Июль, июнь, май

31

Целую неделю потом ничего в её состоянии не менялось, и я уже начал привыкать к пятидесятилетней соседке, молчаливой, ворчливой, сумрачной, неподвижной; у нас даже выработались новые привычки, новый распорядок дня: с утра я работал за компьютером, а она стряпала что-то, как всегда несъедобное, (но я не жаловался), а вечером мы молча сидели перед телевизором, или я читал ей стихи из моего любимого сборника. Не знаю, почему, но Петровне они тоже нравились, во всяком случае, она слушала внимательно и никогда меня не перебивала. Несколько раз просила меня перечитать стихотворение финна Юхи Ванганена «Иван-Чай»:

— Почему тебе это нравится? — спрашивал я.

Она хмурилась и махала рукой. Она вообще теперь говорила редко.

— Нет, ты объясни мне: что ты тут понимаешь? Я не понимаю ничего, а ты?

— Дурак… Чего тут непонятно-то?.. Лето кончается, вот и всё. Когда лето кончается, — это словно всё на свете кончается. Конец света, понимаешь?

— Да…

— Сколько раз осень придёт, столько раз и смерти в глаза посмотришь…

— Ну, ты скажешь!..

— Да точно, точно: уплывает лето… Время уплывает, утекает, — как ни цепляйся, не остановишь… Смерть-то — вот она!

— Боишься?

Она насупилась и замолчала. Рассуждать-то мы все горазды: про будущую жизнь, про порог вечности, и про то, что смерть — это-де только переход… А вот когда встанешь у этого перехода…

Так или иначе, а я уже вообразил, что шуркины пятьдесят лет минуют не скоро…