Истории из предыстории. Сказки для взрослых

Пугало

Жило-было на одном пшеничном поле Пугало, да такое славное — ну прямо как живое. Поношенный пиджак и старые брюки были столь искусно набиты соломой, что производили полное впечатление мощной человеческой фигуры. На месте головы торчал тряпичный шар с нахлобученной сверху полинялой шляпой. В тени этой шляпы было почти не заметно, что один глаз больше другого, рот, полный кривых зубов, чересчур велик, а нос, наоборот, заменяет крохотная нашлепка. В целом выражение лица обладало должной свирепостью. Кожаные перчатки, тоже набитые соломой, были растопырены так, словно Пугало готово в любой момент кого-нибудь схватить.

Когда Пугало впервые установили посреди поля, все чуть не умерли со страху.

Птицы, беззаботно клевавшие зернышки, с шумом сорвались с места и попрятались на ближайших деревьях; Цикады сразу примолкли. Колосья убежать не могли, а потому трепетали на своих высоких стебельках и, шелестя, склонялись к ногам страшного идола. Васильки жались к Макам, прячась под их алыми головками.

Вереница Муравьев, с трудом тащившая драгоценное пшеничное зерно, бросилась врассыпную. Саранча во весь опор поскакала прочь, полевой Мышонок, который вышел на прогулку, начал с перепугу стучаться в дверь Крота, а тот из предосторожности притворился еще более глухим, чем был, и бедному Мышонку пришлось что есть духу мчаться к себе в норку.

А Пугало, при том что голова у него была из тряпок, все же сумело оценить ситуацию и сделать полезные для себя выводы. Оно приосанилось, выпрямилось на своем шесте и крикнуло:

— Я — ваш хозяин, и все вы должны подчиняться мне!

Колосья робко прошелестели:

— А кто тебя назначил?

Птицы возмущенно зачирикали:

— Мы всегда были свободными, и не надо нам никакого хозяина!

Муравьишки только плакали, ведь они такие маленькие, что их протестов все равно бы никто не услышал.

Мышонок высунул голову из норки и пискнул:

— Никому не подчинюсь!

Надо сказать, все эти выступления оказались тщетными, поскольку Пугалу забыли нарисовать уши. Но взгляд у него был такой свирепый, а фигура такая внушительная, что это не могло не произвести впечатления. К тому же поднялся ветер, и Пугало начало грозно размахивать руками. Все сразу притихли.

Наступили дни страха. Колосья не смели поднять голову. Муравьи, запершись дома, считали и пересчитывали быстро тающие припасы. Птицы совсем исхудали, потому что теперь в поисках пропитания им приходилось летать за много километров. Цикады не подавали голоса, а Мышонок, по натуре большой оптимист, впал в меланхолию. От голода обитатели полей начали роптать, однако никто не осмеливался открыто выразить свой протест.

И все же спустя какое-то время стали устраиваться тайные сходки в норе Крота: он был подслеповат и туг на ухо, поэтому вряд ли мог выдать заговорщиков.

Как-то вечером после обычных жалоб, от которых, как известно, проку никакого, полевой Мышонок вдруг заявил:

— Хватит ныть, надо действовать. Мы должны организовать подпольную борьбу с тиранией.

Такого не ожидал никто.

— Но мы ведь маленькие.

— И слабые.

— А он большой, сильный.

— И страшный.

— И жестокий.

— Ничего, мы возьмем его не силой, а хитростью, — сказал Мышонок. — Пускай мы маленькие, но наша сила в том, что нас много.

— И верно! — оживились собравшиеся. — Надо только действовать сообща..

— Правильно, — одобрил Мышонок. — Это главное. Ну так будете мне помогать?

— Будем! — хором откликнулись все.

— А что надо делать? — поинтересовался кто-то.

— Я умею только скакать, — смущенно сказала Саранча.

— А мы — только петь, — сказали Цикады.

— А мы — летать, — сказали Птицы.

— Все сгодится, — ответил Мышонок. — Значит, расстановка сил такова: Саранча вскочит ему на нос, чтобы отвлечь его внимание и обеспечить внезапность атаки Птиц.

Все слушали разинув рот.

— А Птицы тем временем набросятся на него и выклюют глаза.

Надо же, как все просто! Никому и в голову не приходило…

И что же потом?

— Потом Муравьи всем скопом облепят и парализуют ему ноги. В этот момент по сигналу Цикад я начну кусать его куда попало, однако постараюсь добраться до головы.

Все были в полном восторге.

— Ну что, согласны?

— Согласны!

— Никто не струсит, не сбежит в последний момент?

— Никто.

— И никто не предаст?

— Предателям — смерть!

— Долой тирана! Долой Пугало!

И вдруг Крот, который все прослушал, потому что был занят починкой своей зимней шубы, поднял голову и, поправляя на носу очки, спросил:

— Что, его снова поставили?

— Кого?

— Пугало.

То есть как?

— Да их то и дело выставляют, чтобы наводить на всех страх, — объяснил Крот. — Кого может напугать глупая соломенная кукла…

Поднялся невообразимый шум.

Тогда Мышонок постучал хвостом, требуя тишины, и объявил:

— Друзья мои! Если Крот говорит правду, значит, мы спасены и никакое рабство нам больше не угрожает. Однако не будем радоваться преждевременно. Сперва надо осторожно выяснить, действительно ли наш диктатор — всего-навсего чучело, набитое соломой.

Посыпались вопросы:

— А как же это выяснить?

— Кто осмелится подойти к нему близко?

Мышонок собрался с духом и-воскликнул:

— Я пойду!

Это смелое предложение было встречено овацией, и Мышонок, сопровождаемый напутствиями своих друзей, выскочил из норы.

Стояла темная, ненастная ночь; небо лишь изредка освещалось вспышками молний.

Думая о том, что ему предстоит, бедный Мышонок как-то сразу растерял весь свой пыл. По счастью, он был не один: Колосья ободряюще шуршали над ним, проводив до самых ног гигантского Пугала.

Когда Молния озарила страшный силуэт, Мышонок затрясся мелкой дрожью и чуть не бросился назад. И впрямь момент был трудный: тиран навис над Мышонком всей своей жуткой громадой. Мышонок подумал, что жизнь его, вероятно, на волоске, но если он не выполнит взятой на себя миссии, то может поставить под удар жизнь всех обитателей поля. Эта мысль будто подтолкнула Мышонка; единым духом он вскарабкался по шесту, шмыгнул под штанину и вгрызся в ногу Пугала.

Вкус соломы. Так, значит, Крот был прав!

Мышонок торжествовал: битва выиграна, обман разоблачен! Только страх мог до такой степени ослепить их, только страха и надо бояться, думал Мышонок, бегом возвращаясь в нору Крота.

Встретили его всеобщим ликованием; веселье продолжалось целую ночь, пока все не попадали с ног от усталости и не заснули глубоким сном.

А снаружи тем временем разразилась страшная гроза. Наутро друзья, едва проснувшись, высыпали из норы и не узнали Пугало. Солома, которой оно было набито, от дождя размокла и раскисла, ветер сорвал шляпу, черты лица, нарисованные чернилами, почти совсем стерлись, из глаз текли две черные безобразные слезы, нос слился с бесформенными губами, пустые перчатки уныло повисли, а куртка облепила шест. Жалкое зрелище!

Мышонок от радости стал прыгать через свой хвост, как через веревочку; Птицы, заливаясь, кружились возле тряпичной головы, а Муравьи, не теряя времени, собирали зерна, сбитые бурей с Колосьев, и спешили унести их в свои подземные галереи.

Крот тоже выглянул из норы, прищурясь, долго разглядывал покосившееся Пугало и наконец изрек:

— Рано или поздно всех их ждет такая участь. Пугало держится, пока ему удается обмануть кого-то, а такие, к сожалению, всегда находятся. Эх, сколько этих чучел я перевидал на своем веку! — Крот вздохнул, покачал головой, протер очки рукавом своей шубы и скрылся в норе, захлопнув за собой дверь.

Ателье «Паутинка»

После шумного успеха Цикады, исполнившей главную партию в новой опере Сверчка, повысился престиж и ателье «Паутинка»: ведь именно закройщик Паук изготовил костюмы для примадонны.

Разумеется, первыми отметили сногсшибательные туалеты певицы светские дамы Насекомии — еще в фойе оперного театра «Арбузная корка».

Премьера прошла с блеском. Публика не уставала восхищаться бархатным тембром этого изумительного голоса, великолепным звучанием оркестра, ласкающими слух мелодиями. Не забывали, конечно, и о туалетах.

И вот в ателье «Паутинка» началось настоящее паломничество Букашек, которые желали теперь носить модели только от Паука. Ателье было завалено заказами, а Паук, ликуя, соображал, как бы получше воспользоваться этим ажиотажем. Он нанял проворных Божьих Коровок, чтобы те следили за работой неутомимых Уховерток и одновременно исполняли деликатную миссию приемщиц. А чтобы все видели, какой у него тонкий вкус, нарядил Божьих Коровок в одинаковую изящнейшую форму — красную в черный горошек.

Клиентура увеличивалась не по дням, а по часам, поэтому пришлось пополнить штат еще и Бабочками, которые благодаря своей стройности и пластичности служили отличными манекенщицами.

Но и это еще не все. Ткачи ателье не справлялись с возросшими потребностями в тканях, и Паук был вынужден пригласить таких мастеров ткацкого дела, как Шелковичные Черви.

Теперь ателье было поставлено на широкую ногу, и ничего удивительного, что первый показ мод стал подлинным триумфом. Как, впрочем, и все последующие.

Особой грациозностью выделялась среди манекенщиц Бабочка-Лимонница: никто, как она, не умел носить вечерние туалеты. И напрасно толстая, неуклюжая Гусеница стремилась во всем подражать ей, выбирая самые роскошные и дорогие модели, напрасно, пыхтя и мучась, затягивалась в самые жесткие корсеты — ее необъятные телеса выпирали на спине безобразными жирными складками. И все-таки Гусеница упорно заказывала Пауку платье за платьем, будучи уверена, что только великий законодатель мод сумеет сделать ее стройной и воздушной, а портной льстивыми комплиментами ловко поддерживал в ней это заблуждение.

В один прекрасный день всех дам Насекомии охватило страшное волнение: они получили приглашение на бал от госпожи Мухи по случаю помолвки ее дочери Мушки с молодым отпрыском другой знатной мушиной фамилии.

Ателье «Паутинка» было, можно сказать, на осадном положении. Дня не проходило, чтоб у кого-нибудь из Уховерток не ломались крылышки-ножницы от слишком частого употребления, или одна из Бабочек-манекенщиц не падала в обморок от усталости, или какая-нибудь Божья Коровка, в спешке выписывая счета и оформляя заказы, не заливала чернилами свою красивую форму.

Одним словом, в ателье царили невообразимый переполох и столпотворение. Но все заказы были выполнены в срок, и если бы Пауку довелось присутствовать на торжественной церемонии и незаметно, из-под листьев магнолии, украшавших прекрасный зал, поглядеть на свою работу, то он наверняка испытал бы глубочайшее удовлетворение.

Дамы Насекомии были одна элегантнее другой, начиная с самой хозяйки — Мухи, на которой был темно-серый костюм с газовым шарфом, накинутым на плечи и развевавшимся, словно крылья. А уж о невесте и говорить нечего! Трудно себе представить, но она была вся в белом. Вы когда-нибудь видели белую муху? И это чудо совершил портной.

Неподражаемы были также донна Стрекоза де Стрекозини в бледно-голубом атласе, графиня Майска-Жукини в строгом коричневом бархате, знаменитая певица Цикада в платье из шифона приглушенно-зеленых тонов, герцогиня Комарини в серебристой парче и госпожа Саранчетти в муаровом платье.

Единодушное восхищение присутствующих вызвали изысканный туалет молодой, но уже достаточно известной танцовщицы Светляк-Светлякини (она была в костюме из соломки теплого золотистого цвета) и вечернее платье Пчелы — одной из самых богатых дам Насекомии, — сделанное из диковинной полосатой ткани: полосы коричневого бархата изысканно перемежались желтыми, атласными.

Однако именно эту роскошно одетую гостью постиг страшный удар. По непростительному легкомыслию госпожа Муха забыла об извечной вражде Пчелы и Осы, которые не выносили общества друг друга, и Осе тоже послала приглашение на бал.

А уж когда госпожа Оса появилась в точно таком же туалете, как у Пчелы, гости просто не знали, куда деваться от неловкости. Какое-то мгновение, показавшееся всем вечностью, обе дамы с ужасом и ненавистью смотрели друг на друга, а потом, как это принято у светских дам Насекомии, сделали вид, будто даже не заметили этого пустяка, на самом деле ранившего обеих прямо в сердце.

Скандал разразился на следующий день, когда в ателье ворвалась разгневанная Пчела и устроила Пауку дикую сцену. Но это было ничто в сравнении с ураганом, который учинила Оса. Она явилась в сопровождении роя верных соплеменников, подошла вплотную к бледному, дрожащему Пауку и отчеканила:

— Хоть моя внешность и не идет ни в какое сравнение с пчелиной и на такой талии все платья смотрятся гораздо лучше, но тебе эта шутка даром не пройдет!

Оса подала знак своим жужжащим подругам, и те в момент порушили в ателье все, что только ни попалось под их мощные жала.

Паук еле ноги унес. Говорили, что он бежал за границу, куда предусмотрительно перевел часть своих капиталов, и там на верхушке пинии выстроил новую «Паутинку».

Причем пострадал он безвинно. Один опасный и завистливый конкурент Паука подкупил Лимонницу, уговорив ее в суматохе сплавить двум клиенткам один и тот же фасон.

Как ни грустно, но в этой истории интриган вышел победителем: все дамы Насекомии стали шить у него. Кто-то же должен заботиться об их элегантности, когда им, к величайшему сожалению, больше нечем заняться.

Суд над Кукушкой

Трагедия в лесу взбудоражила птиц: они только и говорили что о случившемся.

Рано утром синьора Зяблик примчалась к своей подруге Синице, когда та в окружении галдящих непоседливых птенцов пыталась навести хоть какой-то порядок в гнезде.

— Суд назначен на сегодня! — сообщила синьора Зяблик, забыв от волнения поздороваться.

— Откуда ты знаешь? — спросила Синица, радуясь возможности отвлечься от домашних хлопот, к которым, по правде говоря, у нее никогда не лежала душа.

— Моего мужа пригласили в присяжные, — с гордостью заявила синьора Зяблик.

— Что такое присяжные? — наперебой защебетали Синички, подняв невообразимый гвалт.

— Присяжные — это те, кто присягают говорить правду, одну только правду, — не задумываясь объяснила дочкам Синица, но тут же с удивлением обернулась, услышав другое объяснение:

— Нет, мои дорогие, присяжные — это те, кто призваны судить по совести, виновен обвиняемый или нет.

— Горлица в своем репертуаре: говорит как по писаному, — досадливо проворчала Синица.

Горлица между тем продолжала:

— Из города ожидается очень важный свидетель, некто Кенарь. Мой двоюродный брат Сизарь, секретарь суда, лично вручил ему повестку.

— Что вы говорите! — в один голос воскликнули Синица и синьора Зяблик. — По-вашему, процесс будет интересный?

— Не сомневаюсь, — проворковала Горлица.

— Вот и прекрасно! — обрадовалась Синица. — Значит, получим удовольствие.

— Речь идет о серьезных вещах, — сказала Горлица, бросив на Синицу испепеляющий взгляд. — Очень серьезных. С подобными явлениями в лесу необходимо покончить. У нас есть образцовые семьи, на которые все должны равняться: к примеру, семья моих родственников Голубей, живущих в мире и согласии. — С этими словами Горлица вспорхнула, исполненная чувства собственного достоинства.

Не теряя времени, подруги поспешили к вековому Дубу, где должен был состояться суд. Лучшие места брались с бою.

В первом ряду уже сидели супруги Чижи, супруги Скворцы, супруги Воробьи, степенная чета Голубей и, разумеется, их ученая родственница Горлица.

Даже Филин и старая Сова были здесь, правда, держались особняком.

— И эти прилетели, а ведь обычно днем клюва на улицу не высовывают, — прощебетала Синица своей соседке Ласточке, но та шепотом пояснила:

— Если не ошибаюсь, их племянник, адвокат Сыч, будет защищать Кукушку.

В это время секретарь суда Сизарь торжественно объявил:

— Встать, суд идет!

Присутствующие стоя встретили присяжных заседателей — Дрозда, Зяблика, Стрижа и Снегиря, — при появлении которых гордый трепет восхищения пробежал по перьям их жен. Затем появились председатель суда Дятел и двое судей — Славка и Камышовка. По одну сторону от них расположились свидетели, по другую — потерпевшая Черноголовка со своим адвокатом Соловьем.

Дятел стукнул по ветке и распорядился:

— Введите обвиняемую!

Под конвоем двух Ястребов влетела Кукушка. Ее защитник Сыч сел рядом с ней.

Присутствующие затаили дыхание.

— Слово предоставляется адвокату Соловью, — объявил председательствующий.

Соловей, самый знаменитый адвокат в лесу, великолепный оратор с громким от природы голосом, уверенно начал:

— Уважаемые судьи, господа присяжные заседатели, друзья! Я требую сострадания и справедливости: сострадания к матери, потерявшей детей, справедливого наказания для Кукушки, совершившей злодейское убийство, в котором я ее здесь публично обвиняю. — И театральным жестом Соловей указал на подсудимую.

— Заявляю протест! — крикнул Сыч. — Где доказательства?

— До чего неприятная личность этот Сыч, — шепнула подругам Синица. — Одни только дурацкие бакенбарды и белая бороденка чего стоят!

— Заслушаем Черноголовку, — сказал Дятел.

Черноголовка, бледная, встрепанная, в черной траурной шляпке, дрожащим голосом поклялась говорить правду.

— Я всегда была заботливой матерью, — сказала она. — Но стоило мне на секунду отвлечься, как синьорина Кукушка подложила яйцо в мое гнездо.

— Я же говорила, что она безгнездая бродяга! — буркнула синьора Голубь.

— И вот, — продолжала Черноголовка, — в один ужасный день, когда яйцо лопнуло, новорожденный Кукушонок, оказавшийся гораздо больше и сильнее моих детей, безжалостно выбросил их из гнезда, и они разбились насмерть.

Голос бедняжки прервался рыданиями. Публика плакала горючими слезами.

— Заявляю протест! — повторил Сыч. — Где доказательства?

— Свидетели! — пригласил Дятел.

Вперед выступил Дрозд.

— Обращаю ваше внимание на прискорбное отсутствие уважения ко мне со стороны обвиняемой, — прогнусавил он. — Сколько раз она издевалась надо мной, когда я пролетал по лесу! Выглядывает из-за деревьев и дразнит: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку!»

Присутствующие дружно захохотали. Дятел несколько раз стукнул по ветке, призывая всех к порядку. Обиженный Дрозд вернулся на место.

— Приглашается свидетель Кенарь, — объявил Сизарь.

— Я здесь, — важно отозвался тот. — Если хотите знать, у нас в городе Кукушек уважают за ум и пунктуальность: они живут в красивых деревянных домиках и, появляясь на пороге, сообщают людям точное время.

— Я знал, что она невиновна, — проворчал Голубь, не разделявший мнения своей жены.

Между супругами вспыхнул ожесточенный спор, однако соседи зашикали на них, чтобы не мешали слушать следующего свидетеля.

Следующим был муж покойной Зарянки.

— Моя жена умерла от горя, — скорбно поведал он. — И виновата в этом Кукушка: наш выводок постигла та же участь, что и детей Черноголовки.

Трепет сострадания и гнева взъерошил перья присутствующих.

— Осудить ее! Хватит с ней церемониться! Выдворить злодейку! — слышалось со всех сторон.

Сыч не выдержал.

— Для вынесения обвинительного приговора недостаточно голословных обвинений, все это еще требуется доказать.

Громкий крик племянника разбудил клевавшую носом Сову.

— Что, уже кончилось? — спросила она Филина.

Возбужденная Синица прыгала на ветке, а сидевшие по бокам Ласточка и синьора Зяблик успокаивали ее, как могли.

Голуби снова заспорили:

— Она преступница!

— Она невинная жертва!

— А я говорю, виновна!

— А я говорю, нет!

— Глупости!

— Да что ты понимаешь!

Черноголовка рыдала, муж покойной синьоры Зарянки всхлипывал. Соловей требовал справедливого наказания, Сыч возражал, присяжные заседатели возбужденно спорили, присутствующие старались перекричать друг друга. Дятел изо всех сил стучал своим крепким клювом по самой толстой ветке Дуба, но призывы к порядку ни на кого не действовали.

Наконец, после того как председательствующий пригрозил, что прикажет Ястребам удалить всех, наступила тишина, и разбирательство продолжилось.

Последним свидетелем был Жаворонок. Его показания и стали решающими.

— Однажды утром, — поведал он, — я поднялся очень высоко и своими глазами видел, как синьорина Кукушка тихонько подкралась к гнезду Черноголовки и что-то в него положила.

— Отложила яйцо! — торжествующе воскликнул Соловей.

Судебный процесс подходил к концу. Присяжные удалились на совещание. Когда они вернулись, Дятел огласил приговор:

— Суд признает синьорину Кукушку виновной в преднамеренном убийстве и приговаривает к пожизненному изгнанию из леса.

Довольные решением суда, птицы разлетелись: их гнездам, их детям больше не грозила опасность.

Синица и синьора Зяблик несколько замешкались, горячо обсуждая случившееся. Они уже собирались взлететь с ветки, когда неожиданный шум позади заставил их остановиться.

Оказалось, что это голуби, образцовая семейная пара, идеальная чета, любящие муж и жена, перешли от слов к делу и яростно лупили друг друга в опустевшем зале заседаний.