Июль, июнь, май

20

Прошло несколько дней, — не помню, сколько именно: я не чувствовал хода времени. Однажды ночью, часа в три зазвонил мобильник: «Smoke on the water» загремел на всю комнату, — это значило, что со мной хотел поговорить Славик.

— А?.. — сказал я в трубку, ещё не разлепив глаз.

— Дроныч, привет! — славиков голос звучал как-то слишком по-деловому. — Я только что с поезда… На площади Речников стою… Скажи-ка, ты один?

— А с кем мне быть?

— Ну, Шурка не с тобой разве? Она же раньше меня выбралась.

— Нету её.

— Ну, ладно, ладно, это потом… Ты вот что: можно мне у тебя до утра перекантоваться?

— Слушай, о чём базар, дорогой? — сказал я с грузинским акцентом, но, кажется, спросонья это получилось у меня не очень внятно.

— Что, нельзя? Нельзя? У меня с собой ключей нет от ДК! Ты уж предоставь мне кров, пожалуйста! Выручай!

Я выручил.

Не было больше сна в эту ночь. Бегал по квартире Славик и корчился от острого чувства вины: перед женой, перед Петровной и передо мной.

— Ну ты понимаешь, ребята решили так! Эта Лариска — она дочка Могилянского, — понял, да? Могилянского знаешь? Ну, как не знаешь?!. А что ты вообще знаешь? Дочка его, Лариска!

— Какая дочка? Ты о ком?

— Ну певица, — что ж ты не соображаешь ничего!.. Та, которая Шурку подменила! Лариска Могилянская. Меня самого в последний момент уведомили. От псевдонима решили не отказываться: Алина Аполлонова — классно звучит! Хорошо хоть, долю я успел себе выговорить. Вхожу теперь в тройку её продюсеров — не хухры-мухры! Там деньги немалые… А Шурка что? Как я ей объясню? Да и знаешь, — мелко бы я её видел, эту твою Шурку, послал бы подальше и пошла бы, солнцем палима, разводя безнадёжно руками, — так нет же! Она же с тобой завязана, — с делом нашим! Её просто так не отбросишь! Завалил я наш эксперимент, завалил!

— Да успокойся ты! С экспериментом ничего не сделается. Ты бы о другом подумал…

— О чём? О Томике? О жене, да? Ох, и тут беда!.. Не говори, сам всё знаю! Завтра поползу к ней на карачках. Мне без Томика нельзя, нет, нельзя… А ты говоришь, она не очень… э-э-э… расстроилась?

— Да как тебе сказать… Она тебя ждёт.

— Ох, понесла меня нелёгкая! Зачем? Мы же с тобой такое дело заварили!.. На фиг мне этот шоу-бизнес сдался?.. Но с другой стороны: капитал нужен, нужен. Без капиталу как тебя раскрутить? Никак. Это же не академики только решают: признать твоё открытие или не признать. А и академикам тоже жить на что-то надо… Лариска нам принесёт капитал, — вот увидишь: мои четырнадцать процентов во всей прибыли!

— А что ты Петровне теперь скажешь? Как ты с ней встречаться будешь?

— Какой Петровне? А, Шурке-то! Да что скажу? Не знаю, что скажу! Ты ей что-нибудь скажи! Голосина-то у неё — о-го-го! Не пропадёт, когда-нибудь найдёт себе нишу. Я вот думаю, что Томику сказать…

Утром он сидел у меня, и днём он сидел у меня: боялся выйти на улицу, чтобы не столкнуться случайно с Томой; потом ему обрыдла моя квартира и он потащил меня пить пиво в «Кабаны».

— Пойдём, пойдём, пивка выпьем, — всё легче будет домой возвращаться!

Я потащился за ним в «Кабаны». Мы встали у столика среди хмурых, деловых мужиков, пьющих пиво так, словно выполняли важное, тонкое, но для них, многоопытных, не слишком трудное дело; Славик тоже принял хмурый, озабоченный вид и сказал, прихлёбывая из кружки, такую речь:

— Дрон, ты-то меня понимаешь? А? Что мне эта твоя Шурка? Ну, было у нас с ней, ну и что? Да мало ли с кем было? Что ты так смотришь на меня? — ты-то, я надеюсь, не ревнуешь её ко мне? Ну и хорошо, а то совсем… Нет, ну что тут такого? Я с ней работал, я её мял, как глину, — образно выражаясь…

— Не только образно… — тихо заметил я.

— Так одно из другого проистекает! Одно без другого невозможно! Да, невозможно. Чтобы сделать из женщины человека, нужно сперва… или не сперва, а в процессе… Это творчество! Творчество, а не что-то там… Ты понимаешь меня? А вот женщина этого никогда не поймёт, — другая женщина. Жена. И правильно, так и должно быть! Потому что для мужчины это — процесс, а для женщины — суть. Ах, это я отвлёкся. Короче, Дрон, мне очень неприятно. Так ли, сяк ли, а придётся к Томику ползти на карачках… Потому что… Потому что она мне… Вот ты как к ней относишься, а?

Я поперхнулся и пробормотал что-то такое, чего и сам не понял.

— Правильно! — обрадовался Славик. — Она такая вся… Я сволочь, я не стою такого сокровища. Дроныч, ты вот что: ты сейчас позвони нам домой. Узнай: дома она или нет, и как она вообще… На вот!

И он протянул мне какой-то раздвижной сверхплоский, оснащённый тысячью разных функций — от видеокамеры до электробритвы — мобильник. Номер был уже набран. Я только ткнул в кнопку соединения и начал слушать размеренные, успокаивающие гудки.

— А что сказать-то? — успел я спросить, как Тома сняла трубку и вежливо пробормотала:

— Слушаю вас…

Славик молча замахал руками, давая мне понять, что отвечать не надо, — нужно просто отключиться. Что я и сделал.

— Ну вот, — сказал Славик, — стало быть, она дома, стало быть, и мне туда пора. Пожелай мне, что ли, ни пуха, ни пера.

Я пожелал.

— Спасибо, — ответил он. — Нет, нет, ты не удивляйся: по китайскому гороскопу в этом году на «ни пуха, ни пера» нужно отвечать «спасибо», — тогда всё будет хорошо. Спасибо. Пойду.

Я не знаю, что он сказал жене, придя домой… Что-то сказал. Не развалилась их семья, — как и следовало ожидать.