Иоанна I

Глава VII. Змеиное кубло

Два месяца спустя папский легат, кардинал Эмери де Шалюс, прибыл в Неаполь.

Эмери имел за плечами внушительную карьеру дипломата на службе Церкви и столь же внушительный список неудач. Однако, он, похоже, был полезен прежде всего своей готовностью, по крайней мере на первых порах, быть посланным в любую страну с любой политической ситуацией и выполнять любую миссию, которую его начальство сочтет необходимой, какой бы безнадежной она ни была. Его первым назначением, более чем за два десятилетия до этого, была должность настоятеля Романьи, особенно неспокойного региона, включающего города Равенна и Римини, где подданные усердно игнорировали распоряжения и указы своего настоятеля. В ответ Эмери, в письме в Курию, стал громко жаловаться, называя провинцию "тщеславной" и "всегда готовой к обману… ее жители… хитры… и в хитрости превосходят всех в Италии"[111]. В итоге юрисдикция над провинцией была передана Роберту Мудрому. Однако неудачная деятельность Эмери не помешала его карьере: после Романьи он был повышен до архиепископа и, после ряда столь же неудачных миссий, в конце концов стал кардиналом. В своем последней миссии он был более успешен, хотя поручение было достаточно скромным — вернуться в Римини и Равенну, чтобы выжать из горожан налоги, ранее наложенные Церковью. Но подобный сбор долгов вряд ли мог послужить подготовкой к сложностям королевского двора Неаполя.

Если у легата и были какие-то иллюзии относительно того, что королева Неаполя примирилась с его присутствием, ему тут же пришлось в этом разувериться. Еще до его прибытия Иоанна отправила целую толпу эмиссаров разного ранга — сначала придворного чиновника, затем двух высокопоставленных баронов и, наконец, герцога, — чтобы перехватить Эмери на его пути и помешать ему въехать в королевство и выполнить поручение Папы. Ее послы в Авиньоне, Людовик Дураццо и кардинал Талейран, дали ей основания полагать, что срок полномочий легата будет определен в шесть месяцев, и Иоанна хотела, чтобы Эмери отложил свое прибытие до завершения этих переговоров. Но легат, которого Папа уже обвинил в задержке с получением новой должности, пытаясь снять с себя это обвинение, отправился в путь так быстро, что ускользнул от всех эмиссаров королевы. В начале мая он был на границе, где предусмотрительно прикрепил к дверям собора в Риети копию папской буллы, официально объявляющей о его назначении, а к 12 мая добрался до Капуи. Иоанне, узнавшей о скором прибытии Эмери лишь в последнюю минуту, пришлось в спешном порядке организовывать церемонию встречи, достаточно торжественную, чтобы соответствовать протоколу. Улицы Капуи спешно завесили шелковыми полотнами, соорудили импровизированный помост, на котором вся королевская семья, вызванная из своих замков и съехавшаяся в город, угрюмо собралась, чтобы приветствовать кардинала. Андрей выехал ему навстречу в Аверсу, а 20 мая 1344 года Иоанна лично сопроводила Эмери в монастырь Святого Антонио, расположенный неподалеку от столицы, где для него была приготовлена резиденция.

Укрощение могущественных группировок Неаполитанского королевского двора потребовало бы талантов самого искусного политика. Ситуация требовала назначения человека, наделенного воображением, чутким суждением, тонкостью манер и способностью быстро адаптироваться к изменчивым условиям. Эмери явно не обладал ни одним из этих качеств. Он до ужаса боялся критики, а больше всего боялся совершить ошибку и заслужить порицание начальства. Поэтому он предпочитал осторожность и промедление, а также неукоснительное следование правилам и инструкциям. На следующий день после его приезда к нему явилась Иоанна, намереваясь в частном порядке принести одиозный обет послушания, который Папа объявил условием ее вассалитета. Но Эмери отказался принять ее обет, сославшись на то, что он еще не сообщил в Курию о своем приезде в Неаполе и не получил конкретных распоряжений относительно своего назначения. Разочарованная, Иоанна в течение следующих двух недель несколько раз возвращалась, чтобы попытаться выполнить это требование, но "он упорствует в своей непреклонности",[112] — ледяным тоном заметила она в письме к Папе. В конце концов Эмери заставил Иоанну и Андрея принести обет послушания на публичной церемонии перед всем двором, и даже после этого не принял их, пока не был составлен и отправлен Клименту на утверждение, точный письменный отчет о произошедшей процедуре. Такое начало не способствовало улучшению и без того натянутых отношений между папским представителем и принимающим его королевством, и Эмери тут же почувствовать враждебность двора. Семья Иоанны умела создавать неудобства другим людям, так что не прошло и нескольких дней, как Эмери уже писал Папе письма, умоляя о переводе.

Но Климент утешил своего легата жалованьем в сорок флоринов в день, а также разрешением брать из казны Иоанны любые суммы, которые Эмери посчитает необходимыми для поддержания образа жизни, подобающего его положению. Папа также предоставил кардиналу право повышать налоги на духовенство и увеличивать свои личные доходы за счет продажи мирских и духовных благ по своему усмотрению, и Эмери смирился со своей задачей. Следующим шагом в сложном ритуале перехода власти от Иоанны к кардиналу было принятие Эмери присяги королевы на верность Церкви, после чего она официально признала бы церковную власть над своим королевством, а управление Неаполем формально перешло бы к легату. Но тем летом Иоанна серьезно заболела, и церемонию пришлось перенести на август. Эта задержка усугубила неразбериху и беспорядки в королевстве, поскольку никто не знал, кто же здесь главный. Правящий Совет был распущен папской буллой еще в ноябре; легат упорно отказывался брать на себя ответственность за Неаполь, пока королева не принесет ему официальную клятву верности; а сама Иоанна, из-за болезни, была недееспособна. Таким образом, в течение примерно двухмесячного периода королевство фактически жило без правительства.

То, что образовавшийся вакуум власти неизбежно приведет к активности различных партий, за нее борющихся, было предсказуемо, но вот то, что именно Андрей захватит инициативу, — нет. Тем не менее, 24 июня Андрей воспользовался бездействием правительства, чтобы отдать приказ об освобождении из заключение трех братьев Пипини, а затем, во второй половине дня, лично посвятил их в рыцари.

Если бы он выпустил Чингис-хана из тюрьмы и посвятил его в рыцари, Андрей не смог бы вызвать больших раздоров. И без того хрупкий баланс сил между различными партиями неаполитанского двора полностью исчез, поскольку представители знати, получившие имущество братьев, поспешили вступить в союз с другими семьями против Пипини. Со своей стороны, венгерская партия мгновенно получила трех грозных воинов, не говоря уже о всех членах их семьи, друзьях и слугах в качестве союзников. "Раздувшись от триумфа, они [братья Пипини] стали жить роскошно, ездить верхом на лошадях из королевской конюшни, устраивать поединки и появляться в присутствии королевы и Андрея с неподобающими им знаменами", — замечает Доменико да Гравина[113]. Окрыленный успехом, Андрей дал понять, что те, кто противится его коронации, могут ожидать возмездия. "Иногда по отношению к королеве, а иногда к магнатам он использовал угрозы, которые, наряду с другими причинами, способствовали ускорению его жестокой и насильственной смерти"[114], — отмечает Виллани.

В этой атмосфере смятения Иоанна сумела достаточно оправиться от болезни, чтобы принести клятву верности. 28 августа на церемонии, проведенной в церкви Санта-Кьяра и засвидетельствованной всем двором, Эмери официально признал Иоанну единственной наследницей королевства, а затем, в соответствии со своими инструкциями, принял на себя управление.

Как бы ни было обидно Иоанне лишиться власти столь унизительным образом, она, несомненно, получила некоторое удовлетворение, наблюдая, как Эмери так убедительно проваливается на своем новом посту. Первыми действиями легата было отстранение от власти всех членов правящего Совета и других уважаемых и влиятельных придворных, принадлежавших к старому режиму, а также замена каждого из губернаторов различных провинций королевства новыми чиновниками. Старые управленцы тут же запротестовали против своих отставок; сельские жители восстали против новых назначенцев; множество горожан использовали возникший хаос как предлог для уклонения от уплаты налогов; доходы упали; жалованье служащим не выплачивались; произошли вспышки насилия; усилился бандитизм; возрос общий уровень преступности. Открытая оппозиция легату в виде писем и жалоб, осуждающих политику Эмери, наводнила двор. Кардинал упрекал нарушителей и приказывал применить репрессии, но никто не выполнял его распоряжений. Сама Иоанна использовала правление легата как основание для отказа выплачивать Папе ежегодную дань в размере 7.000 золотых флоринов, утверждая, что, поскольку она больше не владеет своим королевством, она больше не обязана платить по первоначальному договору. Это оказалось чрезвычайно весомым аргументом.

Между жалобами на Эмери, исходившими из Неаполя, невыплатой дани, постоянным давлением со стороны кардинала Талейрана и Людовика Дураццо с требованием ограничить внешнее управление шестью месяцами и все более требовательными и искренними мольбами легата об отзыве, Климент начал думать, что он, возможно, совершил ошибку. Когда Филипп VI Французский добавил свои возражения к возражениям неаполитанцев, решение было принято. 19 ноября 1344 года Папа написал письмо Иоанне, в котором сообщил, что, поскольку она проявила должное смирение и послушание, а также значительно возмужала под руководством Эмери, молодой королеве больше не нужны услуги легата, чьи таланты, в любом случае, востребованы в другом месте. Таким образом, понтифик возвращал правление Неаполитанским королевством его восемнадцатилетней государыне. Вместо легата Климент решил послать Иоанне нунция, но только в качестве советника; этот новый папский представитель не мог ни издавать указы, ни вмешиваться в ее управление.

Отзыв легата впервые предоставил Иоанне полную свободу действий. По иронии судьбы, своим вмешательством, первоначально оправданным ее молодостью и неопытностью, Климент освободил Иоанну от сдерживающего влияния правящего Совета, созданного по воле Роберта и опирающегося на Санцию, как на опытного политика. Если старый король пытался уберечь внучку от тяжелой ответственности самостоятельного правления, пока она не достигнет более зрелого возраста — двадцати пяти лет, то теперь Папа сам передал ей это право. Единственная деталь, омрачающая эту счастливую случайность, заключалась в том, что Эмери, не получив конкретных распоряжений, упорно отказывался покидать свой пост до прибытия своего сменщика, нунция. Поскольку нунций задержался до мая следующего года, легат оставался в Неаполе еще шесть месяцев. За это время Эмери хоть постепенно и отказался от законодательной деятельности, но официально вернул королеве полный контроль над правительством только перед самым отъездом.

Однако, получив письмо Климента от 19 ноября, Иоанна больше не чувствовала себя скованной ни суровыми наставлениями и заявлениями кардинала, ни отсутствием официальной церемонии передачи власти, должным образом зафиксированной в письменном виде и переданной Папе. Неаполитанский двор за время короткого пребывания Эмери на посту правителя быстро распался на враждующие группировки, и королева должна была быстро принять меры, чтобы хотя бы защитить себя. Папа юридически подтвердил ее исключительное право на правление, но этого было недостаточно, чтобы обезопасить ее в нынешней нестабильной политической обстановке. Союз между Андреем и братьями Пипини, в частности, нанес существенный ущерб ее положению. Иоанна понимала, что теперь, когда у ее мужа появилась столь мощная поддержка в королевстве, обещанная ему коронация представляла реальную угрозу ее суверенитету. После публичной церемонии коронации Андрей вряд ли стал бы придерживаться ограничений, наложенных понтификом. Также нельзя было ожидать, что ее подданные смогут отличить почетный титул от реального и если Андрей отдаст какой-либо приказ, ему подчинятся. Более того, Иоанна предвидела, что теперь, когда Андрей повзрослел, ей будет все труднее контролировать его, как раньше. Поэтому лучшим способом помешать мужу обрести власть было бы не допустить проведения церемонии коронации и она отказалась назначить дату и попросила Людовика Дураццо и кардинала Талейрана направить свои усилия на то, чтобы убедить Климента отказаться от обещания коронации Андрея.

В то же время Иоанна занялась укреплением собственной власти в королевстве. Понимая, что ей необходимо окружить себя советниками и баронами, на которых можно было бы рассчитывать, что они останутся ей верны и будут противостоять малейшему посягательству на ее власть со стороны партии ее мужа, Иоанна издала ряд эдиктов, предоставляющих деньги, имущество и продвижение по службе некоторым ключевым представителям аристократии, которые уже были склонны отвернуться от Андрея и братьев Пипини и выступить против них. Среди них были, в частности, большая семья ее приемной матери, Филиппы ди Катанья, внебрачный сын Роберта Мудрого, Карл д'Артуа, и дом Таранто. В частности, королева проявила заметную благосклонность к одному из сыновей Филиппы, Роберту ди Кампанья, даровав ему графство Эболи и возведя его в великие сенешали королевства.

Поскольку было известно, что, по выражению Папы Римского, Иоанна и Андрей ссорились, неудивительно, что примерно в это время хронисты начали сообщать о некоторых слухах, касающихся сексуального поведения Иоанны. (Как и любой другой эвфемизм, "ссора" не отражает отношения молодой пары; очевидно, он ей угрожал ей, а она его презирала). Доменико да Гравина обвиняет императрицу Екатерину в том, что она подстроила так, чтобы ее второй сын, Людовик Тарентский, пробрался в постель Иоанны, а Боккаччо предполагает, что на самом деле любовником королевы был Роберт ди Кампанья, которого Иоанна только что возвела в графы. "Ведь Иоанна была выдана замуж за Андрея… а когда король Роберт умер, королева Санция удалилась в монастырь",[115] — пишет Боккаччо в своей биографии Филиппы ди Катанья.

Невозможно сказать, было ли все это правдой. Конечно, Иоанна никогда не была поймана на месте внебрачной связи. Существование двух разных любовников, а не одного, и другие разные истории, казалось бы, ставят под сомнение осведомленность хронистов. (Джованни Виллани утверждает, что Иоанна также имела в любовниках сына Карла д'Артуа, Бертрана, и нескольких других дворян, включая старшего брата Людовика, Роберта Тарентского. Но Виллани, сидевший в то время в тюрьме за участие в одном из разорившихся флорентийских банковских концернов, чьи активы захватили Иоанна и Санция, вряд ли является надежным источником). Но как признает сам Боккаччо, "при малейшей близости с мужчиной, позор легко может запятнать самую благородную женщину"[116].

Слухи о развратной поведении Иоанны также должны быть сопоставлены с ее глубокой религиозностью, о которой Петрарка рассказывает в письме к кардиналу Колонна после особенно сильной бури в прошлом году. "Боже правый! Когда еще слышали о подобном?… Весь берег был покрыт разорванными и еще живыми телами: чьи-то мозги проплывали здесь, чьи-то кишки — там. Среди этого зрелища крики мужчин и стенания женщин были столь громкими, что перекрывали шум моря и неба… Тем временем младшая королева [Иоанна], босая и с распущенными волосами, в сопровождении большой группы женщин, вышла из королевского дворца, не считаясь с большой опасностью, и все они поспешили в церковь Святой Девы, молясь о ее милости перед лицом таких опасностей"[117]. Покинуть относительную безопасность замка и отважиться выйти из него в страшную бурю, чтобы помолиться за свой народ, вполне отражает воспитание Иоанны Санцией и делает сообщения о многочисленных прелюбодеяниях королевы несколько менее правдоподобными. Тем не менее Иоанна была бы не первой восемнадцатилетней девушкой, флиртующей с мужчинами, особенно когда ее собственный муж был таким угрюмым.

Эмери поспешил довести сведения о деятельности Иоанны до Папы, особо остановившись на щедрых раздачах королевой имущества и доходов своим фаворитам, распутство которых, как не без оснований предупреждал кардинал, грозило истощить королевскую казну. "Ее расточительность угрожает интересам и доходам Церкви в Неаполитанском королевстве", — сообщал Эмери. (В этом не было ни капли лицемерия, поскольку в итоге Иоанна и неаполитанское духовенство были вынуждены выплатить легату 19.000 золотых флоринов за услуги, оказанные во время его краткого пребывания в должности управляющего). Кроме того, как отметил Эмери, придворные, окружавшие королеву, были открыто враждебны Андрею и поощряли разлад между мужем и женой.

Климент мог колебаться при осуществлении своей власти, но когда дело доходило до защиты церковных доходов, он действовал быстро и решительно. 30 января 1345 года он издал буллу, отменяющую все денежные и имущественные пожалования, сделанные Иоанной или Санцией после смерти Роберта Мудрого, на том основании, что они представляют собой отчуждение королевского имущества. "Поскольку вся власть над этим государством принадлежит Святому престолу, включая блага, права и почести, относящиеся к имуществу, мы приказываем Вам отменить все передачи, дары и отказы от земель, городов, вотчин, привилегий и доходов, пожалованные по какой бы то ни было причине со времени смерти покойного короля, — писал Климент Эмери, — получатели этих даров должны будут вернуть их без промедления или подвергнуться отлучению"[118]. За этой буллой, 5 февраля последовал еще один указ, в котором Папа опубликовал список из двенадцати человек, обвиненных в провоцировании раздоров между Иоанной и ее господином и повелителем и, соответственно, лишенных права общаться с королевой. Главными в этой группе были Филиппа ди Катанья и ее семья, включая двух ее сыновей, и ее внучку Санцию ди Кампанья, а также "некоторые других, которых мы сейчас не называем"[119], под которыми Папа почти наверняка подразумевал Карла д'Артуа, Екатерину Валуа и ее сыновей.

Смелость действий Климента (в конце концов, он оспаривал земельные и титульные пожалования, сделанные лицам очень высокого положения, в том числе членам семьи императрицы Константинополя, которые, вероятно, крайне негативно отреагировали бы на их признание недействительными) была несколько скомпрометирована тайной запиской к Эмери, которая сопровождала эти документы. "Если вы сочтете несвоевременным или неразумным опубликовать эти решения, находясь еще в пределах королевства, — доверительно писал Папа своему легату, — сделайте это после вашего отъезда, в достаточно большом населенном пункте, расположенном недалеко от границы". Таким образом, хотя папская булла, отменяющая все пожалования королевы, была издана в январе, королева и ее двор оставались в неведении об этом вплоть до отъезда Эмери в мае. Должно быть, для легата было большим облегчением не нести ответственность за обнародование этой неприятной новости до прибытия его сменщика, нунция, и легат мог выполнить указания Папы, находясь на пути за пределы королевства.

Однако выговор, запрещающий Иоанне находиться в обществе семьи Филиппы и других приближенных королевы, был обнародован в феврале, и придворные сочли необходимым выказать послушание Папе. Сама Иоанна после этих предписаний чувствовала, что будет лучше примириться с мужем и его партией, хотя бы номинально, во избежании новых репрессий. Эмери все еще находился в Неаполе, и королева знала, что кардинал шпионит за ней и не желая давать Папе повод продлить пребывание легата, вернулась к нормальной супружеской жизни с Андреем. Эта перемирие между мужем и женой, в свою очередь, послужило поводом для события, которое в очередной раз нарушило хрупкое равновесие сил при дворе. В апреле стало известно, что королева Неаполя беременна.

Ожидание наследника трона неожиданно внесло новый, дестабилизирующий элемент в политический статус-кво. Его непосредственным следствием стали перестановки в иерархии приближенных к власти людей. Несмотря на слухи о неверности королевы, похоже, никто не сомневался, что ребенок принадлежит Андрею, и поэтому главным бенефициаром изменения политической ситуации стал будущий отец. Теперь Андрей был не просто господином мужем Иоанны, он был наследником трона и нес ответственность за благополучие и воспитание младенца. В одночасье стало гораздо сложнее отказывать ему в коронации, ранее обещанной Папой. В этих изменившихся обстоятельствах в проигрыше оказались также Карл Дураццо и его мать Агнесса Перигорская. Существование еще нерожденного ребенка Иоанны практически уничтожило все надежды герцога Дураццо когда-нибудь править Неаполем по праву своей жены, поскольку Мария могла наследовать трон только в том случае, если Иоанна умрет бездетной. И даже если этот ребенок умрет, то Иоанна была молода и могла нарожать еще детей. Хотя Иоанна продолжала сотрудничать с членами семьи Дураццо из-за их связей с кардиналом Талейраном, она, так и не простила ни Карлу, ни Агнессе постыдного соблазнения своей сестры и исключила их из своего ближайшего окружения.

Беременность Иоанны узаконила ее положение в королевстве гораздо эффективнее, чем любое распоряжения Папы. Она доказала, что не бесплодна, а это был вопрос первостепенной важности для королевства. Более того, родив ребенка, она продлила бы линию наследования, которая навсегда покончила бы со слухами об узурпации ее деда и, соответственно, ее самой. Еще нерожденный ребенок был одновременно и упреком семье Дураццо, и оправданием ее брака с родственником. Ребенок Андрея унаследовал бы королевство, как было предусмотрено в первоначальном договоре между Неаполем и Венгрией, и это должно было положить конец жалобам матери и старшего брата ее мужа.

Но ожидание наследника лишь подстрекало Елизавету и Людовика Венгерского активизировать свои усилия по приведению Андрея к власти. Людовик отправил в Неаполь ряд епископов и юристов, чтобы посоветовать младшему брату, как подорвать авторитет своей жены и посягнуть на ее суверенитет. Послы Елизаветы в Авиньоне вновь обратились к Клименту, утверждая, что неприлично, чтобы отец будущего государя Неаполя был ниже по рангу, чем его ребенок. Андрей должен был быть не только коронован, снова настаивали венгры, но и разделить власть со своей женой. Чтобы продемонстрировать серьезность отношения венгерской короны к этому вопросу, король Людовик ввел специальный налог, поступления от которого передавались папскому двору.

Достоверных сведений о размере суммы, которую венгры использовали для уговоров Папы на этот раз, нет. Один хронист оценивает взятку в 80.000 золотых флоринов, другой — в 44.000 марок, а более поздние хронисты доводят ее до 100.000 флоринов[120]. Но какой бы ни была сумма, Климент счел ее достаточно щедрой, чтобы немедленно пересмотреть будущую роль Андрея в управлении Неаполем. 10 июня 1345 года Папа написал Иоанне письмо, в котором укорял ее за попытку отсрочить коронацию мужа, и, полностью изменив свою прежнюю позицию, приказал ей предоставить ему "почетную роль"[121] в управлении королевством.

Это новое папское предписание оказалось слишком несвоевременным. Иоанна только-только отделалась сама и избавила свое королевство от Эмери. Нунций Климента наконец прибыл в середине мая, а 19 мая легат официально вернул Неаполь королеве. Пять дней спустя кардинал покинул столицу. Но не успел он уехать, как Иоанна обнаружила, что, прежде чем покинуть королевство, Эмери заехал в один из приграничных городов, чтобы обнародовать папскую буллу, отменяющую все денежные, имущественные и титульные пожалования, которые были сделаны после смерти Роберта Мудрого, и предписывающую вернуть их под страхом отлучения. Иоанна, раздраженная обнародованием этой буллы, которую Эмери держал в секрете с января, была не в настроении терпеть дальнейшее папское вмешательство, тем более что ей было хорошо известно, что за этим стоит семья ее мужа. Ей было девятнадцать, она была беременна наследником трона и уже была официально помазана Церковью (в лице Эмери, представлявшего Папу) в качестве единственной правительницы Неаполя. Нунций, которого прислал ей Климент, был всего лишь епископом и, как таковой, не имел достаточного веса, чтобы бросить вызов члену королевской семьи, полностью контролировавшему свое правительство. В ответ на буллу, Иоанна, в письме Клименту, заявила о своих прерогативах, и в нем же в резкой форме напомнила Папе, что он превышает пределы своих полномочий, установленных в первоначальном договоре между папством и Карлом Анжуйским. После этого она и остальные члены ее двора стали просто игнорировать указания Папы.

Но слухи о том, что Климент поддерживает дело венгерской партии, привлекли к Андрею нового влиятельного сторонника. По словам Доменико да Гравины, Карл, герцог Дураццо, начал открыто поддерживать право венгров на корону и власть. Это гарантировало герцогу определенное влияние в правительстве в случае успеха мужа Иоанны. Ободренный указом Папы и желая оказать давление на Иоанну и ее советников, Андрей стал вести себя так, словно его коронация и правление теперь гарантированы. Доменико да Гравина сообщает, что примерно в это время Андрей завел новое знамя, изготовленное специально по его заказу, на котором был изображен не венгерский герб, а топор и кол — мрачное указание на то, что может ожидать тех, кто выступает против короля, после его прихода к власти. Существование этого знамени в значительной степени объясняет упорное сопротивление Неаполя правлению Андрея.

Вопрос все еще оставался нерешенным, когда 28 июля Санция, здоровье которой уже давно пошатнулось, умерла. Ее тело было положено за алтарем в церкви Санта-Кроче, на то же место, которое занимало тело ее мужа в церкви Санта-Кьяра. Иоанна находилась в своем летнем дворце в Кастелламаре, когда ей сообщили о кончине бабушки, и она распорядилась возвести на видном месте резную гробницу в память о жизни Санции, как это было сделано для Роберта Мудрого.

Но даже такое значимое событие, как кончина старой королевы, было тем летом принесено в жертву суровым политическим реалиям Неаполя. Хотя в своем завещании Санция оставила значительную часть своего имущества нескольким монастырям, включая дорогие ей Санта-Кроче и Санта-Кьяра, Иоанна, надеясь сгладить напряженность и умиротворить враждующие группировки внутри своей семьи, вместо этого распределила это имущество между Карлом Дураццо и Робертом Тарентским. Это вызвало новые разногласия в папской Курии, которая подвернула Иоанну новым обвинениям в расточительстве и грабежах, а затем потребовала от нее вернуть завещанное имущество. Раздраженный непокорностью королевы, Климент в письме от 21 августа приказал своему нунцию организовать коронацию Андрея вопреки возражениям Иоанны. Но даже это заявление, как бы оно ни было скандально, затмило известие о внезапной смерти Агнессы Перигорской, произошедшей при весьма подозрительных обстоятельствах.

Вдовствующая герцогиня Дураццо, заботясь о процветании своей семьи, не прекращала попыток поставить всех своих детей в как можно более выгодное положение. Последней ее интригой была попытка женить своего второго сына, Людовика Дураццо, на дочери императрицы Константинополя Маргарите и тем самым расколоть единый фронт, который до сих пор выставлял против ее семьи дом Таранто. Екатерина выступила против этого, но Агнесса, несомненно, ободренная своим предыдущим успехом в тайном бракосочетании и следуя той же тактике, не отступила, а стала давить на Климента, чтобы тот дал разрешение на этот брак, действуя, как обычно, через своего брата кардинала Талейрана.

Однако, в мае, Агнесса имела несчастье заболеть, и к августу все еще была прикована к постели. Доменико да Гравина, единственный источник хронологии событий, происходивших в дни, непосредственно предшествовавшие ее смерти, записал:

Невозможно сказать, насколько эта история правдива. Действительно Агнесса недавно потеряла доверие Иоанны, часто вставая на сторону Эмери во время пребывания легата в должности правителя королевства, пытаясь добиться расположения Авиньона. Санция ди Катания, ближайшая подруга Иоанны и одна из ее фрейлин, была беременна во время болезни Агнессы, и беременность самой королевы могла натолкнуть ее на идею этого заговора. Кроме того, яд, несомненно, был излюбленным орудием женщин для избавления от нежелательной соперницы.

С другой стороны, не совсем верится в легковерие вовлеченных в это дело людей, особенно Карла Дураццо. Даже если герцог устал от руководства своей матери, он не стал бы потворствовать этому умыслу пятнавшего честь семьи. Не обязательно было использовать яд, чтобы покончить с Агнессой, поскольку, хотя врач и мог обнаружить беременность по моче, состояние медицины в Средние века было не таким, чтобы он мог приобрести средства для лечения серьезного заболевания, которое, судя по продолжительности болезни вдовствующей герцогини, очевидно, у нее было. Отравление было предположительной причиной смерти многих умерших от болезней в Средние века, поскольку это вызывало гораздо больше интересных сплетен, чем смерть от обычной болезни. Слухи об отравлении распространились в достаточной степени, чтобы хронист, не являвшийся членом королевского двора, мог с ними ознакомиться, однако ни один из членов семьи Агнессы не пожаловался ни Талейрану ни Папе на эти подозрения и не потребовал расследования смерти вдовствующей герцогини. Последнее особенно показательно, ведь если бы Карл Дураццо смог доказать причастность Иоанны к смерти его матери, он мог бы добиться ее смещения, и тогда Мария унаследовала бы королевство. Это неизбежно приводит к возможности того, что вдовствующая герцогиня, ослабленная долгой болезнью, просто умерла от какой-либо патогенной бактерии в удушающей жаре итальянского лета.

Что можно сказать с уверенностью, так это то, что даже те, кто находился вне пределов королевского двора, были осведомлены о союзе между королевой, семьей Филиппы ди Катанья и домом Таранто против семьи Дураццо, которая в вступила в союз с венгерской партией. Смерть Агнессы Перигорской обострила это соперничество и во многом способствовала созданию атмосферы вероломства и предательства, окутавшую королевство тем роковым летом. Последующее заявление нунция о том, что Андрей будет коронован вместе с Ионной в ходе официальной церемонии 20 сентября, не смогло развеять всеобщее понимание того, что ситуация выходит из-под контроля.

После смерти Агнессы королевский двор снова переехал, на этот раз в летнюю резиденцию в Аверсе, в замок XII века постройки, который в это время года предпочитали посещать из-за близости к обширным и тенистым садам, принадлежащим соседнему монастырю целестинцев. Иоанна и Андрей отправились во замок вместе, прибыв туда 7 сентября, и намереваясь остаться в Аверсе до утра 19-го, после чего они и их сопровождающие планировали отправятся в короткое путешествие в Неаполь для церемонии коронации 20-го. Королева к этому времени находилась на шестом месяце беременности и стремилась до последнего момента продлить свой отдых от столичной жары позднего лета.

Как раз тогда, когда Иоанна и Андрей отправились в Аверсу, кардинал Эмери, задержавшийся в Риме в безуспешных попытках уладить разногласия между семьей Колонна и их заклятыми соперниками Орсини, наконец вернулся в Авиньон. 5 сентября Папа воздал легату почести за его деятельность в Неаполе, а на следующий день начал серию продолжительных бесед с кардиналом, во время которых Эмери рассказывал о своих впечатлениях и свидетельствах очевидцев о могущественных политических силах, враждующих внутри королевства. В ходе этих бесед уже бывший легат узнал о том, что 10 июня Климент предписал Андрею короноваться и разделить власть с Иоанной, а также о последующем решении провести двойную коронацию вопреки протестам королевы.

Эмери мог быть некомпетентным, но он не был глупцом. Год, проведенный в Неаполе, научил его осознавать опасность возведения Андрея на трон, и он, очевидно, решительно донес это до Климента. Результатом этих обсуждений стало то, что Папа снова изменил свое мнение. Новая серия папских писем, датированных 20 и 21 сентября, была направлена Иоанне и Андрею. Королева вновь была признана единственной наследницей трона, согласно договора между Церковью и Карлом Анжуйским. Андрей был наказан за свое незрелое поведение. Его коронация вновь была обусловлена признанием суверенитета Иоанны и ему было категорически запрещено под страхом отлучения от Церкви вмешиваться в прерогативы своей жены после церемонии.

Пока Климент и Эмери занимались пересмотром официальной позиции Церкви по отношению к суверенитету Неаполя, Иоанна и Андрей расположились в своем замке в Аверсе. Иоанна продолжала руководить своим правительством и почти каждый день встречалась с делегациями из столицы. 15 сентября она восстановила права монастыря Санта-Кьяра и запретила проституткам Аверсы заниматься своим делом слишком близко к замку. 17 сентября королева подготовила документы, регламентирующие особые привилегии для купцов в городе Гаэта, назначила одного видного юриста на ответственную должность в Провансе и приняла делегацию аптекарей, желающих вести коммерческие дела в королевстве.

Для Андрея пребывание в Аверсе было праздником, и он воспользовался загородной обстановкой, чтобы развлечься. 18 сентября, после полуденной трапезы, будущий король провел вторую половину дня, наблюдая за танцами, которые исполнялись на главной дороге у замка, а зачастую и присоединяясь к ним, и, очевидно, продолжал участвовать во всеобщем веселье до самых сумерек. Поскольку на следующее утро супруги собирались отправиться в Неаполь, Иоанна ушла в свои покои рано вечером, не дожидаясь возвращения мужа. Они с Андрей спали в отдельных спальнях, но делили общую гостиную и галерею с видом на сад. По ее собственному признанию, Иоанна уже спала, когда Андрей наконец вернулся в их апартаменты.

Когда Андрей уже переодевался для сна, ему сообщили, что из Неаполя прибыл гонец с важными бумагами, возможно, связанными с его коронацией и требующими немедленного внимания. Андрей поспешно оделся и вслед за одним из своих слуг вышел из комнаты на галерею, но вместо гонца увидел группу вооруженных людей. Не успел он сообразить, что происходит, как его схватили и захлопнули дверь, чтобы он не смог убежать обратно в свои покои. Завязалась борьба, но Андрей, полуодетый и безоружный, был легко побежден. Одни убийцы принесли с собой веревку, петлю которой набросили на шею юноши и подтащив его к ограждению балкона сбросили вниз, а другие убийцы, находившиеся в саду внизу, принялись тянуть его за ноги, чтобы ускорить удушение. "Как только его [Андрея] позвали, он вышел на галерею, которая находится перед его комнатой. Некоторые из них закрыли ему рот руками, чтобы он не мог кричать, и при этом они так сжимали латные перчатки, что их характерный отпечаток оставался на его лице после смерти. Другие накинули ему на шею веревку, чтобы задушить его, и это тоже оставило свой след, — гласил официальный отчет о преступлении, присланный позднее в Авиньон, — потом ему вырвали волосы, потащили и сбросили в сад. Некоторые говорят, что веревкой, которой они его задушили, они раскачивали его над землей. Некоторые [также] схватили его под колени, и мы слышали, что это также оставило следы на теле"[123].

Следующим шагом заговорщиков было избавиться от тела своей жертвы и таким образом скрыть следы преступления. Намереваясь похоронить Андрея в саду, они перерезали веревку, на которой юноша был подвешен на балконе. Но звук удара упавшего тела о землю разбудил кормилицу Андрей, Изабеллу Венгерскую, которая ухаживала за Андреем с самого детства. Выйдя из своей комнаты, Изабелла застала нападавших врасплох, прежде чем они успели спрятать тело. При ее криках они разбежались и исчезли во мраке ночи. "Далее нам рассказали, что они намеревались бросить его [Андрея] в глубокий колодец (подобно тому, как Святой Иеремия был брошен в яму), а затем объявить, что он покинул королевство по совету некоторых верных ему людей, которые решили похитить его и отправить к королю Венгрии… и они бы это осуществили, если бы его кормилица не подняла крик"[124], — заключил сам Климент в письме, адресованном одному из кардиналов.

Остальные обитатели замка, разбуженные Изабеллой, провели осмотр территории сада, но смогли найти только бездыханное тело Андрея. В этот момент королеву разбудили ее фрейлины и сообщили, что ее муж, Андрей Венгерский, мертв.

Через два дня в ничего еще не знавшем Авиньоне были изданы папские указы, отменяющие участие Андрея в управлении королевством, что могло бы спасти ему жизнь.