Истории из предыстории. Сказки для взрослых

Попугай

Когда умер король Азед, наш Господин и Властитель, на трон взошел Джованни Курамнасмех и начал всеми повелевать. Повелевал бедняком, кормившимся хлебной коркой да диким медом, повелевал старухой, молившейся богу от зари до зари, повелевал сапожником, гнувшим спину в своей мастерской, повелевал возчиком, изъездившим горы и долины, повелевал машинистом, водившим составы по рельсам, повелевал рабочим, даже в стужу трудившимся на стройке.

Всех и не перечислишь, кем он повелевал. И вот однажды увидел он: низко над землей летит птица с разноцветными перьями.

— Ах ты, какая красивая! Поймать ее, поймать!

Солдаты бросились со всех ног, изловили.

— Что это за птица?

— Это попугай, Ваше Всенародное Величество.

Мало-помалу, сегодня одно слово, завтра другое, Джованни, Всенародный глава, научил попугая говорить.

— Нарекаю тебя Чиччо, — сказал он.

Стал попугай зваться Чиччо и обо всем докладывать хозяину:

— Хозяин, сапожник спит.

— Хозяин, машинист ест.

— Хозяин, весь люд к мессе пошел.

А у господина-то, у Властителя, служанка была по имени Елена, двадцати двух лет от роду. Худенькая такая, все мечтала хоть немного пополнеть, а потому нет-нет да и умыкнет у хозяина то кусок мяса, то сливок, то сахару, то вишни, только-только собранные с дерева. А попугай был начеку.

— Хозяин, Елена ест фазанье крылышко.

— Хозяин, Елена ест хлеб с медом.

— Хозяин, Елена согрешила со счетоводом по имени Антонио.

Однажды молоденькая служанка сказала себе: «Сил моих нет терпеть» — и выложила все жениху Антонио.

— Как же мне быть-то, свет мой? — спрашивает.

Антонио подумал-подумал и говорит:

— А ты возьми да и зашей попугаю задницу.

Тем временем попугай словно бы порчу напустил на весь наш благочестивый народ.

Стоило ему сказать: «Красота!», солдат тут же повторял: «Красота!» Или: «Какая скверная погода!», а сапожник и табачник, почтальон и жандарм, учитель и начальник, мясник и аптекарь как попугаи повторяли: «Какая скверная погода!»

Житья не стало от этой птицы. И тогда служанка Елена зашила попугаю задницу медной проволокой. Очень скоро Всенародный глава заметил, что попугай загрустил: все больше молчит и перья у него потускнели.

— Что с тобой, мой Чиччо?

— Зад зашит, хозяин.

Властелин не придал большого значения словам — уж очень много забот было у него с жандармами, законами, судами и мятежниками, — а все-таки малость огорчился.

И вот однажды утром Джованни Всенародный глава проснулся с первыми лучами солнца, которые золотили крыши домов в его огромном городе, и увидел, что попугай-то сдох.

— О, мой Чиччо, как же я буду жить без тебя?

Позвал он Елену.

— Погляди-ка, что сталось с моим попугаем! Чьих это рук дело?

— Откуда мне знать, мой господин?

— Перед смертью он все твердил: «Зад зашит, хозяин».

— А я-то тут при чем?

Джованни Всенародный глава задумался, разгладил потускневшие перышки — видит, что зад у его любимца и впрямь зашит. Рассвирепел он и напустился на служанку Елену:

— Это ты, подлая! Ты!

И воцарилась в душе у него чернота — весь свет стал ему немил.

Первым делом велел он построить попугаю прекрасный склеп среди тополей и кипарисов, а над склепом — небо из картона с позолоченной луной. И согнал туда весь народ оплакивать Чиччо.

— О, бедный наш Чиччо!

— О, милый брат наш, попугай!

— О, наш Король и Повелитель!

Ну а потом Джованни Всенародный глава повелел зашить задницы всем своим подданным:

И многострадальный наш народ не смог больше удовлетворять естественные потребности!

А поскольку одному отверстию точно соответствует другое — рот, то всем-всем — торговцам, горожанам и крестьянам — зашили и его. Плакали камни, беззвучно заплакал дождь, даже солнце и то разрыдалось при виде несчастных, не знающих покоя ни днем ни ночью; изможденные, бродят они словно призраки, словно скелеты, постепенно исчезая с лица земли. Пустеют города, поля, побережья, министерства, и сам королевский дворец, и даже тюрьмы. А если и встретит где человек человека, оба удивляются, спрашивают друг друга: «Ты кто такой? Откуда пришел? Куда идешь?»

Люди привыкли питаться отныне лишь ветром, пролетающим над крышами, тенью лютиков, вареных бобов да червячков, а на такой еде долго не проживешь: дунь — и душа из тебя вон! Поэтому во всем нашем несчастном и скорбном королевстве уцелели только:

Сын портного

Жил-был портной, и дела его шли плохо. Вот настал мясоед — людское сердце радуется ему испокон веку. В опустевшем лесу ветер свистит, река без дождей пересохла, холодный туман над оливами стелется, а в домах смех, шутки: кто шьет себе обнову, кто сладости готовит, кто варит макароны да мясо жарит. У портного же, кроме троих сыновей, манекена да нитки с иголкой, ничего не было, даже хлеба. Вот старший сын говорит отцу:

— Надо бы нам в этом году как следует справить праздник. Все едят, веселятся, а мы чем хуже?

Отвечает ему портной, а у самого слезы в горле комом:

— Что поделаешь, сын мой, если нет у нас ни золота, ни серебра, ни денег?

— Положитесь на меня, батюшка, уж я что-нибудь придумаю.

— Только смотри не кради, не то попадешь в тюрьму, жизнь себе загубишь. А ведь у меня, горемычного, после смерти вашей матери одни вы в целом свете остались.

— Не тревожьтесь, батюшка.

Вышел юноша за околицу — уныло кругом, солнце в тучи спряталось, куда ни глянь — голые камни да сухой кустарник. Доходит он до большого чудесного луга, который уже начал зеленеть. А там пасутся коровы дона Антонио Фрагала, главного деревенского священника. Как увидел юноша такое большое стадо, как услышал жалобное мычание телят — дух у него захватило. Приглядел он бычка помоложе, схватил за рожки, втащил в пещеру, заколол, освежевал, взял себе только огузок и филей — да и был таков. Пастушок его не заметил: он к ручью за водой ходил. Сын портного — кстати сказать, звали его Сальваторе — Спаситель, в честь Господа нашего Иисуса Христа, — вернулся домой поздно вечером. Звонил колокол, в деревне всего три фонаря горели, темень была — ну точно в колодце. Стучит он в дверь.

— Кто там в такой поздний час? — спрашивает портной.

— Это я, батюшка.

Встает тот с постели, зажигает лампаду, идет открывать.

— Как много мяса! — удивился портной. — Говорил ведь я, это добром не кончится. Где ты взял столько телятины?

— На лугу у дона Фрагала.

— Ну, теперь тебя посадят. Чую стук копыт — карабинеры сюда скачут. Пришла беда — отворяй ворога.

— Не бойтесь, батюшка, давайте лучше подкрепимся да возблагодарим Господа.

Сказано — сделано. Возблагодарили они Господа и, усевшись на пол, принялись за жареную телятину с луком да сухой хлебной коркой. И светила им, встав над крышей дома, чистая и прекрасная звезда Сириус. Вот так.

Оставим же их наслаждаться ужином, а сами отправимся за пастушком дона Антонио Фрагала, главного деревенского священника. Пастушок этот, притащив с ручья тяжеленный кувшин воды, заметил, что нет теленка по кличке Голубок.

— Голубок! — позвал он. — Голубок!

В ответ корова-мать замычала, и было мычание ее похоже на плач. Бросился пастушок бежать: через рвы перескакивает, через колючие заросли продирается, вбежал в гору, вот и деревня. Стучит: тук-тук.

— Кто там? — спрашивает священник дон Антонио.

— Это я, святой отец.

— Что привело тебя в такой поздний час?

— А то привело, что теленок Голубок пропал. Украли его.

— Как — украли? Кто украл? А ты куда смотрел?

— Я за водой ходил. Не углядел.

А что он еще может сказать? Дон Антонио осенил себя крестным знамением и говорит:

— Я найду этого треклятого вора, ему от меня не уйти!

Начался пост. Слышат верующие католики: поплыли в пасмурном небе звуки колокола.

— Надо, — говорят, — сходить исповедаться.

Портной тоже был ревностным католиком, врагом бога Морокуна. Вот говорит он старшему сыну:

— Ступай-ка ты, Сальваторе, на исповедь.

— Хорошо, батюшка.

— Да, но как же тебе быть? Что ты скажешь дону Антонио, нашему главному священнику?

— Это уж моя забота.

Пошел он. Мелкий дождик сеет, как через сито. Священник говорит ему:

— Вставай на колени и говори всю правду, даже если что украл, иначе не дам тебе облатку для святого причастия.

В церкви Святой Марии крестьяне на коленях стоят на холодном мраморном полу, плачут, в грехах содеянных каются, истово бьют себя в грудь, «Отче наш» нараспев читают.

Когда юноша, сын портного, во всем признался священнику Антонио Фрагала, тот ему говорит:

— Сделаем так, Сальваторе: в церкви два амвона, я на один взойду, а ты на другой. Оттуда и скажешь, что украл у меня теленка. Пусть все слышат.

— Воля ваша, святой отец, — отвечает Сальваторе, понурив голову.

Но, поднявшись на амвон, юноша, вместо того чтобы сразу признаться в совершенном воровстве, стал кричать дону Антонио:

— Говорить? На самом деле говорить?

Эхо его голоса разнеслось над зажженными свечами, над яшмовыми колоннами, над головами собравшихся на мессу крестьян и крестьянок. А священник ему громогласно отвечает:

— Говори, сын мой, говори, не медли.

— Ладно. Тогда скажу.

— Смелей, пусть все слышат!

— Люди добрые, католики! Вы слышите, дон Антонио, наш главный священник, велит мне говорить!

— Слышим, Сальваторе, — отозвались женщины, — говори!

— Так вот, он велит, чтоб я сказал всем женщинам, которые тут собрались: «Раздевайтесь догола перед доном Фрагала!»

О ужас! Крестьяне бросились за мотыгами, кирками и вилами, а их жены тем временем стащили злосчастного священника с амвона. Дон Антонио Фрагала был поднят на вилы, и его крики вскоре стали затихать, переходя в предсмертный хрип.

Народ сбежался отовсюду.

— Так его, так его! — кричали люди. И были среди них сарацины, были французы, были испанцы, были норманны. — Так его!

Крестьяне и крестьянки искололи все тело дона Антонио Фрагала, и из дыр поползли языки зловонного адского пламени.

Тут и сказке конец. Волею Господа нашего Спасителя — аминь! Что тут прибавить?