Истории из предыстории. Сказки для взрослых

Нападение на Большой Конвой

Арестованный на улице городка и осужденный только за контрабанду — ибо остался неопознанным, — атаман разбойников Гаспар Планетта три года просидел в тюрьме.

Он вышел оттуда другим человеком: болезнь иссушила его, он зарос бородой и походил больше на убогого старикашку, чем на знаменитого атамана, лучшее ружье тех мест, никогда не дававшее промаха.

Так вот, уложив свои пожитки в мешок, он отправился в Монте-Фумо, где располагалось его царство и где он оставил своих товарищей.

Было июльское воскресенье, когда он вступил в долину, в глубине которой стоял их дом. Лесные тропинки не изменились: вот он, зацветший пень, а там такой знакомый причудливый камень. Все как прежде.

День был праздничный, и разбойники сидели дома. Подойдя ближе, Планетта услышал голоса и смех. В отличие от того времени, когда он был тут хозяином, дверь оказалась заперта.

Он постучал. В доме затихли. Потом спросили:

— Кто там?

— Я из города, — ответил он. — От Планетты.

Ему хотелось сделать им сюрприз, но, когда они ему открыли и вышли навстречу, Гаспар Планетта сразу понял, что его не узнали. Только старый, отощавший пес Рожок бросился к нему с радостным лаем. Поначалу его старые товарищи — Козимо, Марко, Плющ — да еще три-четыре незнакомых парня сгрудились вокруг него, расспрашивая о Планетте. Он сказал, что познакомился с их атаманом в тюрьме, что Планетту освободят через месяц и тот, мол, послал его сюда разузнать, как идут дела.

Однако через некоторое время разбойники утратили всякий интерес к пришельцу и под тем или иным предлогом разошлись по своим углам. Только Козимо продолжал разговаривать с ним, все еще его не узнавая.

— А когда он выйдет из тюрьмы, что он собирается делать? — спросил Козимо, имея в виду бывшего атамана.

— Что он собирается делать? — переспросил Планетта. — А разве он не может вернуться сюда?

— Конечно, конечно, почему же нет? Но я подумал о нем, я подумал… Тут многое переменилось. Ему захочется опять командовать, это понятно, а я уж не знаю…

— Чего ты не знаешь?

— Не знаю, согласится ли Андреа… как бы чего не вышло… По мне, так пусть возвращается, мы с ним всегда ладили.

Так Гаспар Планетта узнал, что новым атаманом стал Андреа, один из прежних его товарищей, которого он, правда, всегда считал большой скотиной.

Дверь широко распахнулась, и Андреа остановился посреди комнаты. Планетта помнил ленивого верзилу, а теперь перед ним стоял грозный разбойник со свирепым взглядом и пышными усами.

Андреа тоже его не признал.

— Вот оно что, — сказал он, узнав о Планетте. — А чего ж он не бежал из тюрьмы? Ведь это так просто. Марко тоже упрятали за решетку, но он не пробыл там и недели. И Стелла бежал без труда. А уж ему-то, атаману, сидеть в тюрьме вроде бы и вовсе не пристало.

— Теперь там, к слову сказать, не то, что прежде, — ответил, плутовато улыбаясь, Планетта. — Теперь там побольше часовых и решетки заменили. Словом, ни минуты без присмотра. А кроме того, приболел он.

Так он сказал, но, говоря это, понимал, что отрезает себе пути назад, что атаман не может дать себя арестовать, а уж тем более просидеть в тюрьме целых три года, как последний бродяга. Он понимал, что состарился, что ему тут не место, что звезда его закатилась.

— Планетта мне сказал, — устало продолжал он — он, всегда говоривший бодро и весело, — Планетта сказал мне, что оставил здесь своего коня, белого коня по кличке, если не ошибаюсь, Поляк, у него еще нарост под коленом.

— Ты хочешь сказать, был нарост? — вызывающе спросил Андреа, начинавший догадываться, что перед ним сам Планетта. — В том, что конь издох, мы уж никак не виноваты.

— Он мне сказал, — спокойно продолжал Планетта, — что оставил здесь свою одежду, фонарь, часы. — И тут он чуть-чуть улыбнулся, подойдя к окну, чтобы все могли получше его разглядеть.

И они его разглядели, они узнали в этом тощем старикашке то, что осталось от их атамана, от знаменитого Гаспара Планетты, лучшего и когда-то всем известного ружья, ни разу не давшего промаха.

Однако никто не показал вида. Даже Козимо не осмелился и слова произнести. Все притворились, будто не узнают его, потому что тут был Андреа, новый атаман, которого они боялись. Андреа держался так, словно бы ничего не понимал.

— Его вещей никто не трогал, — сказал Андреа, — они должны лежать вон в том сундуке. Но я что-то не слыхал о его одежде. Может, ее кто износил?

— Он сказал мне, — невозмутимо продолжал Планетта, но теперь уже без улыбки, — он сказал, что оставил здесь свое меткое ружье.

— Его ружье по-прежнему здесь, — ответил Андреа, — и он может забрать его когда угодно.

— Он говорил мне, — продолжал Планетта, — он часто говорил мне: кто знает, как там обращаются с моим ружьем, как знать, не найду ли я, вернувшись, вместо него ни на что не годную железяку. Он был очень привязан к своему ружью.

— Я пару раз пострелял из него, — признался Андреа, и в его голосе прозвучал вызов. — Но ведь не съел же, черт побери!

Гаспар Планетта снова уселся на скамью. Он почувствовал, что у него опять начинается приступ лихорадки: не бог весть какая болезнь, но голова стала мутной и тяжелой.

— Скажи, — обратился он к Андреа, — ты мог бы показать мне его?

— А ну-ка, — сказал Андреа, делая знак одному из тех новых разбойников, которых Планетта не знал, — а ну-ка подай сюда ружье.

Ружье принесли и подали Планетте. Он внимательно, озабоченно осмотрел его и мало-помалу успокоился. Погладил рукою ствол.

— Ладно, — сказал он после долгой паузы. — Он еще говорил мне, что оставил здесь патроны. Я даже точно помню: шесть мер пороха и восемьдесят пять пуль.

— А ну-ка, — сказал Андреа сердито, — а ну-ка принесите ему порох и пули. Еще что-нибудь вспомнил?

— Еще… — ответил преспокойно Планетта, поднимаясь со скамьи, подходя к Андреа и выдергивая у него из-за пояса длинный кинжал в ножнах. — Еще вот этот охотничий нож, — сказал он и сел на прежнее место.

Наступила долгая, гнетущая тишина. Наконец Андреа сказал:

— А теперь вечер добрый, — сказал он, давая понять Планетте, что пора уходить.

Гаспар Планетта поднял на Андреа глаза, мысленно взвешивая его сильное, мускулистое тело. Разве мог он принять брошенный вызов, он, такой больной, измученный? Поэтому Планетта медленно встал, подождал, пока ему вернут его вещи, засунул их в мешок и вскинул на плечо ружье.

— Что ж, вечер добрый, — сказал он, направляясь к двери.

Разбойники застыли в изумлении: им и во сне бы не приснилось, что Гаспар Планетта, знаменитый разбойничий атаман, уйдет вот так, вконец униженный и оплеванный. Один лишь Козимо сумел, отбросив притворство, выдавить из себя каким-то хриплым голосом:

— Прощай, Планетта. Счастливо тебе!

Планетта шел назад лесом, среди вечерних теней, насвистывая песенку.

Теперь Планетта не был больше атаманом разбойников, он стал просто Гаспаром Планеттой, некогда звавшимся Северино, сорока восьми лет от роду и не имеющим постоянного места жительства. Но жилье у него все-таки имелось — халупа на Монте-Фумо, построенная из камней и досок посреди густых зарослей; в ней он однажды прятался, когда вокруг шастало слишком уж много жандармов.

Планетта добрался до своей халупы, развел огонь в очаге, пересчитал, сколько у него денег (их ему должно было хватить на несколько месяцев), и зажил один-одинешенек.

Но как-то вечером, когда он сидел у очага, дверь резко отворилась, и на пороге с ружьем в руках появился юноша. С виду лет семнадцати.

— В чем дело? — спросил Планетта, даже не привстав.

Глаза у юноши блестели задором, как у него, Планетты, только годков эдак тридцать тому назад.

— Тут живут ребята из Монте-Фумо? Я ищу их вот уже три дня.

Мальчика звали Пьетро. Он, нимало не смутившись, заявил, что хочет уйти в разбойники. Он всегда бродяжничал и давным-давно подумывал об этом, но для того, чтобы стать разбойником, надо иметь по крайней мере ружье, и ему пришлось малость потерпеть; однако теперь ружье он украл, вполне приличный дробовик.

— Тебе здорово повезло, — весело заявил Планетта. — Я — Планетта.

— Ты хочешь сказать — атаман Планетта?

— Он самый.

— А разве он не в тюрьме?

— Я в ней, к слову сказать, побывал, — разъяснил Планетта, посмеиваясь. — Просидел в ней три дня. Не построили еще такую тюрьму, в которой можно было бы продержать меня дольше.

Мальчик посмотрел на него с восхищением.

— И ты согласен взять меня к себе?

— Взять тебя к себе? — переспросил Планетта. — Ладно, сегодня переночуешь тут, а завтра посмотрим.

Они стали жить вместе. Планетта не разочаровывал мальчика: он заставил его поверить, что он по-прежнему атаман, объяснил ему, что предпочитает жить в одиночестве и общается с товарищами, только когда это необходимо. Мальчик верил каждому его слову и ждал от него великих дел.

Но проходили дни, а Планетта не двигался с места. Самое большее — ходил иногда поохотиться. Все остальное время сидел подле очага.

— Атаман, — спрашивал Пьетро, — когда же ты поведешь меня на дело?

— А, — отвечал Планетта, — как-нибудь на этих днях мы заварим хорошую кашу. Я созову всех товарищей, и ты вдоволь потешишься.

Но дни проходили все так же.

— Атаман, — говорил мальчик, — я узнал, что завтра внизу, в долине, проедет карета богатого купца Франческо, у которого карманы набиты деньгами.

— Купца Франческо? — переспрашивал Планетта, не проявляя, однако, ни малейшего интереса. — Мне очень жаль, но я знаю его давным-давно. Уверяю тебя, это старая лиса, когда он отправляется в дорогу, он не берет с собой ни единого скудо. Хорошо еще, если на нем будет хоть какая-нибудь одежонка: так он боится воров.

— Атаман, — говорил мальчик, — я узнал, что завтра проедут две телеги, груженные всякой всячиной. Что ты на это скажешь?

— В самом деле? — переспрашивал Планетта. — Всякой всячиной? — И больше не произносил ни слова, словно речь шла о чем-то таком, что было ниже его достоинства.

— Атаман, — говорил мальчик, — завтра в городе праздник, туда наедет тьма народу, кареты, многие из них будут возвращаться ночью. Может, что-нибудь сообразим?

— Когда вокруг тьма народу, — отвечал Планетта, — лучше не высовываться. По праздникам полным-полно жандармов. Не стоит рисковать. В такой вот день меня и зацапали.

— Атаман, — сказал мальчик несколько дней спустя, — признайся, с тобой что-то случилось. Ты не хочешь идти на дело. Ты даже на охоту больше не ходишь. И с товарищами не желаешь повидаться. Должно быть, ты болен, вчера тебя, кажется, опять лихорадило, ты все время сидишь у огня. Почему ты не скажешь мне все как есть?

— Может быть, я чувствую себя и не совсем хорошо, — улыбнулся Планетта, — но это вовсе не то, о чем ты думаешь. Ладно, коли тебе так уж приспичило, я скажу. По крайней мере так ты от меня отвяжешься. Надо быть ослом, чтобы марать руки ради нескольких золотых. Когда я иду на дело, надо, чтоб оно того стоило. Так вот, я, к слову сказать, решил ждать Большого Конвоя.

Он имел в виду Большой Конвой, который раз в год, всегда точно 12 сентября, отвозил в столицу груз золота — подати, собранные в южных провинциях. Конвой под трубные звуки двигался по главной дороге, сопровождаемый цоканьем подков лошадей, на которых восседали до зубов вооруженные гвардейцы. Большой Императорский Конвой с громадной железной каретой, доверху набитой монетами, сложенными в бесчисленные ящики. Он виделся разбойникам в счастливых снах, но за сто лет никому не удалось совершить на него безнаказанное нападение. Тридцать разбойников было убито, двадцать упрятали за решетку. Никто больше не осмеливался и подумать ни о чем подобном. А между тем подати росли и вооруженная охрана увеличивалась. Спереди и сзади скакали егеря, по бокам — солдаты, оружие было теперь роздано даже кучерам, конюхам и лакеям.

Впереди всех ехал герольд с трубой и знаменем. Немного позади него — двадцать четыре егеря с ружьями, пистолетами и саблями. За ними — железная карета с выпуклым императорским гербом, в которую было впряжено шестнадцать лошадей. Еще двадцать четыре конных егеря следовали за каретой; а по ее обеим сторонам скакало двенадцать всадников эскорта. Сто тысяч золотых дукатов, тысячи унций серебра, и все это должно было осесть в императорской казне.

По долине легендарный Конвой проезжал быстрым галопом. Сто лет назад Лука Бугай решился напасть на Конвой, и на удивление у него все сошло как по маслу. Такое случилось впервые, и эскорт испугался. Потом Лука Бугай бежал на Восток и зажил там важным господином.

Несколько лет спустя кое-кто из разбойников тоже попытал счастья. Назовем лишь некоторых: Джованни Кошель, Немец, Серджо Мышегуб, Граф, Атаман Тридцати. Всех их нашли поутру на обочине дороги с проломленными черепами.

— Большой Конвой? — изумленно переспросил мальчик. — И ты вправду решил на него напасть?

— Хочу рискнуть. Если дело выгорит, я обеспечен на всю жизнь.

Так говорил Гаспар Планетта, но в глубине души ни о чем подобном он, конечно же, не помышлял. Нападение на Конвой — даже окажись вместе с ним человек двадцать — выглядело бы чистейшим безумием. А уж в одиночку!..

Он хотел пошутить, но мальчик ему поверил и посмотрел на Планетту с восхищением.

— А скажи мне, сколько вас будет?

— По меньшей мере человек пятнадцать.

— А когда же вы соберетесь?

— Время терпит, — ответил Планетта. — Надо посоветоваться с товарищами. Дело-то ведь нешуточное.

Но дни летели себе и летели. Лес начал понемногу рыжеть. Мальчик нетерпеливо ждал. Планетта не разуверял его, и долгими вечерами, сидя у огня, они строили грандиозные планы. Планетту это забавляло. Но постепенно он тоже уверовал, что именно так все и произойдет.

11 сентября, в канун заветного дня, мальчик где-то пропадал до позднего вечера. Когда он вернулся, лицо у него было мрачное.

— Что случилось? — спросил Планетта, по обыкновению усаживаясь у очага.

— А то, что я встретил наконец твоих товарищей.

Наступило долгое молчание. Было слышно, как в очаге постреливают дрова. Снаружи в зарослях завывал ветер.

— Ну так что? — спросил наконец Планетта, стараясь, чтобы голос звучал шутливо. — Они тебе, к слову сказать, все растолковали?

— Да, — ответил мальчик. — Именно что все.

— Ладно, — сказал Планетта, и в наполненной дымом халупе снова наступила тишина; освещал помещение только огонь очага.

— Они предложили мне перейти к ним, — произнес наконец мальчик. — Они сказали, что у них много дела.

— Понятно, — заметил Планетта. — Ты будешь дураком, коли откажешься.

— Атаман, — спросил Пьетро, чуть не плача, — почему ты не сказал мне правду, к чему все эти басни?

— Какие басни? — удивился Планетта, изо всех сил стараясь сохранить обычный шутливый тон. — Какие такие басни? Я не стал тебя разуверять, вот и все. Мне, к слову сказать, не хотелось тебя разочаровывать, вот и все.

— Неправда, — сказал мальчик. — Ты удерживал меня здесь обещаниями, и делал это только ради того, чтобы поиздеваться надо мной. Ты ведь прекрасно знаешь, что завтра…

— Что — завтра? — спросил Планетта, снова обретая спокойствие. — Ты говоришь о Большом Конвое?

— И я, болван, тебе поверил, — обиженно пробормотал мальчик. — А ведь так легко было догадаться. Такой больной, как ты… Не знаю, на что ты теперь способен… — Он немного помолчал, а потом тихо закончил: — Так вот, завтра я ухожу.

Однако назавтра первым проснулся Планетта. Он встал, не будя мальчика, быстро оделся и взял ружье. Только когда он стоял в дверях, Пьетро открыл глаза.

— Атаман, — спросил он, называя его так по привычке, — куда это ты в такую рань, можно узнать?

— Можно, сударь, — ответил с улыбкой Планетта, — я пошел поджидать Большой Конвой.

Мальчик, ничего не ответив, повернулся на другой бок, всем своим видом показывая, что ему осточертели подобные россказни.

Между тем это были никакие не россказни. Планетта, чтобы сдержать слово, пусть даже данное в шутку, Планетта, оставшийся совсем один, отправился грабить Конвой.

Товарищи высмеяли его. Так пусть хотя бы этот мальчик узнает, что за человек был Гаспар Планетта. Но нет, его не волновал даже этот мальчик. Он делал это только ради себя самого, чтобы хоть в последний раз почувствовать себя таким, каким он был прежде. Никто его не увидит, надо полагать, никто так и не узнает, что его сразу убили; но все это совсем неважно. Это было его сугубо личное дело и выглядело чем-то вроде заведомо проигранного пари.

Пьетро дал Планетте уйти. Но потом на него напало сомнение: а вдруг Планетта и впрямь намерен напасть на Конвой? Мысль неправдоподобная, нелепая, но тем не менее Пьетро встал и пошел на поиски. Планетта несколько раз показывал ему место, где лучше всего подкараулить Конвой. Надо сходить туда и посмотреть.

Рассвело, но длинные грозовые тучи тянулись по всему небу. Утро было светлое и серое. То и дело слышалось пенье какой-то птицы. Когда она замолкала, вокруг становилось тихо-тихо.

Пьетро шел через заросли в долину, туда, где проходила главная дорога. Он осторожно пробирался сквозь кусты к каштанам, где, как он считал, должен находиться Планетта.

Планетта был действительно там. Он укрылся за пнем и, чтобы быть уверенным, что его не видно, соорудил перед собой небольшой парапет из травы и веток. Он занял позицию на пригорке, господствовавшем над крутым поворотом дороги. Дорога поднималась здесь в гору, и лошадям приходилось сбавлять бег. Стрелять отсюда было удобно.

Мальчик посмотрел на уходящую в бесконечную даль долину. Дорога разрезала ее пополам. Вдали он увидел быстро приближающееся облако пыли.

Приближающееся облако пыли двигалось по дороге и было пылью, поднятой Большим Конвоем.

Планетта преспокойно прилаживал винтовку, когда услышал, что подле него кто-то возится. Он обернулся и увидел мальчика, укрывшегося с ружьем за соседним деревом.

— Атаман, — сказал мальчик, едва переводя дух, — Планетта, уходи. Ты что, с ума сошел?

— Тихо, — ответил, улыбаясь, Планетта, — пока еще я в своем уме. Немедленно убирайся отсюда.

— Говорю тебе, ты сошел с ума. Планетта, ты ждешь товарищей, но они не придут, они мне сами сказали, у них и в мыслях такого никогда не было.

— Придут, черт возьми, придут. Надо только малость подождать. Такую они завели привычку — вечно опаздывают.

— Планетта, — умолял мальчик, — прошу тебя, уходи. Вчера вечером я пошутил, я не собираюсь тебя бросать.

— Знаю, я это понял, — добродушно усмехнулся Планетта. — А теперь все, говорят тебе: вали отсюда, да поживей, тебе тут не место.

— Планетта, — не унимался мальчик. — Неужели ты не видишь, что это безумие… Подумай, сколько их. Разве ты справишься с ними один?

— Черт бы тебя побрал, проваливай! — приходя в ярость, прикрикнул на него Планетта. — Или ты не понимаешь, что так ты меня только погубишь?

В эту минуту вдали, на главной дороге, показались конные егеря Большого Конвоя, карета, знамя.

— В последний раз говорю тебе: пошел вон, — сердито повторил Планетта. И мальчик наконец отстал, пополз в кусты и изчез из виду.

Планетта услышал звон подков; он взглянул на густые, готовые пролиться дождем свинцовые тучи и увидел парящих в небе воронов. Теперь Большой Конвой, начав подъем, пошел медленнее.

Планетта положил палец на спусковой крючок и вдруг заметил, что мальчик приполз обратно и снова спрятался за тем же деревом.

— Ты видишь, — прошептал Пьетро, — ты видишь, они не пришли.

— Вот ведь каналья, — проворчал Планетта, чуть улыбнувшись и не поворачивая головы. — Каналья, а теперь замри и не шевелись, уходить уже слишком поздно. Погляди-ка, что сейчас начнется.

Большой Конвой приблизился на триста, на двести метров. Уже стал виден выпуклый герб на дверцах драгоценной кареты; уже стали различимы голоса переговаривающихся друг с другом егерей.

Мальчик вдруг испугался. Он понял, что ввязался в пропащее дело, из которого ему не выбраться.

— Ты видишь, они не пришли, — прохрипел он с отчаяньем в голосе. — Ради бога, не стреляй.

Но Планетта даже не шелохнулся.

— Внимание, — весело шепнул он, словно не слыша, что ему говорит мальчик. — Господа, теперь мы начинаем.

Планетта прицелился, он прицелился из своего страшенного ружья, которое никогда не давало промаха. В этот самый миг на другой стороне долины раздался сухой треск выстрела.

— Охотники! — радостно заметил Планетта, пока разносилось зловещее эхо. — Охотники! Ничего страшного. Так даже лучше. Теперь начнется неразбериха.

Но это были не охотники. Гаспар Планетта услышал неподалеку от себя стон. Он обернулся и увидел мальчика, который, выпустив из рук ружье, упал навзничь.

— Меня прихлопнули, — жалобно простонал он. — Мамочка.

Стреляли не охотники, а сопровождавшие Конвой егеря, которым надлежало скакать впереди кареты и, прочесывая склоны долины, обезвреживать возможные засады. Все они были отменными стрелками, отобранными на специальных соревнованиях. Им выдали безотказные ружья.

Прочесывая лес, один из егерей заметил, что за деревьями копошится мальчик. Потом он увидел, как тот повалился на землю, а затем наконец обнаружил и старого разбойника.

Планетта громко выругался. Желая помочь товарищу, он осторожно привстал на колено. Прогремел второй выстрел.

Пуля перелетела через узкую долину, поднимаясь к набухшим дождем тучам, затем, по закону траектории, стала снижаться. Она была нацелена прямо в голову, но попала в грудь, пройдя рядом с сердцем.

Планетта упал как подкошенный. Наступила такая тишина, какой он никогда еще не слышал. Большой Конвой остановился. Гроза никак не могла начаться. В небе парили вороны. Все замерло в ожидании.

Мальчик повернул голову и улыбнулся.

— Ты был прав, — произнес он. — Товарищи пришли. Ты видишь их, атаман?

Планетта не смог ему ответить, но, приложив неимоверное усилие, обернулся и посмотрел в указанном направлении.

Позади них, на лесной опушке, появилось около тридцати всадников с ружьями на плече. Они казались прозрачными, словно туман, но тем не менее четко выделялись на черном фоне деревьев. По нелепым костюмам и нахальным лицам в них сразу можно было распознать разбойников.

Планетта их сразу узнал. Это были они, его старые товарищи, мертвые разбойники, которые пришли, чтобы взять его с собой. Задубевшие на солнце лица, изрезанные шрамами, страшные генеральские усы, развевающиеся на ветру бороды, суровые и ясные глаза, руки, упертые в бедра, невероятные шпоры, огромные позолоченные пуговицы, честные, симпатичные физиономии, пропыленные и обожженные в битвах.

Вот он, добрый, туповатый Паоло, убитый при налете на мельницу, вот Железный Пьетро, так и не выучившийся считать, вот Джорджо Верзила, вот насмерть замерзший Фредиано, вот они, его старые добрые товарищи, один за другим погибшие у него на глазах. А вот этот маленький человечек с большими усами и длинным, в его рост, ружьем, сидящий на тощей белой кобыле, — разве это не Граф, злосчастный атаман, так же, как и он, застреленный егерями Большого Конвоя? Ну конечно же он! Это Граф, и лицо его источает сердечную радость. Может, Планетта ошибается, или вот тот крайний справа, гордо и прямо сидящий в седле, неужели Планетта ошибся, и это не Марко Великий собственной персоной, самый знаменитый из старых атаманов? Марко Великий, повешенный в столице в присутствии императора и на виду у четырех армейских полков? Марко Великий, имя которого и пятьдесят лет спустя произносится только шепотом? Да, это именно он, он тоже прибыл почтить Планетту, последнего атамана, неудачливого, но доблестного.

Мертвые разбойники стояли молча, явно взволнованные, но обрадованные. Они ждали, когда Планетта встанет.

И Планетта, словно мальчишка, вскочил на ноги, уже не из плоти и крови, а призрачный, как все остальные разбойники, и все-таки точно такой, каким был всегда.

Бросив взгляд на свое бедное, распластавшееся на земле тело, Гаспар Планетта пожал плечами, словно бы говоря, что плевать он на него хотел, и вышел на опушку. Возможная пальба его больше не заботила. Он шел к товарищам и чувствовал переполнявшую его радость.

Он уже начал здороваться с каждым из товарищей по очереди, когда увидел прямо в первой шеренге превосходно оседланного коня без всадника. Он непроизвольно подался вперед и улыбнулся.

— К слову сказать! — воскликнул он, дивясь очень странному тону своего нового голоса. — К слову сказать, а ведь это, пожалуй, мой Поляк, только еще более резвый, чем прежде.

Это в самом деле был Поляк, его любимый конь, который, узнав хозяина, издал что-то вроде ржания. (Так приходится назвать этот звук, ибо мертвые лошади ржут так сладко, как нам и не снилось.)

Планетта ласково потрепал коня и уже предвкушал прелесть предстоящей скачки вместе с верными друзьями по направлению к царству мертвых разбойников, в котором он никогда не бывал, но которое имел все основания представлять себе солнечным, с вечно весенним воздухом и длинными белыми непыльными дорогами, ведущими к удивительным приключениям.

Ухватившись левой рукой за луку и собираясь вскочить в седло, Гаспар Планетта сказал:

— Спасибо, ребята. — Он старался не поддаться нахлынувшему на него волнению. — Клянусь вам…

Он не договорил, потому что вспомнил о мальчике, который, тоже приняв форму тени, стоял неподалеку в выжидательной позе, смущаясь оттого, что оказался в малознакомой компании.

— Извини, — произнес Планетта. — Он храбрый товарищ, — сказал он, обращаясь к мертвым разбойникам. — Ему всего шестнадцать, но из него получится настоящий мужчина.

Разбойники — кто более, кто менее приветливо — улыбнулись и поклонились, словно говоря: добро пожаловать!

Планетта замолчал и в нерешительности огляделся по сторонам. Он не знал, что ему делать. Ускакать с товарищами, бросив здесь мальчика одного? Планетта еще раз-другой ласково похлопал коня и, лукаво покашливая, сказал мальчику:

— Иди сюда и прыгай на лошадь. Пришел и твой час позабавиться. Ну-ну, не разводи канитель, — проворчал он, делая вид, что сердится, потому что мальчик не решался принять его предложение.

— Если ты вправду этого хочешь, — сказал наконец мальчик, явно польщенный. И с легкостью, которой и сам в себе не подозревал, будучи не обучен верховой езде, он мигом оказался в седле.

Разбойники помахали шляпами, приветствуя Гаспара Планетту, а кто-то из них весело подмигнул ему: дескать, до свиданья. Потом они пришпорили лошадей и поскакали.

Они мчались стрелой, все дальше углубляясь в лес. Странно было видеть, как, наталкиваясь на завалы, они проскакивали сквозь них, не замедляя бега коней. Кони летели плавно и красиво. Мальчик и кое-кто из разбойников все еще махали ему шляпами.

Оставшись один, Планетта обвел взглядом долину. Он мельком, всего лишь краем глаза увидел теперь уже никому не нужное тело Планетты, лежащее под деревом, и перевел взор на дорогу.

Конвой все еще стоял за поворотом, и потому его не было видно. На дороге находилось лишь несколько конных егерей из эскорта: они замерли на месте, глядя в сторону Планетты. В это трудно поверить, но они наблюдали всю сцену: тени мертвых разбойников, приветствия, кавалькаду. Однако кто же станет отрицать, что в отдельные сентябрьские дни под грозовыми тучами могут происходить самые невероятные вещи?

Когда Планетта, оставшись один, обернулся, командир конных егерей заметил, что он на них смотрит. Тогда он выпрямился и приветствовал его по-военному, как приветствуют друг друга солдаты.

Планетта, скривив губы в улыбку, прикоснулся к полям шляпы жестом вполне доброжелательным и приветливым.

Потом, во второй раз за этот день, пожал плечами. Он сделал пируэт на левой ноге, повернулся спиной к егерям, засунул руки в карманы и пошел, насвистывая, да-да, друзья, он пошел, насвистывая веселый военный марш.

Он шел в том самом направлении, в котором исчезли его товарищи. Шел в царство мертвых разбойников, в котором никогда не бывал, но имел все основания предполагать, что оно гораздо лучше, чем наше.

Егеря видели, как силуэт его делается все меньше и расплывчатее. Он шагал бодро, легкой походкой, никак не вяжущейся с обликом дряхлого старикашки. У него появилась та праздничная поступь, которая бывает у иных мужчин, когда им под двадцать и они чувствуют себя очень счастливыми.

Очарованный буржуа

Однажды летом Джузеппе Гаспари, сорокачетырехлетний коммерсант, торговец зерном, приехал в горное селение, где его жена и дети жили на даче. Сразу же по прибытии, после обеда, когда почти все отправились спать, он вышел из дома на прогулку.

Карабкаясь по протоптанной мулами, круто подымающейся в гору тропе, он то и дело озирался по сторонам, оглядывая окрестности. Светило солнце, но, несмотря на это, он испытывал чувство некоторого разочарования. Он-то надеялся, что селение расположено в романтической долине с хвойными и лиственными лесами, окруженной стеною гор. Но это была самая обычная предальпийская долина, закрытая приземистыми, похожими на рождественский пирог пригорками, которые казались безлюдными и мрачными. Места для охотников, подумал Гаспари, сокрушаясь, что так и не сумел — предел мечтаний — пожить хотя бы несколько дней в одной из тех долин, над которыми нависают фантастические скалы и где похожие на замки снежно-белые отели стоят на опушках древних дубрав, овеянных легендами. Он с горечью подумал, что вот так прошла вся его жизнь: ни в чем он вроде бы никогда не нуждался, но все, что он имел, всегда было не таким, как ему хотелось бы; он прожил серую, посредственную жизнь, которая никогда не наполняла его радостью.

Тем временем он прошел добрую часть пути. Оглянувшись назад, с удивлением увидел селение, гостиницу, теннисный корт, ставшие вдруг совсем далекими и маленькими. Он намеревался идти дальше, как вдруг услышал голоса, доносившиеся из-под обрыва.

Тогда, движимый любопытством, он сошел с тропы и, продравшись сквозь заросли, оказался на краю обрыва. Под ним, скрытый от взоров тех, кто шел по обычной дороге, находился дикий овраг с крутыми склонами осыпающегося красного песчаника.

То тут, то там виднелись валуны, кустарник и стволы засохших деревьев. Пятьюдесятью метрами выше овраг сворачивал вправо, врезаясь в гору. Самое подходящее место для змей, раскаленное от солнца и странно-таинственное.

Увидев все это, Гаспари обрадовался, но почему — и сам не знал. Ничего особо примечательного в овраге не было. Тем не менее в душе пробудилось множество острейших чувств, которых он уже давным-давно не испытывал. Он словно бы узнавал эти осыпающиеся откосы, эту заброшенную яму, скрывающую в себе какие-то неведомые тайны, эти маленькие оползни, скользящие по пышущим зноем склонам. Он видел их когда-то давно, сколько раз — и какими изумительными они казались теперь; именно такими были те волшебные земли грез и увлекательных приключений, о которых он мечтал в далекие времена, когда еще можно было все изменить.

Прямо под ним за невинным плетнем из ежевики о чем-то сговаривались пятеро мальчишек. Полуголые, в странных шапках, у всех перевязи и пояса. Они изображали то ли дикарей, то ли пиратов. У одного из них было игрушечное ружье с пружиной, стреляющее палочкой. Он был самым старшим, лет четырнадцати. Остальные были вооружены маленькими луками, сделанными из веток орешника; стрелами им служили деревянные прутики.

— Послушай, — говорил самый старший, надо лбом которого торчали перья. — Меня это не касается… Систо меня не волнует, о Систо позаботишься ты и Джино, надеюсь, вдвоем вы с ним справитесь. Нам надо только составить план, и вот увидите — мы застигнем его врасплох.

Прислушавшись к их разговору, Гаспари понял, что они играют в индейцев или в войну; враги находятся где-то выше, укрывшись в воображаемой крепости, а Систо — это вражеский вождь, самый сильный и страшный. Для штурма крепости пятеро мальчишек нашли доску длиной что-нибудь около трех метров и теперь держали ее под мышкой; она должна была послужить мостом через ров или расщелину (Гаспари как следует не разобрал) во вражеском тылу. Двое из ребят должны были идти по оврагу, изображая лобовую атаку, а остальным троим предстояло атаковать противника с тыла, воспользовавшись для этого доской.

Неожиданно один из мальчиков увидел стоящего на краю оврага Гаспари, пожилого, почти лысого человека с высоким лбом и добрыми глазами.

— Взгляните-ка туда, — сказал он товарищам, которые сразу умолкли, подозрительно оглядывая незнакомца.

— Добрый день, — сказал Гаснари, находясь в прекрасном расположении духа. — Я стоял и смотрел на вас… Так когда же вы пойдете на приступ?

Ребятам польстило, что незнакомый господин, вместо того чтобы накричать на них, вроде бы их даже подбадривает. Но они настороженно молчали.

Тогда Гаспари пришла забавная мысль. Он спрыгнул в овраг и, увязая в песке, побежал к мальчикам. Те тут же вскочили на ноги. Он спросил у них:

— Примете меня? Я понесу доску, для вас она слишком тяжелая.

Ребята робко улыбнулись: чего надо от них этому незнакомцу, которого никто никогда тут не видел? Потом, взглянув на его симпатичное лицо, они сочли возможным проявить к нему снисхождение.

— Но знаешь, там Систо, — сказал самый младший, чтобы посмотреть, не испугается ли он.

— А что, Систо такой уж страшный?

— Он всегда побеждает, — ответил мальчик. — Вцепляется в лицо руками, как будто хочет выцарапать тебе глаза. Он злой…

— Злой? Но мы его все равно одолеем, вот увидишь, — весело заявил Гаспари.

Они двинулись в путь по усеянному камнями дну оврага. Гаспари, которому помогал один из мальчиков, приподнял доску, которая оказалась много тяжелее, чем он предполагал.

Ребята смотрели на него с изумлением. Занятно: в нем не было и тени того высокомерия, которое всегда проявляют взрослые, позволяя себе поиграть с детьми. Казалось, он делает все совершенно серьезно.

Наконец они дошли до того места, где овраг сворачивал в сторону. Там ребята остановились и, улегшись за камнями, осторожно приподнимая головы, принялись смотреть вдаль. Гаспари последовал их примеру и тоже растянулся на гравии, не заботясь о костюме.

Теперь он увидел другую часть оврага, еще более дикую и странную. Груды красной земли, которая, казалось, вот-вот осыплется, устремлялись ввысь, словно шпили заброшенного собора, и образовывали что-то вроде круга. Вид их внушал смутную тревогу. Казалось, они веками стоят здесь неподвижно, поджидая кого-то. На вершине самой высокой из них, поднимавшейся в конце оврага, виднелось что-то вроде баррикады из камней, из-за которой высовывались три-четыре головы.

— Вон они, видишь их? — прошептал один из мальчиков.

Он кивнул, чувствуя замешательство. Если измерять расстояние на метры, все было вроде бы совсем близко. Тем не менее в какое-то мгновение у него возник вопрос, каким образом они доберутся туда, до той далекой скалы, нависшей над пропастью. Дойдет ли он до нее еще до вечера? Однако его сомнения тут же рассеялись. И что это ему взбрело в голову? Ведь дело в какой-то сотне метров.

Двое мальчиков остались ждать. Трое других вместе с Гаспари пошли вокруг, стараясь незаметно вскарабкаться на край оврага.

— Тихо, не спотыкайтесь о камни, — вполголоса заклинал мальчиков Гаспари, больше всех волнующийся за исход операции. — Смелей, еще немного, и мы на месте.

Поднявшись на гребень, они спустились в небольшую, ничем не примечательную лощину, тянущуюся вдоль оврага. Затем продолжили восхождение, таща за собой доску.

План был тщательно разработан. Когда они снова показались над оврагом, крепость индейцев уже была в десятке метров от них, только чуть ниже. Теперь надо было спуститься в кусты и перебросить доску через узкую расщелину. Враги сидели спокойно, и над ними возвышался Систо, на голове которого развевалось что-то вроде конской гривы; половину его лица скрывала желтоватая картонная маска чудовища. (Тем временем над ними сгущались тучи, солнце померкло, и овраг стал совсем свинцового цвета.)

— Вот и все, — пробормотал Гаспари. — Теперь я пойду вперед с доской.

Придерживая доску руками, он осторожно опустил ее в куст ежевики. Ребята шли следом. Им удалось добраться до установленного места так, что индейцы их не заметили.

Тут Гаспари остановился и задумался. (Тучи все не рассеивались, где-то вдали слышался жалобный крик, похожий на призыв о помощи.) Что за странная история, подумал он, всего лишь два часа назад я сидел за столом вместе с женой и детьми, а теперь нахожусь в этой неизведанной стране за тысячи километров от них и воюю с дикарями.

Гаспари огляделся вокруг. Больше не было ни небольшого оврага, где так хорошо игралось ребятам, ни похожих на рождественский пирог пригорков, ни поднимающейся по долине дороги, ни гостиницы, ни рыжего теннисного корта. Он увидел под собой бесконечные, ни на что не похожие утесы, которые стремительно сбегали в море леса, увидел за лесом мерцание пустыни, а еще дальше — огни, какие-то неясные знаки, говорящие о тайнах мира. А здесь прямо перед ним на вершине скалы стояла зловещая крепость в окружении мрачных покосившихся стен; ее поддерживали столбы, увенчанные выбеленными на солнце человеческими черепами, которые, казалось, смеялись. Край проклятий, мифов, полнейшего одиночества, последняя правда, доступная нашим мечтаньям!

Чуть приоткрытые деревянные ворота (которых не существовало) были испещрены зловещими иероглифами и скрипели под порывами ветра. Гаспари подошел к ним совсем близко, до ворот оставалось не больше двух метров. Он начал медленно поднимать доску, чтобы перебросить ее через расщелину.

— Измена! — в ту же минуту закричал Систо, обнаружив их.

Он вскочил со смехом, держа в руках громадный лук. Увидев Гаспари, он на мгновенье замешкался, затем извлек из колчана деревянную палочку, невинную стрелу, положил ее на тетиву и прицелился.

Но Гаспари увидел, как из полуоткрытых ворот, разрисованных непонятными знаками (на самом деле их не существовало), вышел колдун, тело которого несло на себе следы проказы и адского пламени. Он увидел, как колдун распрямился, став вдруг очень высоким; глаза его были безумны, а в руках, которыми двигала какая-то дьявольская сила, он держал лук. Гаспари бросил доску и в ужасе подался назад. Но колдун уже пустил стрелу. Пораженный в грудь, Гаспари упал на камни.

Гаспари вернулся в гостиницу, когда наступил вечер. Он устал и, совсем обессилев, рухнул на скамейку подле входной двери. Постояльцы входили и выходили, некоторые здоровались с ним, другие не узнавали, так как стало совсем темно.

Но, погрузившись в себя, Гаспари не обращал ни на кого внимания. И никто из тех, кто проходил мимо, не замечал, что в груди у него застряла стрела. Хорошо отструганная темного цвета палочка из какого-то очень твердого дерева поднималась сантиметров на тридцать над его рубашкой, из самой середины кровавого пятна. Гаспари уставился на нее с тихим ужасом, к которому примешивалось счастливое любопытство. Он попробовал вытащить стрелу, но ему стало очень больно. Должно быть, зазубренный наконечник крепко застрял в теле. А из раны все время сочилась кровь. Он чувствовал, как она стекает по груди, животу, скапливается в складках рубашки.

Наконец-то наступил час Джузеппе Гаспари — во всем своем поэтичном великолепии, но жестокий. По всей вероятности, подумал он, ему предстоит умереть. Но зато как он отомстил жизни, как отомстил он всем этим вечно окружавшим его жалким людишкам с их нудными разговорами и скучными лицами. Какая великолепная месть! О, он возвращался теперь не из маленькой, вдоль и поперек исхоженной долины, что в двух шагах от гостиницы «Корона». Нет, он возвращался из дальних земель, скрытых от людской пошлости, из самого что ни на есть волшебного царства. Чтобы добраться туда, другим (не ему) потребуется переплыть океаны, а потом еще долго идти по негостеприимной безлюдной местности, преодолевая враждебность природы и человеческую слабость. И кто сказал, что они доберутся когда-нибудь до этого волшебного царства? Тогда как он…

Да, он, мужчина за сорок, стал играть вместе с ребятами, разделяя их детскую веру; но вот только ребята относились к ней с ангельской непринужденностью, а он верил всерьез, натужно и яростно; вера эта неизвестно как вызревала в нем за годы его жалкого прозябания. Твердая вера, такая, что все стало вдруг совсем взаправдашним: долина, индейцы, кровь. Он вошел в мир, который не был уже миром его сказок, перейдя границу, которую в определенном возрасте нельзя переступать безнаказанно. Он сказал тайной двери: «Отворись!», сказал как бы шутя, но дверь в самом деле отворилась. Он сказал: «Индейцы!», и так оно и вышло. «Игрушечная стрела», и самая настоящая стрела поразила его насмерть.

Он заплатил за дерзновенное очарование, рассчитался; он зашел слишком далеко, чтобы можно было вернуться, но зато как он отомстил за себя! Жена, дети, приятели по гостинице ждали его к ужину, они ждали его на вечерний бридж! Бульон с сухариком, вареное мясо, последние известия по радио — смешно! Для него, вышедшего из сумрачного заповедного мира!

— Беппино! — окликнула жена с верхней террасы, где был накрыт стол. — Беппино, чего ты там разлегся? Где это ты пропадал? Ты все еще в гольфах? Ты что, не будешь переодеваться? Ты знаешь, что уже девятый час? Мы проголодались.

Аминь! Слышал ли ее голос Гаспари? Или он уже был слишком далеко? Он вяло махнул рукой, словно бы прося, чтобы к нему не приставали, пусть они обходятся без него, ему нет до них никакого дела. Он даже улыбнулся. Его лицо выражало острую радость, хотя он уже почти не дышал.

— Ну же, Беппино, — кричала жена, — не заставляй себя ждать! Что с тобой? Почему ты не отвечаешь? Можно узнать, почему ты молчишь?

Он наклонил голову как бы в знак согласия и уже не поднял ее. Теперь-то он настоящий мужчина, а не жалкая тряпка. Герой, уже не слизняк, не такой, как все прочие; нет, теперь он много выше их. И — один.

Его голова свесилась на грудь, словно приноравливалась к смерти, а холодеющие губы продолжали презрительно ухмыляться: я победил тебя, жалкий мир, тебе не удалось меня удержать.