Иван Калита

ГЛАВА 33

Поздней осенью, когда лес, потеряв наряд, походил на толпу рабов, на Дону объявились днепровские посланцы. Было их с полсотни человек во главе с щепетным наказным атаманом. Приезд друзеков всколыхнул всех дончан. Они все накочетились. Нежданных гостей встретили со всей широтой казацкой души. На погулку небо послало казакам летний день. С вечера поднявшийся ветер прогнал тяжёлые серые тучи. Омытые звёзды сияли во всю свою небесную радость. Гуляли уже третьи сутки. Вставали по нужде, а кто и этого не мог. Спали здесь же.

Видать, небо не выдержало: дождь послало. Но он не очень напугал казаков. По куреням расползлись, к Асафу набились. Еле-еле к концу недели собрал атаман есаулов. Раду надо было провести с днепровцами. Ведь за делом приехали! И рассказал наказной атаман на раде, что задумали они идти аж до самой Африки, куда раньше, сказывали, хаживал ваттаман Андрюха Критский. Сошлись брови на переносице донского атамана: «Куда это сябры хватили?» Понял, что помощи ждут. И не ошибся!

Днепровский наказной атаман был средних лет, но выглядел моложе своих годков. Чем-то он напоминал Хиста — такой же жилистый, с быстрыми карими глазами. Наверное, он уловил мысль атамана и, глядя на него, сказал:

— Надеюсь, что донцы откликнутся на нашу просьбу. И помогут своим сябрам хорошими абреками. Мы слышали, что вы совершили удачный поход на Кафу.

Сказав, он посмотрел на есаулов. Но никто не думал опережать атамана с ответом. Днепровец понял ошибку и упёрся взглядом в атамана.

— Африка, — начал было атаман.

— Нехай Африка, всё едино — басурмане.

Днепровец покачал головой в знак согласия.

— Мы завсегда с сябром, — произнёс Семён, — сколь от нас надоть?

— Мы для вас оставили десяток чаек.

— Наберём! — уверенно ответил Семён и, глядя на есаулов, добавил: — чё считать. Каждому по чайке. Завтра с казаками на майдан.

Они поняли: там будет решаться, кто получит булаву.

На майдане собрались не только те, кому выпал жребий ехать к днепровцам, но и другие казаки. Когда увидели приближающегося Семёна с гостем, расступились. Атаман легко запрыгнул на воз, за ним — гость. Атаман, как положено, поклонился на четыре стороны и начал говорить:

— Друзеки-казаки! — он провёл взглядом по толпе. — Мы решили на малой раде идтить вместе с днепровцами добывать зипуны. А вы, казаки, решайте, кто атаманом пойдёт.

— Хист!

— Андрей!

— Петро! — раздались голоса.

И поднялась буря.

— Да кто твой Хист? — здоровенный казак ударяет того, кто крикнул Хиста.

Тот еле удержался на ногах и потянулся за саблей.

— Трошки успокойся, — подскочили к нему два казака и схватили за руки.

На повозку запрыгнул казак. Бешмет нараспашку, волосатая грудь открыта.

— Ты чё, идёшь? — ткнул он пальцем в казака, который назвал Хиста.

Тот потупил взор.

— А чё орёшь? Мы, кто идёть, будем выбирать! Так, казаки?

— Так! — дружно раздалось из толпы.

— Пущай Андрей. Он хошь и молод, но зубец! Так, казаки?

— Так!

— Казаки! — возвысил голос Семён, — выбор сделан. Наказным едет Андрей.

— Ура!

Через несколько дней сябры тронулись в обратный путь, оставив пару человек проводниками, когда донской полк двинется к днепровцам. Андрей уехал с ними, чтобы всё подготовить для донцов, когда они прибудут. Помощниками он взял Митяя, Захара и ещё несколько человек.

На Днепре посланцев с Дона встретили радушно. Донцов, кроме Андрея, сразу отправили в Токомаковку. Поселили Андрея в курень наказного атамана. Днепровские курени почти не отличались от донских: такие же стены, плетённые из хвороста и обмазанные глиной, покрытые конскими шкурами. Там они и познакомились поближе. Он назвал себя Горкушей Семьюненко из Галича и пояснил:

— В старину это был известный боярский род. Мой дед не хотел идти под руку князя Даниила и перекинулся к венграм, став, вместе с боярином Судиславом, советником венгерского королевича, который занял Галич. Но Даниил Романович собрал войско с целью вернуть град. Чтобы Даниил не смог перейти Днестр, дед зажёг мост. Но небо было против. Дождь затушил пожар, Даниил перешёл реку и взял город. Деда князь повесил, но род не тронул. Как мне рассказала моя бабка Семьюненко, при родах умерла моя мать. Отец женился вторично. Пошли дети. Мачеха, конечно, ко мне относилась плохо. Её дети это понимали и поддерживали мать. Обида кипела в моей душе. Но я ждал, что отец увидит, поймёт и заступится за меня. Но... увы. И однажды я не выдержал. Мачехин старший сын забрал моего коня. Я сорвался и... Мне пришлось бежать. Мой дядька Максим в молодости, бежав от Бурундая, попал на Днепр к казакам. Он хвалил этих людей, рассказывая об их свободной жизни. Куда мне было деваться?

Андрей внимательно слушал его повествование, и оно чем-то напоминало его юность. Когда Горкуша кончил рассказывать. Андрей спросил:

— А почему вернулся твой дядька?

— К семье, к детям, — пояснил Горкуша.

Пришлось и Андрею рассказать о себе.

— Да мы с тобой, брат, друзеки по несчастью. Я по такому делу зову тебя в корчму.

Они вышли на улицу. Был бодрящий морозец, снег сверкал изумрудным блеском, похрустывая под сапогами. Белая скатерть накрыла всё, даже церковь. На её кресте шапкой налип снег.

— Хорошо-то как, — сказал Андрей, втягивая носом морозный воздух, — точно как у меня дома.

— А ты сам-то откель? — спросил Горкуша.

— Из Стародуба на Клязьме, — ответил Андрей, — у нас там кругом леса. Не то что у вас. Ни одного деревца! — и как бы ища подтверждение, оглянулся вокруг.

— Пошли-ка лучше в корчму. Я тя потом везде протащу. Время у нас будет, — проговорил Горкуша, отвечая на поклон проходивших мимо подвыпивших казаков.

Днепровская корчма почти не имела отличия от донского кабака. И тут управлял свой Асаф. Она была забита до отказа, и стоял знакомый гул. Андрею даже вначале представилось, что он входит в свой кабак. Стоило им пересечь порог, как днепровцев будто прорвало. Каждый стол не просил, нет! Он требовал, чтобы гость обязательно посидел с ними. Где можно познать щедрость души казацкой, как не в корчме? Днепровец денег считать не любит. Это сразу заметил Андрей. Всё для дорогого гостя. Хоть последнюю рубаху.

Вернулись они только под утро, поддерживая друг друга. Атаманы всегда воздерживались от выпивки. Но только не по такому случаю. Атаманы спали беспробудно аж до следующего утра. Встали бодрыми, кровь так и играла в жилах. Андрей, сбросив одежду, выскочил на улицу, окунулся в снег. Вернулся, гогоча, с облепившим тело тающим снегом.

Оделся и подсел на лежак к Горкуше.

— Что делать будем, атаман?

Тот встал, взял с сидельца суконник, надел, пошевелил плечами.

— Може, в корчму? — неуверенно спросил хозяин.

Андрей сморщился:

— Лучи куда-нибудь съездить. Хочу к своим.

— Съездить, говоришь? — каким-то задумчивым голосом, словно прикидывая, куда податься, спросил Горкуша. — Тогда в Токомаковку, — уверенно сказал он, накидывая на плечи чекмень, — там ведь и твои друзеки.

— Далеко? — зачем-то спросил Андрей.

— Да не. Вёрст восемьдесят.

На улице было ветрено. Багмут принёс лёгкий снежок и потепление.

— Заглянем к кошевому и едем, — произнёс Горкуша.

Кошевой встретил их с распростёртыми объятиями. Андрея поразили его усы. Он обратил внимание ещё раньше, что у днепровцев усы — так усы. Многим из казаков забрасывать их приходилось за плечи. У себя на Дону он таких не видел. Есть свисающие до груди, но чтобы до пупа, упаси бог. А вот у кошевого усы были такие. Он, похоже, этим сильно гордился. «Хотя, — подумал Андрей, — если здесь поискать, найдутся и длиннее».

Кошевой выслушал Горкушу и дал согласие на поездку. Выйдя от него, днепровец предложил:

— Зайдём к кашеварам, возьмём на дорогу жратвы.

Узнав, куда они уезжают, те дали им несколько оковалок хлеба, мяса и пару картышей.

Под навесом атаманы забрали конскую сбрую. За заплотом выбрали лошадей и, оседлав их, не мешкая, тронулись в путь. Натренированные кони осторожно спустились с крутого берега на лёд. Впереди поехал Горкуша, предупредив Андрея, чтобы тот не сбивался с его следа.

— А то угодишь в промоину, — пояснил он.

Пройдя русло Днепра, они по тропе поднялись на обрывистый берег. Дальше кони пошли рядом, и Горкуша начал рассказывать о месте, куда они ехали. Начал издалека:

— Я слышал от древних стариков, что казачество зародилось на Буге. Это вёрст четыреста отсюдова. Первым казаком был волынец Семён. И было это, как они говорили, очень давно.

— А чё сюда пришли? — спросил Андрей.

— Купсов там мало, — рассмеялся Горкуша.

Вскоре прогон отклонился от Днепра. Он проходил по месту, заросшему таволгой. Нередко его пересекали овраги. Лесов почти не было видно. Только на горизонте маячили отдельные исполины.

— Ну, так вот, — продолжал Горкуша, — в Токомаковке есть речушка. Вроде небольшая, а зазули видимо-невидимо. А какие там тёрны, чагарники, буераки. Вот казак и стал там оседать. Да и от коша недалече. У нас казаки живуть и в Седневке, это от Чернигова вёрст тридцать. Живут в Каневе, в Переволочной. Так что разбросаны по всему, считай, Днепру.

Он замолчал.

— Да у нас тоже, — заговорил Андрей, — казаки расселены по Дону. Есть под Раздорами. Правда, я тама никогда не был. Знаю, что есть курени по рекам: Непрядве, More, Ведуге. Но мы в основном обитаем в верховьях.

— Верховые казаки, — смеётся Горкуша.

— Похоже, — соглашается донец с днепровцем.

В Токомаковку, обнесённую высокой надолбой, они въезжали поздно вечером. Кош уже спал. Ворота были открыты. Стражи не было видно, но не успели они пересечь линию ворот, как точно из-под земли появился караульщик.

— Кто такие? — послышался его грозный голос.

— Горкуша, — ответил днепровец.

Страж подошёл и, привстав на цыпочки, заглянул в лицо.

— И вправду атаман! — удивлённо воскликнул он.

Ночевали в атамановом курени, который стоял на майдане.

Утром, когда они ещё спали, к ним ввалились казаки. Узнав о приезде атамана, да ещё и посланца, они уже с утра готовы были устроить беседу. На что Андрей возразил:

— Вначале мне надобно встретиться с моими друзеками, а потом...

Митяя и Захара он нашёл за работой. Донцы с днепровцами строили курени. Рядом горой лежали колья, хворост, конские шкуры. Под огромными казанами дымились багатицы. Грели воду для замеса глины. По всему было видно, работа спорилась. Андрея заинтересовала одна новинка. Для забивки кольев днепровцы применяли простую, но хитрую вещь. Из трёх длинных шестов, связанных вверху, они установили треногу, подвесив к ней колесо с жёлобом. По нему скользила волосяная верёвка. На одном конце был подвешен огромный дубовый чурбан, на другом трое казаков поднимали его над колом, а потом бросали в свободное падение.

Донцы, увидев своего атамана, побросали работу и бросились к Андрею. Встречи на «чужой» земле всегда особая радость. Так было и здесь. Хоть и расстались они на пару дней, но им казалось, что не виделись месяц. Ну а под вечер... И только через несколько дней Андрею удалось увернуться от приглашений, чтобы сходить в церковь и оглядеть кош.

Что удивило Андрея: жизнь здесь кипела. Дымились кузни, клокотали казаны со смолой, травя народ запахом. Стучали топоры, лязгало железо, трещало дерево. Ржали кони, лаяли собаки. Кто ругался, кто просто кричал, а кто пел. Берег забит ладьями. Кто смолил, кто поклевал. Неопытный глаз и тот бы определил, что казаки к чему-то готовятся. Андрею стало ясно, что здесь, в стороне, эта подготовка останется в тайне. Он засучил рукава и встал в общий строй.

Прошло несколько дней, Андрей втянулся в работу, и она его радовала. Он опечалился, когда солнечным утром к нему подъехал Горкуша.

— Как дела? — крикнул он, не слезая с коня.

Андрей показал большой палец. Атаман кивнул, мол, рад и объявил:

— Завтра воскресенье. Будем биться на кулаке. Как, донцы?

Андрей посмотрел на Митяя с Захаром. Те с азартом заявили:

— Постоим за себя.

— Слышал? — спросил Андрей, глядя на Горкушу.

Тот кивнул и поинтересовался:

— Сколь у тя голов?

Андрей ответил и спросил:

— Кто судить, рядить будет?

Горкуша задумался, потом ответил:

— Один казак-днепровец, другой — донец и батюшка. Ладношко?

Андрей кивнул. Горкуша стегнул коня и ускакал.

— Митяй, — обратился он к другу, — собери наших.

После того как Андрей объявил о вызове, донцы загорелись жаждой боя. Началась даже похвальба:

— Мы им покажем!

Но жёсткий взгляд Андрея остановил похвальбу.

— Как я понял, — сказал он, — вы принимаете вызов.

Те загорланили:

— Принимаем!

— Хорошо, но глядите, чести донской не посрамите.

— Атаман! — послышался чей-то голос. — А ты с нами?

— Куды я без вас!

Донцы рассмеялись, довольные.

С утра майдан был в плотном кольце казаков. Ещё бы! Донцы будут биться с ними. Казаки приволокли повозку, взгромоздили на неё три сидельца. Выбранные казаки заняли места. Посредине — батюшка. Хоть не по чину ему это дело. Но у казаков свой подход, и батюшка не мог этого не учитывать. Да и он человек. Наверное, в душе ему это нравилось. Рослый, с окладистой бородой, он поднялся над казаками, держа рукой крест, который висел у него поверх сутаны. Он обвёл взглядом майдан, потом поочерёдно приготовившихся к бою донцов и днепровцев. И пробасил:

— Готовы?

— Готовы! — дружно ответили обе стороны.

— Сходитесь!

Медленно сближались казаки. Ряды ломаются. Вот первые удары. Кто-то сбит с ног. Кто-то вытирает кровавые сопли. Всё смешалось, словно в казане. Начали выползать из боя покалеченные. Но ни стона, ни жалобы. Кто снегом лечится, кто горилки просит. Но растёт ожесточение. Начинают выделяться бойцы, вокруг которых образовались группки бойцов. Одну из них ведёт Андрей. Недаром он старался, учась то у Алима, то у Курбата. Старые казаки знали, чему и как надо учить. Когда надо пускать в ход силу, когда ловкость и ум. Вот перед ним верзила-днепровец. От его ударов мало кто из донцов возвращался в строй. Он, как атаманова чайка, прокладывал путь к победе. Но стоп... Залитые яростью боя глаза днепровца не разбирали, кто перед ним. Ещё утром это был друзек, а сейчас — враг. Свистит его кулачище. Не увернись Андрей, ползать бы ему на коленях. Вроде вокруг битва затихла. Всем интересно: устоит атаман или нет. Зорко смотрит Андрей, пока бережёт силы. Но тот, уверенный в себе, точно озверевший бык, рвётся вперёд. Отступает Андрей. Поднимается рёв:

— Бей донца! Бей!

Поощрённый криками, днепровец забывает о своей защите. Наверное, ему представлялось, что ещё один удар, и враг будет повержен. Не торопись, казак!

Противник молод, ловок, да и силён. Но где там об этом думать! Мысль о другом: пусть видят его днепровцы, как он повергнет вражину, и вилюжить он не собирается.

Но всё мажет казак! И получил сильный удар в брюшину. У днепровца перехватило дыхание. Он на мгновение приостановился и заработал другой удар в челюсть. Голова пошла кругом. Но крепок днепровец, крепок! Другой бы свалился. А он стоит как скала. Скала-то скала, да подмытая. Посланец перешёл в наступление. Его молниеносные удары лишили днепровца возможности защищаться. Но нет! Собрав последние силы, с яростным криком бросился он на Андрея. Крепок ещё у него удар. Андрей едва устоял на ногах. Да и у него из глаз посыпались искры. Спасла молодость! Тряхнул он головой, всё встало на место. Но ослаб днепровец, ослаб. Дышит тяжело. Лицо залито кровью. «Бить его надо, бить!» — бьётся в голове Андрея. Нужен только момент. Видно, как изготовился для удара днепровский гигант. Его кулак рассекает воздух. Правда, нет уже в ударе днепровца той скорости, с которой он выбрасывал вначале руку. Андрей успевает увернуться и увидеть незащищённую челюсть. Все силы вложены в удар! Он оказался для днепровца роковым. Отброшенный на несколько шагов, он некоторое время удерживался на ногах. Но подломились ноги, и казак упал на колени.

Затихли днепровцы. Вдруг подскакивает Горкуша. У него лицо в крови, но глаза смотрят весело. Андрей по инерции и с ним готов биться. Да тот не дал ему этого сделать.

— Молодец, донец! — орёт он, обнимая. — Ты Савву завалил! Лучшего бойца!

Потом поворачивается к днепровцам:

— Ну, что, казаки, поздравим атамана!

Куда делась кипевшая в них ярость боя! Вверх полетели папахи. Обнявшись, казаки повалили в корчму. На Андрея днепровцы смотрели удивлённо-почтительным взглядом. Ещё бы! Уложил Савву! А вот и сам он лезет целоваться к Андрею. Как тут не выпить за дружбу? И опять не помнят атаманы, как добрались до куреня.

На другой день отпаивались холодным ирьяном. Под вечер к ним зашёл батюшка поздравить гостя с такой победой. Чувствовалось, что святой отец, не носи он крест, был бы кулачным бойцом. И, судя по его плечам, неплохим. Поговорили о том о сём. Угостили батюшку вином и гуляшом из глухаря, чем он был весьма доволен. Уходя, батюшка спросил у Горкуши, едет ли он в главный кош. Приближался Новый год, а с ним и выборы кошевого.

— Ух! — вырвалось у Горкуши, — совсем из головы вылетело. Завтра же надо ехать. Ты поедешь? — спросил он у Андрея.

Андрею очень интересно было посмотреть на этот обряд, и он согласно кивнул.

Наступил Новый год. Андрею почему-то не спалось. Переживал за нового друзека. Ещё дорогой тот высказал сомнение в избрании старого кошевого. А вместе с ним уходил и он, Горкуша, также судья, писарь, есаулы.

— Сам посуди, — говорил Горкуша Андрею, — за год его атаманства мы ни разу по-настоящему не ходили за зипунами. Перед выборами он сполашился, придумал поход в Африку. Ну скажи, кому такой атаман надобен?

И вот этот день настал. Всё же Андрей заметил, что как ни хорохорился дружок, а спрятать своего переживания он не мог. Андрей подошёл к его лежанке. Горкуша не то спал, не то просто лежал на боку, лицом к стене, притворяясь, что спит. Андрей осторожно сел на его ложе. Тот сразу повернулся.

— Не спится что-то, — сказал Андрей, объясняя своё появление.

— И мне тоже, — признался Горкуша, поднимаясь и усаживаясь рядом.

Андрей, глядя на него, сказал:

— Ты не сумничай, трошки поддадут, да и оставят.

Днепровец захохотал:

— С чего это ты взял, что я сумничаю?

И тут послышался звон литавры. Горкуша поднялся, потянулся. Зашевелились и в коше.

— Пора собираться, — сказал он, — скоро позовут.

Горкуша не ошибся. Политаврщик опять забил в литавру. Когда они вышли, казаки тонкой струйкой сходились на майдане.

— Я пойду к кошевому, — сказал Горкуша и направился к его кошу.

Оставшись один, Андрей не торопясь побрёл дальше. Он остановился, когда понял, что отсюда будет лучше смотреть.

Послышались три удара в литавру. Вышли из курени: кошевой с палицей, наказной, судья с войсковой печатью в кисе, писарь с чернильницей, есаул с малой палицей. Все они прошли на середину, сняли папахи и поклонились на четыре стороны. После этого кошевой прокашлялся и заговорил:

— Ныне, молодцы, у нас Новый год, по древнему нашему обычаю, раздел рекам и урочищам учинять надобно.

— Правильно гутаришь!

— Давай, делить будем! — заорали казаки.

— Пущай батьки подходют! — кричит кошевой.

Куренные выходят из толпы и степенно, не торопясь, подходят к писарю. У него в большом гамане лежат жребии. Делят реки. Затем урочища.

После этого наступил для кошевого самый щекотливый момент. Ему опять надо обращаться к кругу.

— Казаки молодцы! — он старается говорить бодро, уверенно. — Новый год настал, — повторил он, — ныне, може быть, будем нового старшину выбирать? — он смотрит на казачество. — А нас, старых, — он показывает на свою группу, — низвергать, по вашим обычаям?

Круг молчит. Не находится храбрец сказать слово. Но это молчание уже о многом говорит. Кошевой понимает, что сейчас его низвергнут.

Наконец круг зашевелился. Вразвалку вышел рослый казак. На кошевого он не смотрит. На нём потёртый лоснящийся, да вдобавок с дырками, суконник.

— Браты казаки! — голос громкий, сильный, — до чего довёл нас кошевой? Смотрите, как мы пообтерхались! — он трясёт бортами своей одежонки. — Пущай ложить булаву! — и он резко взмахнул рукой, как бы обрубая кошевому путь.

— Ложь, ложь! — закричал круг.

Всё. Приговор сделан. Хорошо, что ещё живым отпускают. Кошевой снимает папаху, подходит к знамени, кладёт её около него, а на папаху — своё кошевье. Потом кланяется на четыре стороны и говорит:

— Казаки-друзеки! Я благодарен вам, что терпели меня, хорошо служили. И пусть наша покровительница Пресвятая Богородица всегда помогает вам. Да храни вас бог!

И он ушёл в курень. А за ним и его группа. Андрей с сожалением посмотрел на удалявшегося друга. Тот, словно почувствовав чужой взгляд, оглянулся. Глаза их встретились. Горкуша отвернулся, как показалось дончаку, сгорбился и заторопился вслед за бывшим кошевым.

А на майдане начинался самый ответственный момент: выбор нового кошевого. Майдан нельзя узнать. Он превратился из сплошной людской массы в группки, где с жаром обсуждали нового преемника. Площадь волновалась всё сильнее и сильнее. Она напоминала волнующееся море. В этом гуле Андрей улавливал голоса:

— Синеока! — слышится на одной стороне.

— Плата! — кричат другие.

— К бесу Синеока! Плата!

— Синеока!

Образовалось две стены. Замелькали кулаки, засверкали сабли.

И вдруг этот рёв, эту бурю пронзил чей-то крик:

— Вельможная громада!

Рёв стих. Закрутились головы.

— Послушайте меня, бывалого казака!

— Слушаем, бывалый.

— Что, хлопцы, краше? Лапти киевские или чёботы-сафьянцы?

— Чёботы! — орёт толпа.

— А какая вера? Христианская, басурманская?

— Турецкая! — гогочет казачество.

— А неволя какая, хлопцы? — всё допытывается бывалый.

— Турецкая, батьку! — смех сотрясает майдан.

— А кто в турецкой неволе?

— Да казаки ж, батьку!

— А для чего тогда у нас чайки?

— Чайки у нас на татарву да на туретчину.

— Так чё стоим, хлопцы?

— Веди нас, батьку!

Вверх летят шапки. Бывалый может взять булаву. Но он наотрез отказался.

— Не, хлопцы! Выбирайте другого! Не хочу быть атаманом! Хочу быть простым казаком.

На середину майдана выскочили сразу несколько казаков.

— Браты! — орут они. — Чего смотрим! В мешок гада, да в воду!

— Бери булаву! Или...

Рядом стоявшие казаки выталкивают его к знамени, где лежит кошевье. Все смотрят на него. Казак немолод. Лицо в шрамах, что говорит о его боевой жизни, широк в плечах, грудаст, силушку небо у него ещё не отняло. Он поднимает булаву. И тут начинается.

— Это ты сам морду свою изувечил, чтоб боевым казаться?

— Это ты казацкую саблю на скляницу променял?

А тут кто-то подскочил со словами:

— Помни, кто дал тебе эту власть, — бьёт его по шее, — мы те дали эту власть, мы можем её и забрать!

Выдержав эти оскорбления и видя, что толпа как-то присмирела, он начал говорить:

— Я принял войсковой клейнод, потому что на это воля божья! — он поднимает глаза кверху и крестится, а потом кланяется на все четыре стороны со словами: — благодарствую!

Опять туча шапок летит в воздух. Только их поймали, слышится чей-то визгливый голос:

— На «могилу» батьку, на «могилу» нового кошевого!

И тут пошло:

— Возы давайте! Землю на «могилу» копайте!

Оказывается, возы готовы. Знали, видать, казаки, что понадобятся. Заранее приготовили. Их выкатывают на середину, опрокидывают вверх колёсами.

— Пущай так до горы ногами Орду ставит.

Вышли несколько казаков и стали саблями копать землю. Носили её в шапках и бросали на возы, при этом приговаривали:

— Пускай будет высока «могила», чтоб с ветром говорила.

Со всех сторон кричат:

— Сыпьте, сыпьте! Пусть растёт казацкая слава.

«Могила» готова. Казаки вытряхивают остатки земли из шапок, надевают их и начинают ногами землю утрамбовывать. Затем выходят на круг. Обращаются к новому атаману:

— Иди, батьку, закон брать!

Подходят ещё несколько казаков.

— Здоров був, новый батьку! Дай тебе. Боже, лебединый век и журавлиный крик!

Он кланяется им. Те продолжают:

— Чтоб тебя было видно, коли с ворогом будем биться!

Тем временем кухари в куренях подметали мусор и складывали его в большую плетёную корзину. Затем они взяли её и понесли на майдан. Увидев стоявшего нового атамана, подходят к нему и высыпают мусор ему на голову, приговаривая:

— На счастье, на здоровье, на нового батьку! Дай тебе, Боже, журавлиный крик да лебединый век!

Площадь орёт:

— На счастье, на здоровье, на нового батьку!

Казаки подскакивают к новому атаману, мажут его лицо грязью, обсыпают вновь мусором, дёргают за чуб.

— Чтоб не гордовался над нашим братом казаком.

— Чтоб был добр!

— Чтоб вот так бил врагов, как мы тя бьём!

На этом посвящение заканчивается. Атаман идёт к себе переодеваться и выходит к казакам с булавой в руках. Теперь он — власть. Все смолкают.