посольство к императору и избрав нового лидера коммуны с безупречными гвельфскими симпатиями, дело было уже сделано. Те, кто вложил свои деньги в суперкомпании, требовали вернуть их назад.

Осенью 1342 года новый глава Флоренции, избранный пожизненным диктатором, попытался защитить компании, объявив трехлетний мораторий на выплаты, надеясь выиграть время, необходимое для сбора денег, причитающихся компаниям в Англии, и таким образом сохранить их платежеспособность. Но вместо того чтобы платить, Эдуард III начал серию аудиторских проверок, призванных минимизировать его обязательства перед флорентийскими кредиторами, и тогда стало ясно, что суперкомпании неизбежно понесут крупные убытки. Это был последний удар. Правительство пожизненного диктатора пало 3 августа 1343 года, и началась полномасштабная паника.

Чтобы защитить интересы королевства, Иоанна и Санция, 25 августа, вместе подписали обращенте к правительству Флоренции, в котором напомнили коммуне о тесных отношениях, всегда существовавших между Анжуйской династией и их городом, и потребовали отдать предпочтение неаполитанским претензиям. Но на самом деле, уже ничего нельзя было поделать. Семьи Перуцци и Аччаюоли объявили о банкротстве в октябре 1343 года; Барди продержались дольше, пока не закрылись в апреле 1346 года. Выплаты кредиторам составили менее 50% от суммы активов, и небольшой размер выплат не был полностью обусловлен убытками. Партнеры этих фирм, очевидно, так же ловко прятали свои деньги, как когда-то их вкладывали. "Большинство акционеров, судя по всему, бежали из города и передали свое имущество в надежные руки. Такие действия, похоже, были обычной практикой во Флоренции того времени"[88].

В Средние века компании и раньше терпели крах, но не такой. Благодаря развитию транспорта и образования размеры и масштабы сделок суперкомпаний были беспрецедентными. По оценкам Джованни Виллани, потребность суперкомпаний в квалифицированном персонале была настолько велика, что 1.200 флорентийцев были специально обучены чтению, письму и подсчетам на абаке (счетной доске). На одну только семью Барди работало от 120 до 150 человек, разбросанных по всей Европе, и составлявших административную сеть, уступавшую только Церкви. Эти компании представляли собой первые по-настоящему многонациональные корпорации, и когда они потерпели крах, то это вызвало первую по-настоящему многонациональную рецессию. Заработная плата упала, предприятия закрылись, и по всей Европе выросла безработица; люди потеряли свои сбережения, а кредиты, которые так легко было получить в прошлом, больше не предоставлялись. Пострадали как правительства, так и частные лица. Поскольку ничего подобного раньше не происходило, королевские казначейства были не готовы справиться с кризисом, так как до идеи скоординированного вмешательства центральных банков и государственных инвестиций было еще шестьсот лет.

Вся экономика Западной Европы пострадала, но нигде ущерб не был столь серьезным, как в Неаполе, где на протяжении десятилетий суперкомпании эффективно функционировали как финансисты королевского правительства. Все богатство королевства основывалось на закупке этими компаниями огромного количества зерна, которое в хороший год достигало 45.000 тонн. Доходы, связанные с суперкомпаниями, шли на оплату всех готовых товаров, которые наводняли неаполитанский рынок, включая предметы роскоши — шелка, драгоценности, разноцветные ткани расшитые золотыми нитями с Дальнего Востока, экзотические продукты питания, специи, ароматное мыло. Компании финансировали строительство впечатляющих замков и церквей по заказу Карла Хромого, Роберта Мудрого и его королевы и оплачивали их украшение лучшими художниками Франции и Италии. Великая торговля зерном предоставляла средства, которые позволяли череде анжуйских королей год за годом покрывать огромные военные расходы, связанные с бесплодными кампаниями по завоеванию Сицилии, и собирать 7.000 унций золота (а возможно, и белого коня) в качестве ежегодной дани, которую каждый анжуйский монарх, будь то мужчина или женщина, обязан был беспрекословно выплачивать папству.

Конечно, никто из живших в 1343 году не мог предположить, насколько долгим и глубоким окажется экономический спад, и каковы с течением времени будут его последствия для Неаполя. Двор, должно быть, рассчитывал, что в будущем суперкомпании будут рекапитализированы и королевство вернется к прежнему состоянию изобилия. Но на самом деле процветание, во время царствования Роберта Мудрого, было результатом удачи и неустойчивых экономических реалий, а не хорошего управления. Анжуйская династия по-прежнему зависела от купцов, поскольку активно тратила деньги, отстраивая Неаполь и предаваясь показной роскоши. "Таким образом, прибыльная торговля зерном… превратилась для них [суперкомпаний] в долгосрочную квазимонополию в результате расточительности правителей"[89]. По идее, реорганизация торговли зерном должна была произойти в предыдущее десятилетие и только исключительная компетентность управляющих семейств Барди, Перуцци и Аччаюоли отложила крах до начала правления Иоанны. Но в то время никто этого не понимал, и вину за это возложили на новую королеву.

Однако эта "вина" была наименьшей из проблем Иоанны. Хотя Роберт Мудрый оставил в королевской казне значительный излишек, он также обременил свое наследство рядом условий, которые Иоанна, как его наследница, должна была по закону соблюдать. В основном они касались выделения средств на еще одну попытку захвата Сицилии, а также выплаты пенсий и продвижения по службе многих фаворитов старого короля, включая его внебрачного сына, Карла д'Артуа, и некоторых членов семьи Филиппы ди Катанья. Однако, к сожалению, выплата этих пенсий привела к тому, что ресурсы королевства стали истощаться ускоренными темпами. Иоанна уже не могла, как ее дед, обратиться за кредитом, когда эти деньги закончились; банкиры, даже те, кому удалось избежать долговой тюрьмы, больше не работали. Времена неограниченных трат Анжуйской династии закончились.

Даже погода обернулась против королевства. В течение следующих двух лет среднее количество осадков резко возросло, затопив поля, снизив урожайность и усугубив общую атмосферу тревоги и предчувствия большой беды.

Пока Иоанна и ее советники, в условиях финансового кризиса, пытались ограничить потери королевства, двор был отвлечен от насущных проблем приездом еще одного высокопоставленного гостя. 11 октября 1343 года в Неаполь прибыл поэт-лауреат, Франческо Петрарка. Это был не светский визит. Великий литератор официально выступал в качестве личного эмиссара своего хорошего друга кардинала Джованни Колонна, члена могущественной римской семьи Колонна. Кардинал был набирающей силу фигурой при папском дворе в Авиньоне и, как следствие, соперником кардинала Талейрана Перигорского. Колонна поручил Петрарке добиться освобождения заключенных в тюрьму братьев из семьи Пипини.

Трое братьев Пипини во главе со старшим из них Джованни, графом Минервино, были заключены в тюрьму Робертом Мудрым за участие в беспорядках 1338 года. Братья не считаясь ни с чем, так рьяно преследовали своих врагов, что их прозвали "бичом Апулии"[90]. Чтобы заставить их капитулировать, потребовалась небольшая армия, но в итоге в 1341 году они предстали перед судом и были осуждены за убийства, изнасилования, грабежи, поджоги, измену, "разжигание гражданской войны"[91] и другие тяжкие преступления. Изначально они были приговорены к казни, но их мать добилась от Санции замены приговора пожизненным заключением, и теперь трое молодых людей проводили свои дни в кандалах в темнице одного из королевских замков. После смерти Роберта у их матери родилась внезапная идея послать кардиналу Колонне, дальнему родственнику семьи, искреннее обращение, дополненное солидной взяткой, чтобы добиться освобождения сыновей. В конце концов, это сработало, как и с заговором Агнессы Перигорской.

Кардинал согласился похлопотать за узников и привлек Петрарку, который, как предполагалось, имел влияние при королевском дворе благодаря своему предыдущему визиту в Неаполь. Петрарка был известным поэтом и почитаемым ученым, но он был весьма неопытным дипломатом, а его отношение к политике было одновременно наивным и корыстным. Иоанна и ее двор отнеслись к его миссии с явной неприязнью, а его мольбы о помиловании братьев Пипини не встретили понимания. Имущество заключенных, конфискованное Робертом после их осуждения и впоследствии переданное своим фаворитам, в том числе Раймунду дель Бальцо, родственнику графа Уго, должно было быть возвращено, если бы братья Пипини были помилованы. Раймунд, был членом правящего Совета и естественно, этого не желал. Но еще, королевский двор откровенно боялся братьев Пипини. Они были высокомерными, не раскаявшимися убийцами, и их освобождение наверняка принесло быт королевству новые беды.

Не желая обидеть столь уважаемого и авторитетного эмиссара и его покровителя, Иоанна, Санция и правящий Совет не стали просто отказывать Петрарке в его просьбе, а тянули время и заняли двусмысленную позицию. Иоанна дала поэту несколько частных аудиенций, на которых она, очевидно, обсуждала с Петраркой не освобождение братьев Пипини, а литературные произведения. 25 ноября королева подписала указ о назначении его своим домашним капелланом, предоставив поэту ту же самую престижную должность, которую он занимал при ее деде. Санция (сама получившая долю из конфискованного имущества братьев Пипини, некоторые из самых ценных лошадей братьев попали в ее конюшню) также дала аудиенцию Петрарке, на которой выразила ему соболезнования по поводу бедственного положения его подзащитных. "Старшая королева, в прошлом супруга короля Роберта, а теперь самая несчастная из вдов, сострадает, но как она говорит, больше ничего не может сделать, — сообщает Петрарка кардиналу Колонне в письме, отосланном из Неаполя вскоре после его прибытия. — Клеопатра [под которой он подразумевает Иоанну] со своим Птолемеем [Андреем] тоже могла бы проявить сострадание, если бы Фотин [монах Роберт] и Ахилл [Раймунд дель Бальцо] позволили это сделать"[92]. Сочувствие двух королев в данном случае было откровенно притворным. Позже Иоанна объяснила свою позицию в письме к Папе, которое она попросила передать Петрарке. "Отпуская Пипини на свободу, мы побуждаем остальных подражать им, — писала она Клименту VI, — эти преступники могли бы говорить о своей невиновности, если бы никто не знал о необычайных злодеяниях, которые они совершали во времена короля Роберта; опустошениях, грабежах, поджогах, убийствах и всевозможных издевательствах; все знают также об их открытом мятеже и безумном упрямстве, о том, как, несмотря на призывы и угрозы короля, они продолжали нарушать мир и покой королевства и были настолько дерзки, что выступили против королевских войск и сражались с ними во главе своей банды рыцарей-разбойников, и других подобных преступников… По закону они заслуживали смертной казни"[93].

Петрарка объясняет провал своей миссии не искренней заботой королевы о безопасности страны и ее жителей, а "противодействием группы придворных"[94], окружавших двух королев и особенно одиозным монахом Робертом, который, по словам поэта, оказывал чрезмерное влияние на остальных членов Совета. "Опираясь не столько на красноречие, сколько на молчание и высокомерие, он [монах Роберт] увивается вокруг королев и, опираясь на посох, оттесняет более смиренных, попирая справедливость и оскверняя все, что осталось от божественных или человеческих прав"[95], — пишет поэт, и это означает, что монах тоже выступал против освобождения братьев Пипини. "У меня нет никаких надежд, кроме вмешательства некой высшей силы, поскольку побудить Совет к проявлению милосердия нет никакой возможности", — мрачно сообщает Петрарка кардиналу Колонне.

Раздосадованный и разочарованный, Петрарка отправил в Авиньон несколько писем с жалобами на развращенное и беспутное состояние королевского двора. Похоже, он был предубежден против Неаполя еще до своего прибытия, поскольку за девять месяцев до этого писал своему другу Барбато да Сульмона после смерти Роберта Мудрого: "Меня очень тревожит юность молодой королевы и нового короля, возраст и намерения старой королевы, замыслы и устремления придворных. Я хотел бы быть лживым пророком в этих делах, но я вижу двух агнцев, вверенных заботам множества волков, и вижу королевство без короля. Как могу я назвать королем того, кем правит другой и кто подвергается жадности столь многих и (с грустью добавлю я) жестокости столь многих?"[96]. Петрарка также не был склонен воспринимать правление Иоанны с энтузиазмом: "Я считаю гораздо более близким к истине то, что говорит Плавт в своей Aulularia (Кубышке): Нет прекрасных женщин; одна действительно хуже другой"[97], и "Всеми женщинами управляет один закон: они совершают глупости и размениваются на мелочи"[98].

В письмах, которыми Петрарка осыпал кардинала Колонну, папскому двору в Авиньоне излагался перечень претензий и удручающий образ королевства, пребывающего в полном хаосе. "Возможно, вчера вечером мне удалось бы добиться успеха, если бы Совет не прервал заседание из-за наступающей темноты, и если бы неизлечимая болезнь города не заставила всех вернуться домой засветло. Хотя город очень знаменит по многим причинам, он обладает одним особенно мрачным, отталкивающим и неизбывным злом: передвигаться по нему ночью, как по джунглям, очень опасно, потому что улицы заполнены вооруженными молодыми дворянами, чья распущенность не поддается ни строгости родителей, ни авторитету учителей, ни величию и приказам королей"[99], — с горечью пишет он кардиналу, по-видимому, забыв, что его целью в Неаполе было оказать давление на Иоанну и ее двор, чтобы вернуть на улицы трех самых страшных из этих преступников.

Разгул беззакония в Неаполе был характерен не только для времени правления Иоанны. В этот же период английский город Ипсвич, например, был настолько угнетен преступными бандами, бродившими по сельской местности, и настолько беспомощен в борьбе с преступностью, что эти негодяи чувствовали себя достаточно комфортно, чтобы развлекаться, захватывая здания районных судов. Они делали вид, что проводят судебные заседания, на которых штрафовали своих незадачливых жертв и низлагали местные власти "в насмешку над королевскими судьями и министрами на его службе"[100], как гласила жалоба в суд в 1344 году. По иронии судьбы, те же порядки, о которых сейчас сожалел Петрарка, существовали и во время предыдущего его визита в Неаполь в 1341 году, когда братья Пипини были еще на свободе и сеяли хаос среди населения — но тогда поэт, очевидно, был так доволен оказанной ему честью, что ничего не заметил. Вместо этого Петрарка объяснил преступность в городе варварством гладиаторских турниров, которыми развлекался аристократический Неаполь. "Здесь человеческая кровь льется как кровь скота, и часто под аплодисменты обезумевших зрителей несчастных сыновей убивают на глазах у их несчастных родителей, — возмущенно пишет он кардиналу, — я уже потратил много слов, говоря об этом с упрямыми горожанами. В самом деле, нас не должно удивлять, что ваши друзья [братья Пипини], став жертвами жадности, должны быть узниками в городе, где убийство людей считается игрой, городе, который Вергилий, правда, называет самым восхитительным из всех, но в нынешнем виде он вполне сравнится с Фракией по бесчестию"[101]. Петрарка прекрасно понимал, какое влияние его слова окажут в Авиньоне, и поэтому позаботился о том, чтобы его мнение было озвучено в Курии. "И вам придется разделить часть вины, если не использовав то, что я подробно изложил в других, более конфиденциальных письмах, вы не будете лучше информировать римского понтифика", — мрачно предупреждал он своего корреспондента[102].

Венгерская партия осознала возникшую для себя возможность. Послы Елизаветы в Авиньоне сообщили об интересе кардинала Колонны к братьям Пипини и об описании Петраркой несговорчивости неаполитанского двора королеве-матери, которая все еще находилась в Италии и гостила в Риме у семьи Колонна. Результатом этого стало то, что, в Неаполе, Андрей сам неожиданно взялся за дело Пипини. Принц пообещал сделать все возможное для освобождения братьев, за что Петрарка и его покровитель кардинал Колонна были ему очень благодарны.

Эти действия венгров в сочетании с их значительными финансовыми ресурсами и инициированной Елизаветой кампанией по сбору писем, в ходе которой каждый принц, священник и прелат, на которого королева-мать имела влияние, заваливал Священную коллегию корреспонденцией с требованием короновать Андрея и назначить в Неаполь легата, в конце концов привели к смещению баланса сил в Авиньоне от Иоанны в сторону ее мужа. Пагубные донесения Петрарки, представленные кардиналом Колонной, послужили Клименту VI оправданием, необходимым для того, чтобы отменить завещание Роберта Мудрого. 28 ноября 1343 года Папа объявил в преамбуле к официальной булле, что "возраст королевы [Иоанны] делает ее все еще неспособной к управлению, поскольку характер детей непостоянен и легко поддается влиянию"[103] (что, должно быть, вызвало большой переполох в Кастель-Нуово), он распустил правящий Совет и запретил Иоанне осуществлять свое суверенное право королевы. Затем Папа назначил кардинала Эмери де Шалюса легатом, наделив его, как папского представителя, всеми полномочиями для управления Неаполитанским королевством.

Обнародование этой буллы в Неаполе ознаменовала начало нового, крайне напряженного, опасного и отчаянного периода при королевском дворе. С этого момента ни одно действие, инициатива, программа или заговор не предпринимались различными заинтересованными сторонами в Неаполе без оглядки на Святой престол в Авиньоне. Словно два двора, разделенные тремя сотнями миль Средиземного моря, действовали как параллельные, зеркальные вселенные, как два партнера в танце на расстоянии, настолько настроенные на ритм друг друга, что малейшее движение одного вызывало ответную реакцию другого. Внешне борьба между неаполитанцами и венграми имела все признаки обычной средневековой дипломатической перепалки, но это была фикция, так как обе стороны понимали, что никакое посредническое решение не может быть навязано внешней властью. Это была борьба до полной победы одной из сторон.

Иоанна не теряла времени и реагировала на этот тревожный поворот событий как по официальным, так и по неофициальным каналам. Она направила Клименту письмо, которое 19 декабря было представлено папскому двору Уго дель Бальцо, в котором королева Неаполя возмущенно протестовала против лишения ее законных полномочий и предостерегала понтифика от вмешательства, "моля его не вступать в дальнейшие переговоры с венгерскими посланниками относительно коронации Андрея и управления ее королевством"[104]. Иоанна не позволила прошлым обидам помешать ей использовать любое политическое преимущество. Два дня спустя она отправила в Авиньон второе частное письмо, адресованное своему бывшему заклятому врагу, кардиналу Талейрану, но сопернику ее нынешнего противника, кардинала Колонны, в котором она умоляла Талейрана помочь ей отменить решение Климента. "Убедительно прося Вашей защиты в нашем трудном положении, — писала она[105], — мы слезно умоляем Вас предотвратить отъезд легата любыми средствами, которые Вы сочтете необходимыми". Будучи уже достаточно хорошо знакомой с предпочитаемыми кардиналом методами, она включила в свое письмо сообщение о том, что отправляет отдельным курьером "некоторые вещи, которые Вы не сочтете неприятными"[106].

Связи Иоанны с Талейраном упрочились в январе 1344 года, когда ее сестра, Мария, родила сына, который прожил всего несколько часов. Жалость и скорбь о потере юной герцогини Дураццо примирили все старые обиды, существовавшие между сестрами, и Иоанна стала достаточно близка к семье своего зятя, чтобы отправить младшего брата Карла Дураццо Людовика в Авиньон, для поддержки кардинала Талейрана в его усилиях по пресечению венгерской кампании за коронацию Андрея и назначению легата. Но новый год принес и потерю ценного союзника, когда вдовствующая королева Санция внезапно решила отказаться от мирской жизни и уйти в монастырь клариссинок Санта-Кроче.

Пожилая королева и раньше не скрывала своего желания удалиться от мира и принять монашеские обеты, но ее окончательный уход 21 января 1344 года, почти через год после смерти мужа, стал победой венгров и подтверждением правильности выбранных ими методов. Назначение Климентом VI легата для управления королевством, которым она и ее муж правили с 1309 года, стало ударом, от которого Санция так и не оправилась. Поскольку нет никаких свидетельств того, что между Иоанной и ее бабушкой произошел разлад, Санция, скорее всего, посчитала, что этот вопрос оказался вне ее контроля в результате роспуска Папой правящего Совета. В свои пятьдесят восемь лет Санция по понятным причинам хотела полностью посвятить себя духовным делам; однако, сделав это, она оставила внучку одну справляться с особенно сложной и опасной ситуацией. После ухода Санции из триумвирата ближайших советников Иоанны, некогда правившего Неаполем, осталась только ее приемная мать, Филиппа ди Катанья.

Если венгры считали, что устранение одного из их неаполитанских противников ослабит решимость молодой королевы, то вскоре их в этом разуверили. 24 января, всего через три дня после ухода Санции в монастырь, Иоанна направила Клименту еще одно письмо, в котором самым решительным образом подтвердила свою позицию. Снова посоветовав Папе отозвать легата и противостоять требованиям венгров в ущерб ей короновать Андрея, она заявила о своей убежденности в том, что только она одна лучше всего подходит для управления и мужем, и королевством. "Любезно напоминаю Вашему Святейшеству о моем твердом и неизменной намерении не передавать управление [Неаполитанским королевством] моему почитаемому господину и мужу, — писала она Папе[107], — ибо следует разумно понимать, что нет никого из живущих, кто стремился бы к его выгоде и чести так, как я; и когда я буду знать, как устроить наши дела, это станет известно всем".

Убежденный письмами и посланниками Иоанны, Климент пошел на компромисс. Хотя он согласился даровать Андрею титул короля, пообещав ему в письме от 19 января 1344 года, что он будет коронован вместе со своей женой, если и он, и Иоанна продемонстрируют истинное послушание легату, эта честь оказалась пустой формальностью. Андрею намеренно не дали доли в управлении королевством. Вместо этого 3 февраля Климент в письме к Иоанне уточнил, что, хотя ее муж будет коронован вместе с ней, только ее коронация будет считаться благословенной Богом. Неаполитанское королевство, объявил Папа, недвусмысленно, в который уже раз, принадлежало только Иоанне как законной наследнице короля Роберта tanquam vir ejus (так же, как если бы она была мужчиной)[108] . Затем, чтобы у венгров не осталось никаких сомнений в его истинных намерениях, 22 февраля, Климент направил старшему брату Андрея, Людовику, королю Венгрии, послание, в котором Папа объяснил, что удовлетворяет просьбу венгров о том, чтобы Андрей был коронован как король, но только в качестве мужа Иоанны и при строгом понимании того, что если Иоанна умрет до рождения наследника, то королевство перейдет к Марии.

Осознавая, что это решение было победой Иоанны, Климент, чтобы подсластить пилюлю для Андрея, выделив ему преференции в духовных делах. Климент предоставил ему целый пакет религиозных льгот: Андрею теперь разрешалось возить с собой переносной алтарь, когда он путешествовал; он имел право совершать мессу до рассвета, если он того пожелает; ему и небольшой группе последователей даже разрешалось входить в женский монастырь, если в этом возникала необходимость. Кроме того, возможно, чтобы повысить популярность номинального короля в королевстве или хотя бы обеспечить достойную явку на религиозные праздники, Климент постановил, что любой неаполитанский подданный, посетивший церковную службу, на которой присутствовал Андрей, получит отпущение грехов на целый год и дополнительные сорок отдельных индульгенций. В качестве последней меры, свидетельствующей о желании Климента полностью компенсировать молодому королю потерю реальной власти, Андрею, единственному в Неаполитанском королевстве, было разрешено есть мясо в постные дни.

Прибытие писем, знакомящих неаполитанский двор с официальной папской позицией по важнейшему вопросу о роли мужа Иоанны в королевском правительстве, совпало с возвращением матери Андрея в Неаполь. Завершив турне по Италии, Елизавета решила в последний раз увидеться с сыном, прежде чем отправиться морем домой. Она не могла выбрать более неподходящий случай для этого визита. Степень враждебности, проявленная местными придворными по отношению к венгерской партии, и в частности к ее сыну, поразила ее. Все знали, что в результате ее вмешательства королевское правительство вот-вот сменит легат и что, вдовствующая королева Венгрии и ее старший сын активно пытались посадить на трон Андрея и, по крайней мере, частично в этом преуспели.

Елизавета смогла лично убедиться в результатах своих трудов, когда венгерские придворные Андрея мрачно сообщили ей, что обнаружили доказательства заговоров и интриг против ее сына. Королева-мать написала Папе, жалуясь на эту опасность и требуя принять меры, но Климент к тому времени уже достаточно устал от венгерских жалоб и, вероятно, счел письмо Елизаветы еще одним приемом в ее попытках привести сына к власти, поэтому он проигнорировал ее предупреждения. Не добившись удовлетворения по официальным каналам, Елизавета вновь решила взять дело в свои руки и объявила, что забирает Андрей с собой в Венгрию.

От выполнения этого решения вдовствующую королеву отговорили только совместные призывы Иоанны, Агнессы Перигорской и Екатерины Валуа — что, безусловно, было первым случаем в истории королевства, когда эти три женщины согласились действовать сообща в отношении чего-либо. Наиболее вероятным объяснением этого единого фронта было понимание того, что если Елизавете удастся увезти Андрея из Неаполя, то позже он непременно появится снова в сопровождении своего брата-короля и большой венгерской армии, а такого следовало избежать любой ценой. Доменико да Гравина сообщает, что Иоанна была в слезах во время беседы со свекровью, хотя он поставил под сомнение ее мотивы и мотивы императрицы и только Агнесса была изображена как искренне заинтересованная в правах и благополучии Андрея.

Желание Елизаветы забрать Андрей говорит о том, что с ним все еще обращались как с ребенком, хотя в том году ему должно было исполниться семнадцать лет. Петрарка, приписывая принцу "возвышенный ум"[109] (это произошло после того, как Андрей встал на сторону поэта в деле о братьях Пипини), тем не менее в письме к кардиналу Колонне назвал принца "мальчиком", в то время как Иоанна всегда обозначалась как "королева". Климент тоже проводил между ними такое различие. В более позднем письме к Иоанне Папа, стремясь примирить королеву Неаполя с ее мужем, похвалил Андрея, но "его похвала звучит как похвала, которую воздают ребенку, и показывала, что Папа считал Андрей таковым, хотя тот был всего на двадцать месяцев моложе своей жены"[110]. В семнадцать лет Эдуард III Английский обладал достаточной энергией и присутствием духа, чтобы свергнуть правительство своей матери, королевы Изабеллы, и ее фаворита Роджера Мортимера. Никто не осмелился бы предложить забрать Эдуарда домой для его же блага. Это еще раз подтверждает мысль о том, что Андрей был незрелым и несколько отсталым в развитии для своего возраста.

Неаполитанская стратегия сработала. Елизавета позволила убедить себя в добрых намерениях двора относительно ее сына, и Андрей остался. Поскольку королева-мать вряд ли была неофитом в политике, можно предположить, что она оценила проявление эмоций и намерений Иоанной как искренние. Убедившись в достижении своей цели, Иоанна поторопила Елизавету с отъездом, 25 февраля предоставив три собственных галеры для перевозки свекрови и ее свиты через Адриатику, прежде чем пожилая женщина успеет передумать.

Нежная забота вдовствующей королевы о благополучии сына не помешала ей продолжать требовать, чтобы он разделил власть со своей женой. Напротив, по возвращении в Венгрию она и король Людовик активизировали усилия, чтобы заставить Папу изменить свое решение относительно права Андрея управлять Неаполем, хотя Елизавета прекрасно понимала, что именно такая политика больше всего подвергала жизнь ее сына опасности.