В секретных планах гитлеровцев, скрытых под разными пышными наименованиями, вроде плана «Морской лев», «Барбаросса», «Мрак и туман», одна операция называлась мягким словом «Сено». Под этим кодом крылся подлый план похищения и вывозки в Германию советских детей.
Гитлеровцы собирались воевать долго, и им требовалось много, очень много послушных солдат. Они надеялись воспитать краденых детей в своем духе, а не покорившихся, не поддающихся их воспитанию уничтожить.
Такая участь готовилась и ребятам, спасавшимся на заброшенном хуторе. В фашистскую комендатуру явился некто Митрофан Царев, бывший владелец этого хутора (тот самый кучер), и заявил, что он готов указать туда дорогу и содействовать поимке детей.
За услугу он просил дать ему на разведение пару коров, отнятых у колхозников, пару лошадей и признать его права на прежнее владенье, отнятое большевиками во время коллективизации.
Предатель был уже известен гитлеровцам, он выдал советских командиров и комиссаров, спрятанных местным доктором под видом заразных больных, и получил за это в награду мебель из квартиры казненного доктора и все его имущество.
Но осторожные немцы усомнились в том, что операция будет так легка. Они опасались, что в лесу таятся русские солдаты из попавших в окружение полков.
Митрофан рассмеялся и посоветовал лучше расспросить об этом вожатую из бывшего пионерского лагеря, которая сама попалась им в руки. И когда вожатая, которую фашисты попытались привлечь на свою сторону, крикнула, что в лесу партизаны, они еще раз спросили у Царева: ручается ли он за свои слова?
Предатель поручился головой.
— Нарочно пугает, — сказал он, — комсомолка она, известно, с коммунистами заодно. А я даже больше знаю, там у них скрывается раненый летчик, за которого я тоже желаю награду получить как положено — тысячу марок. Мне деньги нужны на обзаведение пчеловодным инвентарем. Медом вас буду снабжать, господа немцы, лесным, душистым.
Все это он выведал у Лизочки и поэтому говорил уверенно,
Фашисты на всякий случай послали наряд солдат на катере. И к русскому проводнику переводчиком был приставлен тот самый белокурый очкарик, что был сначала так любезен и потом так жесток с Владленой Сергеевной.
И вот вверх по Ловати пенит воду военный катер, полный солдат в рогатых касках.
Солдаты смотрят по сторонам настороженно.
Команда то и дело измеряет дно.
Митрофан говорит без умолку:
— Молочные реки здесь, кисельные берега! Молочко коровки дают, щедрые от вкусных травок, с заливных лугов. А кисель в натуральном виде растет — по берегам и смородина, и малина, и ежевика, рви да вари…
А грибков, грибков, господа немцы! Мой папаша много их солил, варил, мариновал и в Питер к царскому двору доставлял…
А мед, мед так с лип вековых в наши ульи и тек золотым потоком… Целебный, ароматный… Купцы с ним чай пили, моего папеньку благодарили… Рубликами да пятерочками, царскими золотыми лобанчиками…
Нам кому бы ни угождать, лишь бы деньги платили.
Немцы не понимали его. А переводчик, которому, видно, надоела эта болтовня, лишь протирал очки да морщил нос. Он сочинял стихи, мечтал стать поэтом, воспевающим подвиги германцев в походе на восток, и сейчас больше думал о рифмах, чем об этой пустячной операции.
Завидев лесную гриву на холме и остатки частокола вокруг хутора, бывший владелец его повеселел. Глаза его замаслились. Подмигивая солдатам, он зашептал, делая знак приглушить мотор:
— Все тихо. Спят-почивают деточки. Ничего не чуют. Мы их тепленькими возьмем!
Выключив мотор, матросы повели катер к берегу через заросли кувшинок по мелководью, отталкиваясь шестами.
— Вот тут бережок посуше, ножек не замараете, я эти места знаю. — Старик указал на травянистый мысок при впадении в старицу ручья.
Немцы стали высаживаться, стараясь не греметь оружием.
Тишина стояла такая, что хруст каждой ветки отдавался в ушах. Вокруг ни души. Только какие-то шальные вороны поднялись, как встрепанные, на вершины ветел, завидев солдат, и заорали во все глотки: «Вр-раг! Вр-раг!»
И сороки запрыгали по кустам и застрекотали: «Кр-ра-дется, кр-радется… Стар-р, стар-р, стар-ричок!»