Свет ищет Ладу

По закону странствий известно — стоит ночью развести костер, обязательно его огонь кого-нибудь приманит. Если не человека, то птицу или зверя, от могучего лося до малой полевой мыши.

На этот раз, судя по ритму — «тюп-тюп, тюп-тюп», шло нечто двуногое.

Повернулся на шлепанье шагов, вижу: мальчишка. Вышел из воды, подошел и молча сел, протянув к огню босые ноги. Стриженная под машинку круглая голова, курносый. Рубашка заправлена в короткие штаны. Смотрит в костер, молчит. Помалкиваю и я. По законам бродяжного гостеприимства не полагается расспрашивать. Если человек найдет нужным, сам скажет.

Услышав, что вода закипела, я бросил в чайник горсть смородиновых листьев. И, закрыв, поставил на землю студиться.

А потом достал консервную банку, заменявшую кружку, налил чай и подал гостю. Протянул ему и корку хлеба, посыпанную солью. Сахара я не захватил, а меду ни пчелиного, ни шмелиного еще не расстарался.

Мальчишка, поблагодарив кивком, подул на чай, попробовал и стал пить, не выказывая ни удивления, ни одобрения.

Над рекой пронеслась какая-то птица с отчаянным криком, словно предупреждая о чем-то. Звонко, как по воде лопатой, ударил не то шелеспер спросонья, не то лещ, поднявшись со дна.

— Водяной ладонью хлопнул, — подмигнул я мальчишке.

Из-за зубчатых елей, ставших еще темней, показался двурогий месяц и закачался в воде.

— Русалочья лодочка, — кивнул я.

Сразу ударили почему-то соловьи и тут же смолкли. И тогда запел один, да так, что мы заслушались, и лес притих, и речка, и месяц.

— А вы видели, как соловей поет? — спросил мальчишка.

— Нет… как-то не приходилось.

— А ведь если тихо подкрасться, можно поглядеть. Слышать — это все могут, а вот увидеть — не каждый.

— Ну ты попробуй и подкрадись.

Мальчишка в ответ лишь глубоко вздохнул и, прихлебнув остатки чая, поднялся, стряхнул крошки с колен.

— Завидую я вам, хоть вы и старый… Плывете, куда хотите, живете, как хотите… Никто вас ночью не заставляет спать…

И он пошел, исчезнув так же таинственно, как появился. Только долго еще до меня доносилось «тюп-тюп, тюп-тюп»…

А через некоторое время в той стороне, где он растворился, раздалось вдруг:

— Свет Иванович, ау! Вы не нашли?

— Нет еще, ищу, Лада!

В темнеющем лесу замелькали огоньки карманных фонариков. И все стихло.

Странная ночь. Забавный мальчишка. Не его ли ищут таинственные Свет и Лада?

Когда все стихло, я вытащил из воды свой легкий долбленый челнок, опрокинул его над погашенным костром — вот и крыша над головой. Залег на нагретом песке и заснул, как на доброй русской печке.

Разбудили меня… аплодисменты. Протер глаза, что за диво? Пустынная река струится, дикий лес по берегам, а над водой звонкие рукоплесканья. Собрание, что ли, приснилось?

Присмотрелся и вижу: неведомые люди не то в древнегреческих хитонах, не то завернувшись в одеяла стоят на обрывистом берегу и дружно приветствуют восход солнца.

Поднялся я, чтобы получше разглядеть этих новых солнцепоклонников, но те исчезли, словно растворились в тумане среди сосен.

А на смену им из-за красных стволов выбежали пятеро простоволосых девушек. Натянув голубые шлемы, они вошли в розовую воду и, вспенив ее купаньем, вышли на золотистый песок.

И стали резвиться совсем не по-девичьи. Перепрыгивали друг через друга, словно учились вскакивать на неоседланных коней. Ходили на руках. Бросали копья, кто дальше кинет. Что-то воинственное было в их резвых играх.

Какие-то древнегреческие сны мне видятся наяву, и это на земле новогородской, в наше время!

Не успел одуматься, как одна воинственная девица переплывает протоку и возникает передо мной, ослепительно сверкая в каплях воды. И строгим голосом, в котором звенит металл, вопрошает:

— Что вы здесь делаете?

Это звучит как грозное предупреждение: подсматриванье за амазонками здесь карается смертной казнью.

Прогоняя наваждение, говорю самое простое:

— Да вот собираюсь чай пить.

— Почему именно здесь? Разве вам нет другого места?

Девица смотрела на меня с таким негодованием, что если бы не часы на запястье, я окончательно бы принял ее за амазонку. Не выдержав испепеляющего взгляда ее светло-карих глаз, пообещал:

— Я ненадолго, попью чайку и поплыву дальше.

Это ее вполне устроило, и, кивнув, она бросилась в обратный путь, вспенив реку. На берегу сорвала с себя шлем, как после победной битвы. Волосы ее распушились золотистым шаром.

Повелительно крикнув что-то, она исчезла за стволом деревьев, а воинственные девы кинулись за ней.

Но на этом не кончились чудеса здешних мест. На смену амазонкам появился вдруг кривоногий матрос в полосатой тельняшке.

То есть матросом он оказался потом, а вначале выкатился какой-то бочонок, сложенный из спасательных кругов, нанизанных на руки и на туловище. А за ним двигалось нечто увешанное веревками и буйками.

Сбросив свою ношу на прибрежный песок, моряк крякнул, вытер вспотевшую лысину и поправил седые усы.

Оставшись в трусах и в тельняшке, старик почесал бок и, словно от щекотки, засмеялся:

— Хе-хе, ведь прежде, когда мы мальчишками были, это что же за воспитание имели, а? Кидались в речку без всякого рассуждения. Нырнул, вынырнул и не сообразишь, бывало, что это опасная стихия! Без всякой тебе боязни. И как это живы оставались? Вспомнишь, так за себя страшно. Никто нам того и понятия не прививал, что такой вот неорганизованной воды бояться надо. Да будь у меня такие понятия, ежели бы в морскую службу пошел? Да разве бы я по всем морям-океанам шатался? Да меня бы ни во льды, ни на эти полярные станции и мыслью не занесло! Сидел бы здесь, где уродился, как гриб под сосной. Ну и целехонек был бы. А то вот под непогоду сломанная рука ноет, вывихнутая нога болит. Начну сухарь грызть, а зубы не свои, нержавеющие… Свои цинга унесла… Нет, с вами такого не случится. Вам с детства такие опаски перед неведомым привьют, такими умными сделают, что вы в те места, куда нас носило, зря не полезете, ни-ни!

Все это старый морской волк адресовал некоему существу, которое, сбросив с себя веревки и буйки, оказалось мальчишкой в полосатой тельняшке.

— Однако иной раз я думаю: а беспокойство, оно полезней покоя, — продолжал старик, — мои товарищи-погодки, землячки, которые здесь тихо жили, давно успокоились, в могилках лежат, а я вот еще двигаюсь. Старость, она тихих скорей берет. Стариком человек становится, когда в речку начинает потихоньку входить. А я еще вон как!

И тут усач с разбегу так сиганул в воду, что от брызг радуги пошли.

Фыркая и отряхиваясь, он саженками перемахнул протоку. Потом вернулся. Взял в зубы бечевку. И еще раз сплавал. Перетянул по бечевке весь набор белых спасательных кругов, украшенных красными полосами, и, выбравшись на песок погреться, принялся рассказывать морячку, который безмолвно ему помогал.

— Я это однажды в Ледовитом океане вот так с чалкой в зубах на тонущий корабль плавал… Ночь бурная, волна большая. Никак не могли им, горюнам, чалку забросить, на буксир чтобы взять… Норвежские рыбаки терпели бедствие… Ну, я и словчил… Показал бы тебе золотую медаль от норвежского короля, да ее старуха отобрала. Задумала вставить золотые зубы: мне, говорит, они будут больше к лицу, чем тебе железные.

— Тельняшку сняли бы, Егорыч, — вредно на себе сушить, да и полиняет, — заботливо сказал мальчишка.

— Не могу, сам видишь, я еще ничего мужчина, а волосом сед стал, на люди показаться стыдно. — И старый морской волк отвернулся.

Из-за деревьев в это время снова вышли воинственные девицы. Теперь они выступали, неторопливо ведя за собой шеренги девочек и мальчиков в трусах и купальниках.

Не дойдя до реки, девицы подали команды, и их подопечные, вместо того чтобы кинуться в речку, принялись ползти по песку, делая плавательные движения. Девушки строго следили за ними.

И я усмехнулся, воображая, будто на Ловати воспитание подрастающих поколений доверено амазонкам.

И в речку ребята пошли в сопровождении этих перестраховщиц-амазонок. Место для плавания было огорожено буйками. Старый морской волк уже расставил их, фыркая, как морж, таская концы веревок зубами. И теперь сидел наготове у пирамиды спасательных кругов.

Искупавшись в «организованной воде», юные пловцы были построены в шеренги и уведены за лесную завесу. Они прошагали мимо старика, оставив ему одному нести все буйки, круги и намокшие веревки.

Но на помощь старику явился тот исчезнувший при виде строгих девиц мальчишка. Осторожно оглянувшись, он нагрузился казенным имуществом и поплелся в гору вслед за Егорычем.

Берег опустел.

Вскоре снова появилась знакомая мне девица. И не одна — вслед за нею покорно шел молодой человек, загорелый, спортивного вида, в очках. Смотрел он куда-то в сторону.

— Ну, так что же вы скажете мне на прощанье, Свет Иванович? Неужели опять про хеттские рукописи?

— А что может быть интересней, — ответил Свет, — никто еще не прочел их… А я хочу расшифровать и прочесть. Это цель моей жизни!

— Архивные рукописи… И ничто больше?

— Ну, остальное приложится, каждый человек должен сделать в какой-нибудь области свое открытие, вот что главное.

— Неужели мертвые буквы исчезнувшего народа интересней сотен юных растущих существ?

— У вас свое призвание, у меня свое! Лучше воскресить мертвый язык, чем умертвить живые души!

— Что это значит?!

— Да то, что без таланта нельзя быть воспитателем… Мое дело в тишине архивов, здесь я на время…

— Как это печально, Свет… Я-то думала…

— Напрасно, напрасно… Курсы военных шифровальщиков — это как раз по мне… Прощайте, Лада, и не поминайте лихом!

И Свет, тряхнув руку девушки, быстро повернулся и ушел.

Она еще постояла с протянутой рукой и, очнувшись, сразу заметила меня, невольного свидетеля этой сцены.

— А, вы еще здесь! Почему не уехали?

Ее тон возмутил меня.

— Мне здесь нравится, хочу поселиться здесь, как Робинзон на необитаемом острове!

— Да кто вы такой? Почему вы нами так интересуетесь?

— Потому что я старый вожатый!

— Ах, старый вожатый… старый вожатый, — повторяя эти слова, суровая девушка как-то смягчилась, на строгом лице ее появились подобие улыбки и тень приветливости… — Позвольте, позвольте, так вы же у нас запланированы!

— Я запланирован?

— Ну да… беседа старого вожатого о первых пионерах… Это же чудесно!

Загрузка...