Иоанна I

Глава IV. Королевское воспитание

Скорый отъезд Шаробера в октябре 1333 года означал конец свадебных торжеств. Дома Таранто и Дураццо возобновили свои напряженные переговоры о владении Ахайей. Екатерина, похоже, умерила свое противодействие браку племянницы, чтобы снова сосредоточиться на приобретении восточной империи. Андрей, теперь герцог Калабрийский, и его внушительный придворный персонал, состоящий почти из шестидесяти человек, включая его кормилицу Изабеллу Венгерскую, поселились в Кастель-Нуово.

Воспитанию Иоанны не помешали ни ее замужество, ни новый титул (ранее принадлежавший ее матери) герцогини Калабрийской. Она продолжала жить в одних апартаментах со своей младшей сестрой Марией, как и до приезда Андрея. Санция упорно пыталась привить будущей королеве Неаполя свое религиозное мировоззрения. Иоанна вставала каждое утро, умывалась и вместе с Марией посещала мессу в часовне Кастель-Нуово. В определенное время юная герцогиня получала религиозные наставления в компании бабушки и своего духовника; предположительно, здесь же она обучилась грамоте, читая псалтырь, что в Средние века было обычным способом обучения детей. Бабушка привила ей глубокую религиозность, а также пожизненную склонность к благотворительности. Еще будучи маленькой девочкой, Иоанна была известна своей заботой о бедных: она щедро раздавала горсти монет, когда проезжала по городу, чтобы посетить могилы родителей в церкви Санта-Кьяра, и вместе с Санцией омывала ноги нищим в Великий четверг во время Страстной недели.

Но религиозное воспитание было лишь одной из сторон жизни Иоанны при дворе. Как и подобает принцессе, будущая королева Неаполя росла в роскошных обстановке королевского двора, в окружении придворных и слуг. Предполагалось, что дочери всех высокородных неаполитанских семей будут прикреплены к королевскому двору, поэтому у Иоанны и Марии было около двадцати четырех фрейлин. У двух маленьких девочек также был собственный кухонный персонал, включая сомелье (виночерпия), по одному повару для приготовления соусов и супов и даже специальный камердинер заведовавший поставкой фруктов из сада. Маленькая герцогиня, очень любила айвовое варенье. Когда она выезжала в процессии, Иоанну сопровождали два конных гвардейца и паж в ливрее. Она спала на кровати, покрытой красным и зеленым атласом, а ее седло было обшито красным бархатом с вышитыми павлинами и гербом ее родителей. Уже в раннем детстве будущая королева носила бархатные платья пурпурного цвета с вышитыми на них серебряной нитью геральдическими лилиями, что сразу же, даже на расстоянии, позволяло узнать в ней королевскую особу.

Во время отдыха она предавалась придворным удовольствиям. Кастель-Нуово славился своими садами, и Иоанна с Марией играли в тени деревьев, среди изобилия цветов и фонтанов. Девочки рано научились ездить верхом. Когда Иоанна была совсем маленькой, дедушка подарил ей чудесную деревянную лошадку, вырезанную в виде арабского скакуна, с седлом, похожим на те, что использовали сарацинские вельможи. Позже у них с Марией появилась своя конюшня. В Неаполе, в среде аристократии, была популярна охота, даже среди дам, которые использовали луки и стрелы в дополнение к охотничьим собакам и соколам. Загнав дичь, ее ловили сетями. В жаркую погоду Иоанна, ее сестра, их кузины и другие дети знати катались на лодках и устраивали пикники. Неаполитанская культура поклонялась молодости и красоте. Очаровательная Иоанна производила притягательное впечатление на своих подданных. Боккаччо был очень увлечен королевской семьей и прелестями аристократической жизни в Неаполе во времена юности Иоанны и оставил подробное ее описание:

Вечера проводились в пирах с музыкой и танцами. Роберт Мудрый покровительствовал художникам всех мастей: живописцы, музыканты, трубадуры и сказители постоянно присутствовали в Кастель-Нуово. Королевский двор проявлял интерес к театру — записи показывают, что в июне 1335 года король заплатил группе апулийских актеров шесть таринов (мелких золотых монет) за постановку спектакля. Чуть повзрослев Иоанна стала принимать участие в этих развлечениях. Единственным реальным изменением в жизни герцогини стало то, что теперь ей и Марии иногда приходилось привлекать к играм и различным развлечениям этого странного мальчика, ее кузена и мужа Андрея.

Жизнь Андрея сильно отличалась от жизни его жены. Шестилетним ребенком, он был оторван от семьи и оставлен с чужими для него людьми. Вместо ласки и близости родных Андрей получил роскошь королевского двора: его апартаменты были обставлены дорогой мебелью и увешаны знаменами с гербом его семьи, у него был собственный придворный персонал, даже больший, чем у Иоанны; его отец позаботился об этом перед отъездом в Венгрию. Когда Андрей выезжал на прогулку, его сопровождали восемнадцать всадников. Его обслуживали три сомелье, меховщик, врач, хирург, несколько поваров — но вокруг не было ни родителей, ни братьев, ни друзей. В знак уважения к его рангу Роберт назначил несколько высокопоставленных неаполитанских и провансальских баронов, чтобы они консультировали и помогали новому герцогу Калабрийскому, но поскольку Андрей не говорил ни по-итальянски, ни по-провансальски, неясно, насколько эти люди были ему полезны. Время от времени Иоанна или один из ее младших кузенов играли с Андреем в шарики (должно быть, они играли на результат, поскольку в отчетах упоминается, что в один из месяцев он задолжал Иоанне три тарина в качестве проигрыша), но в целом принц чувствовал себя не в своей тарелке.

Этот дискомфорт приводил к угрюмости и грубости в поведении — естественная реакция чужого и несчастного маленького мальчика. В его личных апартаментах дела обстояли не лучше. Коренные неаполитанцы не скрывали своего общего презрения к венграм, которые в ответ на это стали держаться отчужденно и замкнулись в своем маленьком обществе. Вскоре при дворе поняли, что нужна программа по ассимиляции герцога Калабрийского в новом окружении. С этой целью в 1336 году ко двору Андрея был приставлен специальный воспитатель и духовник, которому платили четыре унции золота в год. Поскольку ответственность за воспитание Андрея, как и за воспитание Иоанны и Марии, лежала на Санции, именно она произвела это назначение. Неудивительно, что королева назначила на эту должность монаха францисканца-спиритуала по имени Роберт.

Хотя нет сомнений в том, что большинство неаполитанских спиритуалов, проповедовавших бедность наперекор Папе, делали это из самых чистых побуждений, монах Роберт был не из их числа. Хитрый и пронырливый, новый наставник Андрея быстро уловил возможность для получения личной выгоды. Скрывая свое стремление к власти и богатству под личиной смиренной святости, францисканец, посвященный в тонкости взаимоотношений придворных группировок, быстро занял главенствующее положение в окружении Андрея. Петрарка, познакомившийся с ним позже, язвительно описывал этого человека. "Увы, какой позор, какое чудовище! Пусть Бог удалит эту нечисть с итальянских небес! — сообщает поэт своему другу кардиналу Джованни Колонна в письме от 29 ноября 1343 года. — Я видел ужасное трехногое чудовище [намек на монаха], с голыми ногами, лысой головой, высокомерное в своей бедности, жаждущее удовольствий. Я видел маленького человечка, плотного и румяного, с пухленькими ножками, едва прикрытыми поношенной мантией, и со значительной частью тела, нарочито неприкрытой. Он надменно презирает не только Ваши слова, но и слова Папы, словно с высоты башни своей чистоты. Меня не удивило и то, что свое высокомерие он укореняет в золоте. Как известно, его кошелек и его одеяния контрастируют"[51].

Чтобы стать властной и устрашающей фигурой, монаху Роберту оказалось достаточно завоевать доверие одинокого, испуганного и замкнутого мальчика, который был женат на наследнице трона.

Эти годы детства и юности Иоанны стали решающими для ее будущего политического развития. К этому времени она была уже достаточно взрослой, чтобы понять, что однажды станет королевой. Как и многие средневековые наследники трона, она училась своему ремеслу, ежедневно наблюдая за тем, как управляет ее дед. Однако ученичество Иоанны было необычным. Поскольку неаполитанская линия наследования была вынуждена пропустить одно поколение, она впитывала уроки правления старого короля.

На самом же деле, с 1317 года, когда королевство Роберта Мудрого простиралось на всю гвельфскую Италию, когда король Неаполя одновременно носил титулы сенатора Рима, имперского наместника Романьи, вице-губернатора Тосканы и сеньором Генуи, Пьемонта и Ломбардии, влияние Роберта неуклонно падало. Когда-то его амбиции были направлены на то, чтобы править всей Италией. В письме к Папе в 1314 году Роберт выступал против избрания германского императора, считая его устаревшим. "Кто из здравомыслящих людей сомневается, кто не понимает, что все светские владения в превратностях судьбы претерпевают постоянные изменения? Как же бессмысленна эта идея увековечить всеобщее господство! Где теперь царство халдеев, деспотия персов, государства египтян и евреев, мудрость греков, сила и энергия троянцев? Где, прежняя, уникальная империя римлян, которая со всемирного владычества сократилась до горстки германских земель?"[52] — писал он, прежде чем высказаться за выбор качестве итальянского лидера самого себя вместо германца.

Однако в дни юности Иоанны король Неаполя дожил до того времени, когда его владения значительно сократились. Смерть Иоанна XXII в 1334 году привела к избранию нового понтифика, который предпочел оставить управление Римом и Кампанией в своих руках. К 1335 году контроль короля Роберта над Генуей, Пьемонтом и Ломбардией также ослаб.

Большая часть вины за это была возложена на Санцию. Система правления Анжуйской династии основывалась на том, что король управлял своими владениями с помощью большого числа высокопоставленных военачальников и дипломатов из своей семьи, которым доверялось выступать в качестве представителей короны по всей Италии. До появления Санции королевская семья без труда с этим справлялась. Отец Роберта, Карл Хромой, был одним из семи детей своего отца, четверо из которых были сыновьями. Сам Роберт был одним из четырнадцати детей, девять из которых были мужского пола. В начале своего правления Роберт привык посылать своих братьев Филиппа, принца Тарентского, и Иоанна, герцога Дураццо, в Тоскану и Северную Италию, чтобы обеспечить защиту своего суверенитета и интересов, а поскольку они принадлежали к тому же роду, что и король, братьев без колебаний принимали и уважали как его представителей. Флорентийцы предложили Карлу Калабрийскому стать сеньором их коммуны, когда им понадобилась защита от гибеллинов, поскольку он был сыном короля Неаполя. Точно так же Роберт назначил отца Иоанны своим главнокомандующим в продолжавшейся войне с Сицилией, когда король стал слишком стар, чтобы самому возглавлять войска.

Все изменилось в последние годы правления Роберта, и нельзя не признать, что ответственность за нехватку потомков лежит непосредственно на решении Санции посвятить себя обеспечению почетного места в загробном мире, а не плотским трудам в этом. О том, что именно Санция отвергла сексуальные притязания мужа, а не наоборот, можно судить по ответу Папы на просьбу королевы о разводе в 1317 году, в котором он увещевал ее быть благосклоннее к мужу. С другой стороны, король Неаполя, похоже, пытаясь получить доступ в будуар Санции, добрался только до одной из ее фрейлин, от которой у него родился внебрачный сын Карл д'Артуа.

К 1335 году Роберту было пятьдесят семь, а его жене — пятьдесят. Сын короля, как и все его братья были уже мертвы, кроме одного — младшего, Иоанна, мужа Агнессы Перигорской, который скончался в следующем году. Если бы он не капитулировал перед Шаробером и Папой, Роберт мог бы однажды привлечь к управлению государством сыновей константинопольской императрицы, но Екатерина Валуа, получившая отказ в попытке получить неаполитанский трон для одного из своих отпрысков, строила другие планы. В 1338 году императрица собрала флот и, со всем своим семейством, отплыла в Ахайю, намереваясь поднять восстание против местного византийского деспота и установить свое правление в Греции.

Роберт Мудрый понимал, что его жизнь приближается к закату, и стремился одержать последнюю победу в надежде вернуть былую славу. С самого начала своего правления, четверть века назад, главная цель короля Неаполя — свергнуть Педро Арагонского, короля Сицилии, — оставалась прискорбно невыполненной. Для выполнения этой задачи Роберт решил использовать все оставшиеся у него ресурсы. В течение четырех лет он трижды собирал армады флотов. Первой экспедицией, состоявшейся в 1338 году, командовал его племянник Карл Дураццо, старший сын Агнессы Перигорской, поскольку эта дама желала заручиться благосклонностью королевской семьи. Однако высадившись на острове неаполитанцы не успев толком разбить лагерь, обнаружили, что среди пехоты начался тиф, и были вынуждены отступить. Пятнадцатилетнему Карлу Дураццо посчастливилось спастись. В следующем году внебрачный сын короля, Карл д'Артуа, добился несколько большего успеха: ему удалось на короткое время захватить Мессину, но потом он также отступил. Последняя экспедиция, командование которой номинально осуществлял принц Андрей, была предпринята после смерти короля Сицилии в 1342 году. Хотя Педро Арагонский оставил в качестве наследника лишь беспомощного ребенка, Роберт не смог воспользоваться этой возможностью, и остров упорно не желал ему покориться. Единственным ощутимым результатом этой траты людей, снаряжения, припасов и усилий стало накопление большого долга. К концу этого периода Роберт задолжал 100.000 флоринов банкирским домам Барди и Перуцци.

Уменьшение влияния за границей и неспособность вернуть Сицилию были не единственными признаками растущего бессилия Роберта. Король ощущал, что внутри страны его власть тоже ослабевает. В годы юности Иоанны, несмотря на многочисленные эдикты, предписывающие соблюдать закон, резко возросла преступность. Представители суперкомпаний жаловались на неаполитанский бандитизм новому Папе, Бенедикту XII, который отправил эмиссаров, чтобы попытаться укрепить власть короля, но их усилия оказались столь же неэффективны. Чтобы пресечь бандитизм у власти просто не хватало ресурсов.

Еще более серьезной проблемой была склонность неаполитанской аристократии к насилию. Богатство Неаполя было сосредоточено в руках королевской семьи и небольшого числа привилегированных придворных. Большая часть трудоспособного населения, облагаемая высокими налогами и изнурительной барщиной, вынужденная заниматься земледелием в гористой, засушливой местности, быстро нищала. Жизнь крестьян, обрабатывавших землю во времена правления Роберта Мудрого, была суровой, да и для их господ, местных землевладельцев, она была не намного лучше. Из-за нехватки средств споры между соседними семьями за клочок земли или привилегии разгорались со страстью, несоизмеримой с первоначальной причинной. Банды вооруженных дворян бродили по сельской местности, совершая налеты на предполагаемых врагов и грабя незадачливых путешественников. Затем члены этих банд сами подвергались расправе со стороны разъяренных родственников их жертв, и так постепенно укоренилась форма внесудебного возмездия, которая и сегодня, семь веков спустя, известна как вендетта.

Реакция Роберта на эти внутренние беспорядки, похоже, была неоднозначной. Когда в 1330-х годах произошла вспышка вражды между столичными дворянами и дворянами Капуи и Нидо, он попытался выступить посредником и издал строгий указ, "согласно которому жители города не могут нарушать его спокойствие, носить запрещенное оружие ни днем, ни ночью, собираться толпами, бродить по пьяцце с оружием, совершать насилие над равными или нижестоящими, открыто или тайком, в общественных или частных местах"[53]. Но его строгие указы против бандитских разборок не часто и не достаточно быстро подкреплялись силовым воздействием, и к концу десятилетия королевскую администрацию открыто обвиняли в коррупции. Джованни Виллани оставил в своей хронике подробное описание продолжительного и особенно разрушительного вооруженного конфликта, в котором участвовали граф Минервино и его родственники, известные как братья Пипини:

Разочаровавшись в своих попытках управлять страной, король занялся своими проповедями и книгами и тем самым по иронии судьбы способствовал единственному подлинному достижению своей администрации: созданию энергичного сообщества ученых, посвятивших себя сохранению и распространению знаний. Неаполитанский университет, один из старейших в Европе, славился преподаванием права, как Парижский — теологии, Оксфордский — математики, а Салернский — медицины. На протяжении всего своего правления Роберт Мудрый защищал и поощрял этот важный центр образования и широко использовал его профессорско-преподавательский состав. Магистры университета занимали высокие посты в неаполитанском правительстве, помогали кодифицировать законы королевства и приводили обширные юридические аргументы, на которых основывалось широкое толкование королевских прерогатив.

В 1332 году, чтобы способствовать распространению знаний, Роберт с одобрения Санции нанял выдающегося ученого Паоло Перуджийского на должность хранителя королевской библиотеки за щедрое вознаграждение в 225 золотых флоринов в год и поручил ему собрать обширную коллекцию манускриптов. Труднодоступные труды Сенеки, Ливия, Святого Иеронима и Святого Августина, а также многие другие книги были спасены благодаря этим усилиям, а университетские клерки были наняты, чтобы сделать копии для облегчения исследований. "Все важные дополнения, сделанные в царствование короля Роберта в области истории, права и медицины, произошли в период его [Паоло Перуджийского] заведования библиотекой"[55]. Интерес короля к Дальнему Востоку подтверждается тем, что он потратился на приобретение и великолепную иллюминацию копии относительно нового труда De Mirabilibus Magni Canis (О необыкновенных вещах в стране великого хана), в котором описывались приключения венецианского путешественника Марко Поло. Внимание короля к получению и распространению знаний выделяло Неаполь из остальной Италии и значительно повысило престиж королевства. Вскоре после назначения Паоло была собрана библиотека из более чем ста томов, что было весьма значительным для того времени. «Таким образом, Неаполь в его правление стал знаменит средоточием образованности, центром которой был Кастель-Нуово, королевская обитель мудрости и "место разумения"»[56].

Доступность этих трудов в сочетании с покровительством короля привлекла ко двору Роберта в последние годы его правления одних из самых талантливых ученых Европы, а их энергия и упорство значительно повысили интерес к академическим достижениям. То, что Неаполь к 1340 году стал признанным центром классической науки, подтверждает и Петрарка, который, будучи поставлен перед выбором: стать поэтом-лауреатом под покровительством короля Роберта или принять важную должность преподавателя в Парижском университете, выбрал столицу Неаполитанского королевства. В письме кардиналу Джованни Колонна, датированном 1 сентября 1340 года, Петрарка, так описал свою дилемму:

Петрарка принял приглашение Роберта приехать в Неаполь до официальных чествований в Риме, чтобы король мог публично засвидетельствовать, что знаменитый поэт соответствует требованиям, предъявляемым к званию поэта-лауреата.

Экзамен Петрарки, состоявшийся в марте 1341 года в Кастель-Нуово, был, возможно, величайшим культурным событием века, экстравагантной выставкой эрудиции. В течение трех полных дней перед переполненной аудиторией, в которую входили члены двора, преподаватели и студенты университета, правящий Совет и ведущие горожане, Роберт Мудрый, одетый в полные королевские регалии, допрашивал ведущего интеллектуала Европы о его знании трудов библейских ученых и различных римских авторов, таких как Вергилий и Сенека. Тот факт, что знания Петрарки в этой области значительно превосходили знания его собеседника, и ему не составило труда ответить на вопросы короля, нисколько не отменял восторга от этого действа. Местные ученые были потрясены присутствием в их среде столь великого интеллектуала и воодушевлены тем, что он возвысил их профессию. Сам прославленный литератор был чрезвычайно доволен тем, что его заслуги были признаны на публике столь высокопоставленной персоной, как государь Неаполя. Король был в восторге от того, что его собственные познания были подтверждены приезжим авторитетом. Остальная часть собравшихся, хотя, вероятно, и не следила за реальным содержанием беседы, тем не менее получила определенные познания в весьма занимательной форме. Когда в конце третьего дня поэт убедил короля в достоинствах стиха, наступил момент высшего драматизма, и Роберт, который был слишком стар, чтобы отправиться в Рим на официальное чествование Петрарки, снял с себя церемониальную мантию и, предложив ее гостю в знак уважения, попросив надеть ее, когда тот будет удостоен лаврового венка. Король также назначил его своим капелланом — звание, которое не предполагало никаких официальных обязанностей, но было очень почетным. Вооружившись подписанными Робертом грамотами, подтверждающими его полномочия, Петрарка отправился в Рим, чтобы получить венок лауреата. 8 апреля 1341 года, надев королевскую мантию, Петрарка, под звуки труб, был увенчан лавровым венком. "Хотя король [Роберт Мудрый] отсутствовал, и не было ни его власти, ни его величия; его присутствие ощущал не только я, но и все, кто там был", — писал позже Петрарка королевскому секретарю[58]. Самому Роберту он написал: "Сколько достижений в изучении свободных и гуманитарных искусств обязаны Вам, о слава королей"[59].

Иоанне было пятнадцать лет, когда она наблюдала, как ее дед торжественно допрашивает ведущего европейского эрудита. Зрелище было уникальным и запоминающимся; ничего подобного прежде не происходило. Если не считать коронацию Папой неаполитанского короля за тридцать два года до этого, это был зенит славы Роберта, когда его суверенное могущество хоть раз было использовано для чего-то, кроме приращения владений. Иоанна могла гордиться тем, что является внучкой такого человека и преемницей такого наследия.

Это событие имело далекоидущие последствия. В этой вспышке любопытства к забытым знаниям прошлого, зажженной Петраркой, вскормленной в Неаполе и впоследствии сохраняемой преданной группой его последователей, зародилось пламя гуманистического движения, которое сто лет спустя вспыхнет и поразит мир эпохой Возрождения.

К сожалению, эта дань средневековому просвещению, какой бы значительной она ни была в долгосрочной перспективе, была лишь мимолетным отвлечением от забот все более опасной политической и экономической реальности. Особенно удручающим было положение дел на континенте. Первые залпы в англо-французской войне, которая со временем станет известна как Столетняя война, были сделаны Эдуардом III Английским. Опасаясь потерять Гасконь, которая была всем, что осталось от некогда обширных владений английского короля во Франции, Эдуард в 1337 году начал целенаправленную кампанию по привлечению союзников с намерением изолировать и окружить французов. В 1338 году он отправился с визитом во Фландрию, где "честными речами, обещаниями и щедрой раздачей денег"[60] заручился поддержкой не только фламандцев, но и правителей Германии и Нидерландов, включая и императора Священной Римской империи. В 1340 году, воодушевленный этими дипломатическими успехами, Эдуард, претендовавший на французский трон через свою мать, начал публично именовать себя королем Англии и Франции, чтобы спровоцировать французского короля Филиппа VI, брата Екатерины Валуа. В следующем году он высадил десант в герцогстве Бретань, традиционно являвшемся вассальным по отношению к Франции. В пику англичанам Филипп опирался на Неаполь и папство, поскольку Папа, хотя публично и выступал за заключение мира, склонялся на сторону французов, не в последнюю очередь потому, что к 1341 году 60% папских доходов поступало из Франции.

Флорентийские суперкомпании, однако, были раздираемы противоречиями. Великая неаполитанская торговля зерном, столь важная для их финансового благополучия в прошлые десятилетия, превратилась из блага в обузу. К 1330-м годам три суперкомпании, разделявшие монополию на торговлю зерном, — семьи Барди, Перуцци и Аччаюоли — создали огромную и узкоспециализированную организацию, призванную управлять всеми аспектами рынка, от сбора урожая до помола муки на мельницах. Их старшие партнеры вели переговоры с чиновниками из правительства Роберта о заключении контрактов на ежегодную закупку всего зерна королевства, "и они не стеснялись обращаться к королю с жалобами, когда у них возникали трудности с ними [неаполитанскими чиновниками]"[61]. Они закупали зерно, привозили в порты и отправляли на арендованных в Венеции и Генуе судах клиентам по всему Средиземноморью и Адриатике. Чтобы доставить зерно покупателям находящимся вдали от побережья, таким как жители Болоньи, они осуществляли перевозки на баржах по реке По, а до Флоренции, добирались по суше на телегах. Их положение и влияние в Неаполитанском королевстве было беспрецедентным. Помимо торговли зерном, суперкомпании образовали синдикат, который "собирал налоги, перевозил наличность, выплачивал жалованье чиновникам и войскам, а также управлял военными складами"[62].

Однако, несмотря на эти усердные попытки подмять под себя рынок сбыта, бизнес суперкомпаний был подвержен множеству рисков, главным из которых было неблагоприятное изменение погодных условий. Зерно, как основной компонент питания средиземноморского населения было жизненно необходимым, и, следовательно, политически важным товаром. Чрезмерное обилие или отсутствие дождей могло привести к нехватке продовольствия и даже к голоду, что, в свою очередь, требовало государственного регулирования цен. Особенно это касалось родного города суперкомпаний — Флоренции, которая в значительной степени зависела от импорта неаполитанского зерна, чтобы прокормить своих граждан. Опасаясь народных волнений, если стоимость хлеба вырастет слишком высоко, правящий Совет Флоренции часто вводил ценовые ограничения на продажу зерна суперкомпаниями, что, в начале 1330-х годов, привело их к ряду убытков. Кроме того, с 1333 года король Роберт, нуждавшийся в деньгах для финансирования своих войн с Сицилией, начал вводить налог на экспорт пшеницы, что еще больше снизило прибыль суперкомпаний. Долги не выплачивались, капитализация оказалась под угрозой, а инвесторы теряли доверие и требовали возврата своих вкладов.

В отчаянии суперкомпании стали искать новые источники дохода и остановились на английской торговле шерстью как на единственном достаточно емком рынке, способном вернуть им былое процветание. Английская шерсть считалась самой лучшей в Европе. Доступ к этому рынку означал, что флорентийские производители могли изготавливать высококачественную шерстяную ткань класса люкс для продажи в Неаполе в достаточном количестве, чтобы компенсировать потери суперкомпаний на экспорте зерна. Семьи Барди и Перуцци ухватились за эту возможность как за выход из затруднительного положения и в 1336 году предоставили Эдуарду III первые крупные займы, обеспечиваемые лицензиями на импорт шерсти. К 1341 году они уже активно кредитовали английского короля, который использовал флорентийские деньги для финансирования своих быстро растущих и чрезвычайно дорогих военных и дипломатических кампаний. Папа выразил недовольство тем, что суперкомпании оказывают столь ценную помощь англичанам, но к этому времени семьи Барди и Перуцци уже не могли выйти из бизнеса, даже если бы захотели, так как Эдуард задолжал им слишком много денег.

Еще одним поводом для беспокойства, особенно в Италии и Авиньоне, был преклонный возраст короля Неаполя. Роберт Мудрый заметно слабел. Наследование неаполитанского трона, которое было так тщательно организовано, после его кончины могло подвернуться испытанию, и отнюдь не было уверенности в том, что оно устоит. Если в средневековой политике и существовало одно неизменное правило, то оно заключалось в том, что смерть государя неизбежно влекла за собой неопределенность, а в неопределенности заключались возможности. Ничто так не подтверждает истинность этой максимы или общее ухудшение ситуации, как поспешное возвращение Екатерины Валуа и ее семьи в Неаполь из Ахайи в августе 1341 года.

Экспедиция константинопольской императрицы в Грецию была достаточно успешной. Незадолго до отъезда, тремя годами ранее, Екатерине улыбнулась удача: члены оппозиционной византийскому императору партии в соседнем Эпире подняли мятеж. С этой целью они похитили десятилетнего сына своего бывшего правителя из-под опеки матери, намереваясь использовать его в качестве знамени восстания. Екатерина, понимая, что эту ситуацию можно использовать в своих интересах, переправила ребенка через Адриатику ко двору в Неаполе, а затем перевезла его вместе с остальными членами семьи в Ахайю, когда отплыла туда осенью 1338 года. Благодаря ловкому сочетанию зловещего присутствия своего флота у берегов и подкупов осуществленных Никколо Аччаюоли, Екатерине удалось довольно быстро установить свое правление в Ахайе. Затем она обратила свое внимание на Эпир и к началу 1339 года успешно организовала там восстание против непопулярного губернатора, поставив вместо него свою марионетку, в качестве правителя. Однако ее успехи не долго не продлились — ребенок сдался византийскому императору, который прибыл с армией в следующем году, — но эта хитрая схема продемонстрировала склонность Екатерины к интригам и ее готовности использовать неортодоксальные методы, когда это было необходимо.

В своей тактике она, несомненно, руководствовалась мудрыми советами Никколо. Судя по полученному им вознаграждению, Аччаюоли, похоже, доказал свою неоценимую значимость для императрице в Греции. Ему были пожалованы большие поместья в Ахайе и разрешено основать там банковский филиал, который оказался чрезвычайно полезным для сохранения семейного капитала от рук хватких вкладчиков и кредиторов в материковой Италии. Екатерина так сильно полагалась на Аччаюоли, что когда в 1341 году события в Неаполе потребовали ее возвращения, императрица назначила одного из кузенов Никколо правителем страны на время своего отсутствие. Хотя многие представители местной аристократии возражали против этого решения и даже обращались к византийскому императору с просьбой свергнуть власть Екатерины, кузена Никколо оказалось трудно сместить. Сохраняя верность своим неаполитанским покровителям, семья Никколо в дальнейшем значительно увеличила свои владения и влияние в Ахайе — настолько, что один Аччаюоли за другим непрерывно управляли княжеством вплоть до следующего века.

Иоанне было пятнадцать лет, когда она вновь встретилась со своей тетей, императрицей Константинополя, и своими кузенами Робертом, Людовиком и Филиппом. За время их трехлетнего отсутствия она, должно быть, сильно изменилась и по общему мнению превратилась из ребенка в лучезарную молодую женщину, от природы игривую и жизнерадостную. Даже хронист Доменико да Гравина, современник Иоанны, живший в королевстве и нисколько не симпатизировавший ей, был вынужден признать, что и Иоанна, и ее сестра Мария были наделены "дивной"[63] красотой. Ее недавно вернувшиеся из Греции кузены тоже подросли и, судя по всему, были не менее привлекательны. Роберт, которому уже исполнилось пятнадцать, и Людовик, которому было четырнадцать, были высокими, белокурыми и красивыми юношами, особенно последний; они были атлетами, повидавшими Грецию, и в высшей степени сознавали, какое впечатление они производят в обществе. Боккаччо, хорошо знавший принцев Тарентских, был очарован этой парой так же, как и весь Неаполь. Он увековечил их в своей Elegy of Lady Fiammetta (Элегии мадонны Фьямметты), написанной где-то между 1343 и 1345 годами, когда принцы уже немного подросли:

Контраст между этими двумя образцами неаполитанской юности и господином и повелителем Иоанны (так в Средние века называли мужей) был очевиден и удручающ. В свои четырнадцать лет Андрей еще не демонстрировал тех физических качеств, которые могли бы завоевать к нему среди подданных. Учитывая его происхождение, он, скорее всего, был невысок для своего возраста, так как его дед по материнской линии, носил прозвище Локетек (предположительно намекающее на его малый рост). Несмотря на отсутствие сохранившегося описания Андрея, Бэддли, который изучал историю Неаполитанского королевства этого периода, предположил, что Андрей был "ленив, предпочитал еду всему остальному и, вероятно, всегда так будет делать; имел массивную челюсть, тупой взгляд и, по сравнению с неаполитанскими принцами, неуклюжую фигуру"[65]. Это кажется суровым приговорам, особенно учитывая, что Андрей был еще так молод. Кроме того, это противоречит утверждениям венгерских авторов о внешности и личных привычках Андрея, которые сообщают: "Юный принц… по мере того как он мужал, располагал к себе всех, кроме своей будущей жены"[66].

В отсутствие более веских доказательств, изобразительное искусство того периода может дать небольшую подсказку о несоответствии между культурой и внешностью Андрей и Иоанны и ее кузенов. Сохранилась одна из книг Андрея, иллюстрированный кодекс с житиями венгерских святых, который его родители заказали для обучения сына. В ней большинство мужских персонажей изображены смуглыми и неопрятными, с обилием волос на лице. Это сильно отличается от неаполитанского искусства книжных миниатюр того периода, представленного трактатом о музыке Боэция, который был иллюминирован для короля Роберта; в нем мужчины и женщины изображены нежными и изящными, с тщательно уложенными волосами и одетыми в элегантные платьями. Эти две книги создавались в одно и тоже время, но их эстетика настолько противоположна, что кажется, будто каждая из них возникла в другом, совершенно чуждом мире, и это, вероятно, примерно соответствует ситуации, в которой оказался Андрей в Неаполе.

Андрей мог бы компенсировать свою не слишком внушительную внешность изысканными манерами или интеллектуальными способностями, но, к сожалению, этих качеств ему, похоже, тоже не хватало. Сообщается, что его умственное и эмоциональное развитие отставало от развития его будущей жены. Есть свидетельства того, что, будучи неуверенным в себе, он во многом полагался на советы и рекомендации своего духовника, монаха Роберта, чье очевидное влияние на своего венгерского подопечного было отмечено при дворе. "Он [Андрей] явно не был подходящим партнером для своей супруги"[67]. И опять же, учитывая его молодость, это было не совсем справедливо, ведь, редко какой подросток ведет себя так, что производит впечатление на окружающих.

Быть замужем за Андреем, должно быть, было сродни браку с надоедливым младшим братом, но Иоанна, похоже, смирилась со своей судьбой. К тому времени она прекрасно понимала, что критики обвиняют ее деда в том, что он узурпировал трон у своего племянника, и что ее брак и, что самое важное, рождение наследника могут навсегда заставить этих обвинителей умолкнуть. Есть все основания полагать, что Иоанна восхищалась своим дедом и стремилась подражать его политике на протяжении всей своей жизни, и что она была готова пожертвовать личным счастьем ради этой цели.

И все же к лету 1342 года брак Иоанны оставался незаключенным. Поскольку в шестнадцать лет герцогиня Калабрийская уже значительно превысила традиционный брачный возраст — в Средние века брачные отношения разрешались, как только невесте исполнялось тринадцать лет, — задержка должна была объясняться незрелостью ее мужа (тем самым подкрепляя аргумент, что в пятнадцать лет Андрей еще несколько отставал в умственном и физическом развитии). Экспедиция на Сицилию, номинальным командующим которой был назначен герцог Калабрийский, явно задумывалась Робертом как средство доказать возмужание принца. Хотя первоначально планировалось отправиться в поход ранней весной 1342 года, вторжение на остров несколько раз откладывалось, по-видимому, из-за нежелания его лидера уезжать. (На самом деле оно так и не состоялось, хотя люди и оснащение были готовы). Чтобы подтолкнуть Андрей к военной службе, король объявил, что после возвращения с Сицилии, на Пасху следующего года (1343) герцог Калабрийский будет официально посвящен в рыцари, а его брак будет официально заключен.

Однако задержка была вызвана не только медленным развитием Андрея. 16 июля 1342 года умер Шаробер, король Венгрии. Его вдова, Елизавета, стремясь обеспечить стабильный и упорядоченный переход власти, не теряя времени, короновала своего старшего сына, Людовика, старшего брата Андрея, королем вместо почившего мужа. Коронация состоялась 21 июля, менее чем через неделю после смерти Шаробера.

Людовику было всего шестнадцать лет, когда он занял место своего отца на троне. В Средние века реально правили очень немногие подростки, обычно вместо них назначался регент или Совет, выбранный из числа самых влиятельных дворян, чтобы взять на себя управление королевством до совершеннолетия государя. Но в Венгрии после смерти Шаробера этого не произошло, поскольку местные бароны знали, что им не нужно беспокоиться о недостатке опыта у своего нового государя. Проницательный политик, в высшей степени искусный в управлении государством, по-прежнему крепко держал бразды правления, и это была мать Людовика, королева Елизавета.

Власть королевы-матери распространялась на все сферы королевских прерогатив, но нигде ее присутствие не ощущалось так сильно, как на арене международных отношений. Политика Елизаветы была полностью направлена на расширение венгерского влияния в Восточной Европе и на поддержание прочных связей с ее родной Польшей. По мнению королевы-матери, власть венгров в Неаполе уже была установлена в лице ее младшего сына, который, как она ожидала, станет королем после смерти Роберта Мудрого. Поэтому, по ее мнению, не было необходимости придерживаться второго этапа первоначального договора, который предусматривал, что ее старший сын Людовик женится на младшей сестре Иоанны, Марии. Сохранять перспективы женитьбы Людовика на младшей внучке короля далекого Неаполя, когда он мог бы заключить гораздо более привлекательный брак, было пустой тратой возможностей и нарушением венгерских интересов. Еще до смерти мужа королева-мать выступала за то, чтобы Людовик обручился с дочерью наследника богемского трона. По настоянию Елизаветы осенью 1342 года Людовик женился на Маргарите, семилетней принцессе Богемской.

Роберт Мудрый воспринял этот отказ от своей внучки Марии как прямую пощечину анжуйской гордости. 16 января 1343 года, явно находясь на исходе своих дней и будучи слишком слабым, чтобы подняться с постели, но, тем не менее, находясь "в здравом уме и в состоянии говорить"[68], король продиктовал свою последнюю волю и завещание. В присутствии свидетелей он подтвердил, что Иоанна является его преемницей и единственной наследницей неаполитанского трона, а также остальной части его широко разбросанной державы ("Rex… instituit sibi haeredem universalem Joannam, ducissam Calabriae, meptem ejus primogenitam"[69]), к которой король Неаполя относил графство Прованс, суверенитет над Сицилией, наследственный титул короля Иерусалима, а также владения в графствах Пьемонт и Форкалькье. Если Иоанна умерла бы бездетной, это огромное наследство переходило непосредственно к Марии, минуя Андрея. Не было никаких упоминаний о том, что Андрей может быть коронован королем, даже в качестве супруга. Таким образом, по этому завещанию Андрей был публично лишен возможности править или вообще играть какую-либо роль в правлении своей жены.

Чтобы еще больше досадить венграм, Роберт Мудрый также улучшил положение Марии при дворе. Если долгожданный брак между младшей сестрой Иоанны и Людовиком Венгерским не состоится (намек на союз с Маргаритой Богемской), Марии было предписано выйти замуж за наследника французского трона или, если он будет недоступен, за его младшего брата. Признавая, что для заключения столь блестящего союза, как союз с короной Франции, скорее всего, потребуются дополнительные стимулы, Роберт предусмотрел, что владения Марии будут увеличены за счет щедрого наследства в виде земель, замков, людей и вассалов стоимостью в 10.000 флоринов в дополнение к приданому в 30.000 флоринов наличными, которое должно будет выплачено в момент ее замужества. Таким образом, по этому завещанию Мария становилась наследницей своей старшей сестры.

Особое внимание было уделено и положению несовершеннолетней Иоанны. Документ предусматривал создание специального Совета под председательством королевы Санции, который должен был править вместо молодой королевы до достижения ею совершеннолетия, которое Роберт Мудрый определил в двадцать пять лет. Андрей и Мария также считались несовершеннолетними, что означало, что до этого возраста они не могли заключать юридические договоры без прямого разрешения специального Совета. Поскольку Неаполь был фьефом папства, а Иоанна — его вассалом, документ ясно давал понять, что специальный Совет признает власть Папы и отдает наследника трона и королевство под его защиту, что было заявкой на продолжение внешней политики, которая во многом зависела от культивирования исключительно тесных отношений со Святым престолом как источником власти гвельфов во всей Италии.

Наконец, чтобы никто из анжуйских принцев впоследствии не оспаривал его указаний и не отступал от строгостей, налагаемых этим завещанием, Роберт Мудрый включил в него следующий кодицил: "Вышеупомянутые герцог и герцогиня и ее сестра герцогини Мария, утверждая, что они совершеннолетние и таковыми, судя по их виду, являются, обещали и поклялись на Святом Евангелии, в присутствии нас самих, правителя и короля [Роберта], и нашего судьи, нотариуса и нижеподписавшихся свидетелей, твердо и нерушимо соблюдать [условия настоящего завещания] и ни в коем случае, ни самим, ни с помощью других, не делать и не поступать вопреки любому из вышеуказанных в завещании условий"[70].

Так в считанные часы был обнулен труд почти десятилетия. Не было времени ни тщательно переварить последствия этого королевского решения, ни взывать к здравому смыслу престарелого короля, ни умолять его о изменить решение. Ведь к 20 января 1343 года, через четыре дня после обнародования этого замечательного документа, Роберт Мудрый был мертв.