Июль, июнь, май

7

Документы для Петровны обещал выправить Славик: так мы договаривались, когда задумывали наше дело. На следующий день я пришёл к Петровне и после небольшой перепалки увёл её из родного дома к себе, в свою двухкомнатную квартирку на седьмом этаже моей родимой блочной коробки. Петровне к тому времени стукнуло лет шестьдесят: спина её распрямилась, талия несколько раздалась, волосы стали похожи именно на волосы, а не на жидкие клочки осенней паутины. А главное — у неё выросло четыре новых зуба. Эти зубы меня совершенно покорили: я как-то не думал, что они вырастут, а вот — поди ж ты…

— Ты сама-то замечаешь, что с тобой происходит? — спросил я у неё, когда она несколько смирилась с переездом.

— Что происходит… — пробормотала она сумрачно. — Молодею никак…

— Вот видишь! Вот видишь, как мы тебя! Ты бы хоть спасибо сказала!

— Спасибо тебе, ага, как же… — поняв, что молодость и в самом деле возвращается к ней, она совершенно сникла. Видимо, сознание Петровны ещё не прояснилось до уровня, соответственного биологическому возрасту. Прежде всего, её пугала перемена, а то, что эта перемена была к лучшему, — это до неё ещё не доходило. Душа её как-то присмирела, съёжилась, и если прежде Петровна напоминала ворону, то теперь в ней всё отчётливей проступало что-то куриное. Целую неделю она горько проплакала, не выходя из комнаты, сидела на диване, обнимая подушку, словно девочка плюшевого мишку; устав сидеть, он начинала слоняться по комнате, ощупывала рукою стены, водя пальцем по извивам обойного узора, листала книги, — и тут, кстати, я заметил, что книги она разглядывает, как опытный читатель, — без суеверного страха, с живым, хотя и рассеянным любопытством. Ела она много — молодеющее тело требовало основательной подпитки, — и страшно стеснялась своего ненормального голода.

— Андрюша, — сгорая от стыда, говорила она через час после обеда, — ты мне просто хлебца отрежь… Чуть-чуть… с маслицем… Я что-то опять…

Я подавал ей глубокую тарелку ещё горячего супа, — она с ужасом смотрела на него, виновато горбясь, садилась за стол, осторожно брала ложку — и через несколько секунд тарелка опустошалась.

— Ух, всё съела… — говорила Петровна, потрясённая. — Ну, разорю я тебя…

Но разорить меня она не могла: деньги на наше питание выдавал Славик. В своё время он заглянул ко мне, увидел пятидесятилетнюю Петровну, протяжно свистнул, потом заподозрил обман и завёл с моей пациенткой суровую беседу, изображая следователя Гестапо. Очень быстро он довёл несчастную тётку до полной кондрашки: сначала она плакала, потом начала приглушённо вопить, потом только разевала беззучно рот и судорожно, с усилием — й-ыых! — заглатывала воздух. Два дня после этого допроса её колотила смертная дрожь, но зато Славик убедился в том, что я не обманываю его, не пытаюсь подсунуть ему вместо Петровны какую-то левую бабусю, и на целых полчаса проникся ко мне глубочайшим уважением.

— Да-а… — сказал он, заходя на ко мне на кухню, где я прятался во время допроса. — Слушай, я потрясён. Я снимаю шляпу, я встаю на колени. — Видимо, он и вправду хотел встать на колени, но по здравому размышлению раздумал. — Андрей Иннокентьевич, вы великий учёный. Величайший учёный современности. А может быть и более того. Ведь возвращение молодости — это тебе не двигатель внутреннего сгорания и даже не атомная бомба. Это — вековечная мечта человечества. Вот спроси у древнего грека, чего бы он хотел получить — вечную молодость или новый компьютер, пусть даже это будет четвёртый пентиум? Думаю, ответ его ясен. И ты, Андрей Иннокентьевич, осуществил эту нашу мечту. Всё человечество должно стечься к тебе и поклониться в ножки.

Я и сам считал так же, но приятно — не скрою, приятно! — было, что это ясно и другим людям. Вслух я сказал:

— Славик, погоди! Обойдёмся пока без цветов и без оркестра. Эксперимент ещё не закончен.

Эта мысль его заметно отрезвила. Он заторопился, засобирался, сунул мне тысячу долларов на текущие расходы и смотался. Я зашёл к умирающей от ужаса Петровне, погладил её по плечу и сказал:

— Ничего, доча! Крепись, всё ещё впереди. Нам теперь только начать, да кончить.