Искры

Глава 10. Данила

Amirchik – Минимум раз

– Она скончалась, – сообщают мне по телефону.

И мое сердце запинается – совсем как в те моменты, как вчера, когда рядом находится Ева, и я превращаюсь в робота, не могу сложить слова в предложения и конвульсивно сглатываю.

– Да, я сообщу ему, – отвечаю собеседнику, сбрасываю вызов и прячу телефон в карман.

Семь утра, мы на пепелище: я и сын женщины, которая пострадала при пожаре. Час назад ее вынесли из огня, и вот мне говорят, что она не выжила. В другой раз мне было бы тяжело сообщить эту новость близким, но не сейчас, когда ее сын, пятидесятилетний пропойца, ползает по обгоревшему остову дома в поисках материной заначки.

– Филя, – зову я.

Мне известно его имя потому, что мы уже выезжали к ним в прошлом году, когда кухня вспыхнула из-за керосинки. И в позапрошлом приезжали, когда дом чуть не сгорел из-за обогревателя. Я лично выносил им предупреждения, но понимал, что все бесполезно: его мать уже в возрасте, она с трудом передвигалась, а Филя вел не тот образ жизни, который позволил бы иметь свои деньги и желание привести дом в порядок. Он практически не вылезал из запоев и превратил их жилище в пристанище для всех асоциальных личностей с округи.

– А? – отзывается тот, не глядя.

И продолжает ворошить кочергой угли – все, что осталось от комнаты его матери.

– Надо поговорить, – хрипло произношу я.

– Опять?

– Да. Иди сюда.

Мы уже выяснили, что он спал, когда начался пожар. И у меня есть подозрения, что причиной стала сигарета, в руке с которой Филя уснул после ночных возлияний.

– Слушай, я же просил тебя ничего не трогать, – напоминаю я, начиная терять терпение.

– Здесь где-то должны быть ее золотые серьги, – бормочет он, копаясь в почерневших обломках мебели.

– Филя, – говорю я холодно, подойдя к нему. – Твою мать не спасли. Мне жаль.

Мужчина поднимает на меня уставший взгляд. Его лицо одутловатое и красное, кожа вокруг глаз сухая и морщинистая не по годам. Сосудистые сеточки на носу выдают его зависимость от алкоголя.

– Мне нужно найти серьги, – заторможенно произносит он.

– Ты слышишь меня? – я повышаю голос. – Твоя мать умерла.

– Еще у нее был крестик. Такой… золотой, – хрипло говорит Филя, теребя кожу на груди. – Она всегда носила его, он был на ней. Мне его отдадут?

– Да, – тяжело вздыхаю я. – Пойдем в машину, мои коллеги подвезут тебя.

– Сережки, – мотает головой мужчина. – Мне нужно их найти.

– Я отдам, если найду, – обещаю ему.

Меня совсем не удивляет его поведение. За три года в дознании я чего только не навидался. Люди гибли, пытаясь спасти близких или имущество. Люди всеми силами пытались замести следы, если кто-то погибал по их вине. Те, что не испытывают сочувствия к пострадавшим, тоже попадались нередко. Кто-то просто не способен чувствовать, а другие, как Филя, давно утратили человеческий облик и связь с реальностью. Вряд ли он осознает, что лишился близкого человека, жилья и может теперь попасть под суд. Хотя, может, и понимает.

Мое дело – найти причину пожара и виновных, к этому я и приступаю, как только Филю увозят с пепелища. В дело вступает оранжевый чемоданчик, и уже через двадцать минут в пакет для улик упаковывается крошечный кусочек табачного фильтра – все, что осталось от сигареты, от которой загорелся диван.

Через несколько часов, когда работа закончена, я ощущаю удовлетворение от того, что сделал все, как надо. Очертил круг возможных версий, по одной из них собрал весомые подтверждения. Теперь слово за лабораторией. Но даже в этот миг меня не отпускает ощущение горечи и внутренней пустоты. Есть то, чего не исправишь, а именно смерть человека. И где бы я ни трудился: на тушении или в следствии, это всегда будет самый сложный момент – когда ты не можешь повернуть время вспять и вернуть погибших в огне.

Я возвращаюсь в часть и первым делом сдаю материалы в лабораторию.

– Ты вообще спишь? Хоть иногда? – интересуется Рома.

Кажется, он только пришел в офис: выглядит свежим, выспавшимся и благоухает парфюмом. Чего не скажешь обо мне – после четырех часов сна и утреннего вызова я больше похож на лешего.

– Что по торговому центру? – спрашиваю я вместо ответа.

– Держи, – он бросает мне папку, которую я ловлю на лету. – Только закончил.

– Наконец-то, – говорю, развернувшись, и направляюсь к двери.

– Ха, не за что, – слышится в спину.

– Я тебе еще работы подкинул, не благодари.

Быстро пролистав у себя в кабинете отчеты, я отправляюсь в душевую. Нужно их как следует обмозговать. Если причина пожара теперь ясна как белый день, то что делать с виновниками, непонятно. Те, кто непосредственно стоит за махинациями с ремонтом здания, выйдут сухими из воды. Если не вмешаться и не сделать больше, чем того предполагают должностные инструкции, они останутся безнаказанными. Вопрос в том, готов ли я так рисковать? Ради чего или… кого…

Ответ сам приходит на ум, когда я слышу ее смех. Уже позже – в столовой, куда поднимаюсь, чтобы взять кофе.

Ева стоит ко мне спиной. На ней футболка и форменный полукомбез, который сидит мешковато, но мое воображение дорисовывает плавные изгибы под ним. К тому же после того, как она сказала, что не надевает под него белье, я не могу об этом перестать думать. Хоть и знаю, что это неправда.

– Умоляю тебя! – восклицает Ева, окуная нож в банку с арахисовой пастой. – Их даже не нужно щупать, чтобы отличить от натуральных. Обычно даже на глаз все прекрасно видно!

– Ну, они были… мягкие, – говорит один из ее сослуживцев, и все присутствующие в столовой чуть не падают со смеху.

– Не заставляй меня рассказывать, чем силиконовые сиськи отличаются от настоящих, – деловито произносит Ева. Она откусывает хлеб и слизывает арахисовую пасту прямо с ножа. – Очертания естественной груди более плавные, она не похожа на «мячики» и красиво «растекается», – девушка показывает на себе, не прикасаясь руками к груди, но мне и этого хватает, чтобы сбилось дыхание. – Нет сильного эффекта пуш-апа, сечешь, о чем я?

– О, привет, Данила, – первым замечает меня Никита.

Я подхожу ближе, пожимаю ему руку и только потом бросаю взгляд на Вольскую. Ее лицо меняется при виде меня, становится настороженным и серьезным.

– Весело тут у вас, – говорю я, пожимая руки всем остальным.

– Да, бывает, – сдержанно отвечает Ева, – привет.

Она ест пасту прямо с ножа. Будто и не собиралась намазывать на хлеб. Удивительная женщина. Быть с ней в одном помещении, дышать одним воздухом – пьянит и пугает.

– Как Артём? – спрашиваю я, удаляясь к кофемашине под ее пристальным взглядом.

– О, ты выучил его имя, – ехидно бросает она мне в спину.

– Уже лучше, – отвечает за нее какой-то парень, имени которого я не знаю. – Пришел в себя, идет на поправку.

– Я рад.

– Есть новости из лаборатории? – а это снова Ева.

– Кое-что есть, но я только приехал, и мне нужно сначала разобраться с бумагами.

– Хорошо работаешь, – усмехается она. – В часть только к обеду приезжаешь, никуда не торопишься.

Я ставлю кружку, нажимаю кнопку на кофемашине и оборачиваюсь к ней.

– У меня был выезд на шашлык.

– Ух ты, просто кайф! – взмахивает ножом Ева. – Не жизнь, а малина! Может, мне тоже на шашлыки съездить, пока ребята тут людей спасают?! – Она оглядывает своих сослуживцев, прервавших свой обед из-за нашего диалога и растерянно смотрящих на нее. – А, ребят?

– «Шашлык» это… – Старший пожарный второго расчета, его, кажется, зовут Лев, прочищает горло. – Это труп на пожаре. Ну, инцидент с погибшими, – он поворачивается ко мне. – Да? Ты ведь это имел в виду?

Я киваю, наслаждаясь зрелищем. Мне нравится видеть, как с лица Евы сползает усмешка. Ее глаза округляются, губы бледнеют.

– Какой идиот придумал так говорить? – произносит она, заикаясь.

– Мне неизвестно, – отвечаю я, пожав плечами.

Беру кружку и делаю глоток кофе. Горький черный напиток обжигает язык.

– Черт, я… я не знала. – Теперь Ева краснеет. Перекидывает через плечо тугую, длинную косу, кусает губы. – Про «пакет» слышала, а это… вообще за гранью!

– Черный пожарный юмор. Не всем дано понять.

– Так что случилось? – интересуется у меня Никита.

– На Озерной, – говорю я. – Алкаш спалил дом вместе со своей матерью. Сам остался жив, и, похоже, его больше интересовало, не осталось ли ему что в наследство.

– Классика, – качает головой Никита.

– Да, бывает.

– Слушай, а что с тем пожаром? Ну, где бомж сгорел? – подходит ко мне их командир. – Это поджог?

– Да, – киваю я. – Бутылку с зажигательной смесью бросили в окно.

– Заброшенный дом?

– Это тот поджигатель, который жег мусорные баки и сараи?

Я не успеваю заметить, как почти все пожарные собираются вокруг меня. Все, кроме Евы. Она, кажется, ненавидит меня за этот всеобщий интерес.

– Думаю, да, – отвечаю я.

Они задают еще кучу вопросов про поджигателя, и я рассказываю все, что мне на данный момент известно. Ева все это время продолжает уничтожать меня взглядом, доедая свой «бутерброд», а точнее съедая с ножа всю пасту и закусывая хлебом. Мне нравится наша игра в гляделки, но, если честно, я бы предпочел, чтобы в столовой не было больше никого, кроме нас. Никогда не думал, что женщина с ножом может вызывать такое острое желание заняться с ней сексом.

– Прошу внимания! – прерывает нашу беседу начальник, внезапно появившийся в дверях. Он приглашает войти кого-то, и в следующий миг в помещение вплывает эффектная рыжеволосая девушка с камерой. – Хочу познакомить вас с Ингой. Она работает в «Вестнике столицы», и ей поручено написать серию статей о нашей пожарной части. Уделите ей, пожалуйста, несколько минут каждый, она задаст вам вопросы. Также в течение этой недели Инга выберет двенадцать человек, которые примут участие в съемках ежегодного пожарного календаря, так что проявите себя с лучшей стороны, ребята!

Девушку тут же обступают со всех сторон. Парни представляются ей, жмут руку, некоторые пытаются шутить. А я, воспользовавшись моментом, подхожу к Еве, наблюдающей за тем, как большая часть ее сослуживцев обхаживают журналистку.

– Не хочешь извиниться? – шепчу я, приблизившись вплотную.

Она вздрагивает и бросает на меня сердитый взгляд.

– За что?

Ее глаза буквально пылают ненавистью.

– За свои слова, – напоминаю я. – Ты это сделала, чтобы я выглядел лентяем и идиотом?

– Ты прекрасно и без меня с этим справляешься, – говорит она, отвернувшись.

Я стою так близко, что могу чувствовать ее запах. От ее кожи пахнет не парфюмом, а мылом и чистотой. Этот аромат будоражит воображение куда сильнее дорогих духов.

– Может, положишь нож? – усмехаюсь я. – Держишь его, будто хочешь кого-то убить.

– Не кого-то, а тебя, – Ева бросает на меня короткий насмешливый взгляд.

– У-ух, ты так сексуальна, когда жаждешь крови, – произношу я хриплым шепотом.

И ее рот округляется в изумлении. О да. Растерянность мне нравится даже больше возмущения. Ева выглядит такой уязвимой.

– Отличные типажи, – проплывает мимо нас рыжая репортерша. – Есть, из чего выбрать. О… – Она замирает, остановившись напротив меня. – А ты не представился мне, красавчик.

– Даниил Сергеевич, – протягиваю ей руку.

– Инга, – расплывается в хищной улыбке она.

– Красавчик? Может, ей проверить зрение? – бормочет под нос Вольская, но выходит достаточно громко, и репортерша обращает на нее свой взор.

– А вы… – изучает она ее с интересом.

– Ева Вольская, – расправляет плечи Ева.

– Тоже пожарный? – прищуривается Инга.

– Так точно.

– Нет, – морщится журналистка. – Для календаря нам понадобятся настоящие пожарные. Важен образ!

И тут же отходит в сторону, потеряв к Еве всякий интерес. Она что-то щебечет, перемещаясь по столовой от одного пожарного к другому, а я не могу оторвать взгляда от Вольской. Журналистка явно не знает, с кем связалась. Я вижу, как вместе с обидой в глазах Евы нарастает желание поставить заносчивую Ингу на место. Мне хочется как-то ее успокоить, защитить. Хочется сделать что-то, чтобы она вновь почувствовала себя на коне, и я выпаливаю:

– Есть кое-какие новости по торговому центру. Моя версия подтвердилась, плюс пара кое-каких деталей…

– И у меня тоже есть кое-что, – перебивает меня Ева. – Но я не планирую с тобой делиться.

И в этот момент звучит протяжный сигнал тревоги.