Из блокнота индолога

У СИНИХ ГОР

У южноиндийского пейзажа — свой колорит. Это жнущие рис крестьянки в пестрых сари; волы, тянущие плуги по залитому водой полю; покрытые сплошь затейливыми скульптурами высокие гопурамы — крыши храмов, неожиданно вырастающие среди пальмовых рощ; провода высоковольтных передач, стремительно перелетающие с одной серебристой опоры на другую. Кое-где видны холмы и горы — следы древних разломов земной коры. Города с растущей промышленностью, такие, как крупнейший текстильный центр юга Индии Коямпуттур (Коимбатур), тоже входят в привычный южноиндийский пейзаж.

Когда подъезжаешь к Коимбатуру со стороны Мадурай, создается ощущение, что небо за ним становится все синее и, наконец, прорезается довольно четкими очертаниями горного хребта Нильгири — «Синих гор». Горы кажутся сине-голубыми даже тогда, когда взбираешься на лесистые склоны какой-нибудь из них.

Нильгири — не просто красивый уголок Индии. Здесь среди синих гор, под синим небом еще, к сожалению, не до конца стерты следы колониализма. На склонах гор, иной раз чуть ли не на отвесных обрывах, разбросано множество чайных плантаций. Более 65 процентов из них принадлежат либо индийским, либо индийско-английским компаниям, а остальные пока еще оставались английскими, как, например, широко известные «Брук Бонд» и «Липтон». Последняя компания больше американская, чем английская.

На высоте около двух тысяч метров расположен уютный городок Утакаманд, сохраняющий еще в большой мере облик английского курорта. Перед входом в ботанический сад и в других местах города стоят бронзовые пушки, отлитые неким Бирнсом в Кассипуре в 1855 г. Возможно, из этих пушек стреляли по. участникам национального восстания 1857–1859 гг. Недаром в городе есть улица, названная именем генерала Хэвелока, одного из палачей восстания. Имеется несколько англиканских церквей и миссионерских школ. Для местных миссионеров известие, что их собеседник — из Москвы, было равно удару грома среди ясного неба. С одШим из таких миссионеров, который начал было обращать меня в христианскую веру, состоялся довольно любопытный разговор.

— Если вы не верите в бога и спасение души, что же вы будете делать после смерти? — спросил меня мистер Вольф.

Я ответил, что ничего делать не собираюсь, а обо всем остальном позаботится сама природа. Я заметил, что смерть встречу с чистой совестью.

— А как же душа? — воскликнул он.

— Душа? У людей обо мне останется память о том добром, что я успел сделать при жизни, мои работы. Разве этого мало?

Мистер Вольф все-таки продолжал настаивать, что я должен следовать заветам Иисуса Христа. Мне пришлось возразить ему:

— Вам не кажется странным, что почти за две тысячи лет своего существования христианство не только не принесло людям нм «мира на земле», ни «в человецах благоволения», но и, напротив, способствовало, как, впрочем, и другие религии, войнам и распрям?

— Не равняйте христианство с другими религиями. Христианство — вера истинная.

— А какая религия не заявляет о своей истинности? И во что обходилось, да и нынче обходится человечеству утверждение об «истинности»? Разве не американские христиане в паши дни бесчинствуют в других странах, несут смерть и старикам и детям, ни в чем не повинным людям?

— Отказываясь от спасения души, вы отказываетесь от подлинного счастья.

— Мы — за счастье на земле. И не надо говорить о нас, как о примитивных существах, думающих лишь «о хлебе едином». Да, не хлебом единым жив человек. Но разве может быть большее счастье, чем знать, что усилиями твоей страны, твоего народа разбито фашистское чудовище, установлен мир между враждовавшими странами, оказана эффективная помощь людям, строящим новую жизнь, одержаны величайшие победы над природой? И к тому же сознавать, что и ты участник великого дела преобразования жизни!

Несмотря на весь свой миссионерский пыл, мистер Вольф вынужден был признать, что не слова, а практика доказывает истинность, а коммунисты действительно верны своим идеалам, которые соответствуют интересам человечества.

Мистер Вольф по-прежнему руководит миссионерской школой, преподает закон божий и учит тому, что каждый должен быть доволен своим уделом. Сам он живет довольно скромно и вынужден считать копейки, экономить, тем трогательнее его истовая учительская добросовестность — слишком много надуманного в учебниках, которыми он пользуется. Его жена — преподаватель в той же школе. Она в отчаянии от противоречий между тем, чему ей приходится учить людей, и тем, что она сама думает. После нашего случайного разговора на улице мистер Вольф с женой, сыном и их другом, молодым англичанином, однажды вечером пришли к нам в гостиницу. И снова разговор зашел: о том, существует ли свобода религии в Советском Союзе, есть ли проблема, цветных, каковы идеалы коммунистов, каков «коммунистический рай» и о многом другом. Госпожа Вольф высказала довольно любопытное суждение, и я понял, что ее терзают сомнения:

— Мы с мужем уже пожилые люди, — сказала она. — Мой личный опыт говорит, что не может быть иной свободы, кроме слияния с нашим Спасителем. И все-таки почему-то нет у меня удовлетворенности. Почему? Я завидую вам, вы уверены в том, что говорите.

Трудно разрешить подобные сомнения еще и потому, что мучали они истинную труженицу.

Мы беседовали более двух часов, и молодые люди явно с пониманием относились к идеям коммунизма. И хотя разговор носил острый полемический характер, с гостями мы распрощались сердечно. На прощание мистер Вольф сказал:

— Конечно, мы не можем согласиться со всем, что вы сказали, но поговорить с советским человеком — для нас великая честь.

Когда его семейство уже вышло, молодой англичанин крепко пожал мне руку и сказал:

— Не сердитесь на него. Нам, молодым, проще понять вас.

На следующее утро мы покинули город еще до восхода солнца. На высоте двух тысяч метров над уровнем моря по ночам так прохладно, что пришлось надеть шерстяную одежду. Равнина еще спала в утренней дымке, а Коимбатур — город текстильщиков — уже начинал свой обычный день. Розовые блики зари освещали фабричные трубы, верхушки пальм, будили тех, кто еще спал. Начинался трудовой день и для нас — к 8 часам утра мы должны были прибыть на прядильную фабрику. Работа на текстильных фабриках в нашей стране — в основном прерогатива женщин, в Индии же на таких фабриках заняты большей частью мужчины.

Трудно живется многим рабочим в Индии. Причин для этого много. И самая первая из них — еще не преодоленная промышленная отсталость страны. Коимбатурская текстильная промышленность, например, убедительно об этом свидетельствует. В самом деле, подавляющее количество фабрик города и округа (подчас хорошо оборудованных и с высокой производительностью труда) заняты производством пряжи для… кустарей. Вернемся на двадцать лет назад, чтобы увидеть социальные конфликты, которые во многом не изжиты и сейчас. Тогда довольно резко упал экспорт кустарных индийских тканей. А они удивительно красивы и очень качественны. Предприниматели под шумок уволили пять тысяч рабочих, закрыли ряд предприятий. Несколько мелких фабрик было скуплено магнатами, объявлены локауты. Удивительно, но доходы у предпринимателей с 1959 до 1965 г. выросли в два с половиной раза. На 1965 г. чистый доход почти для половины текстильных фабрик юга Индии составлял от 16 до 29 процентов. Профсоюзы округа Коимбатур считали, что кризис — явление не стихийное, а дело рук предпринимателей, пытающихся таким образом вынудить правительство пойти на уступки, в частности на предоставление беспроцентных займов. И такие картины можно было наблюдать повсеместно.

Мы оказались гостями такого предприятия, устойчивое положение которого продолжало сохраняться. Фабрика была построена всего несколько лет назад и оборудована совершенными для того времени станками на 26 тысяч веретен. Мы с удовольствием отметили, что на этом предприятии работают советские станки с маркой «Ташкент». Нас принял у себя в кабинете директор фабрики и радушно угостил ароматным южноиндийским кофе. Он — довольно типичная фигура на таком предприятии. Оказывается, длительное время директор занимался в деревне ростовщичеством. В конце концов это занятие принесло ему изрядный капитал. Правда, он несколько стыдливо умолчал о его размере. Во всяком случае, эти деньги дали ему возможность стать одним из директоров компании, владеющей тремя фабриками. Он сказал, что государственному сектору в текстильной промышленности делать нечего, и поэтому возражал против передачи закрытых владельцами предприятий правительству, чего требовали профсоюзы. Зато он был абсолютно уверен, что государственный сектор обязан обеспечивать фабрики электроэнергией, сырьем, станками, топливом.

— Тяжелая промышленность должна оставаться в руках государства., — решительно, заявил он.

Эти слова — вовсе не свидетельство прогрессивности его образа мыслей, — здесь действовал простой хозяйственный расчет.

— Мы ждем, чтобы эти деньги — наши деньги! — использовались разумно.

Он одобрял широкое экономическое сотрудничество Индии с Советским Союзом — это выгодно для индийской стороны. Что касается его самого, то он считает, что главное — надежность, прочность и прибыльность предприятий, а те, которые построены с помощью СССР, этим требованиям как раз и отвечают.